Последняя история Мины Ли

– Я тоже. Ну, недалеко от него.

– О! – только и произнесла Мина.

Остаток ужина прошел в молчании. С улицы слышалось стрекотание сверчков. Две одинокие женщины, живущие в этом доме без мужей и, очевидно, без детей, – просто квартирантки.

Избыток вопросов мог привести к избытку информации – избытку схожего жизненного опыта, избытку боли.

В ту ночь Мине ничего не снилось. Блаженное забытье, лучший сон за последние месяцы – без таблеток, алкоголя и даже без молитв.

Утром она отправилась в ванную, которую делила с соседкой. Мина вытащила из сумки зубную пасту с мылом и положила на туалетный столик, стараясь не потревожить чужие вещи: сложенную розовую мочалку, скользкий кусок мыла и зубную щетку в ярко-зеленом пластиковом стаканчике. В отражении ее черные волосы падали на плечи спутанным птичьим гнездом. Мина не смогла найти расческу, поэтому попробовала пальцами разгладить беспорядок на голове, выбрасывая выпавшие волоски в мусорное ведро.

Понежившись под теплым душем, она снова легла в постель, чистая и расслабленная, готовая не думать о мире еще какое-то время. У окна сладко щебетала птичка, а в нескольких домах от нее газонокосилка истребляла сорняки с яростным жужжанием.

Стук в дверь заставил Мину вздрогнуть. Она встала, чтобы открыть.

– Вам ничего не нужно? – спросила хозяйка. Ее лицо было мягким и нежным, губы слегка подкрашены розовой помадой.

– О! – недоуменно отозвалась Мина, поправив полотенце на голове.

– Я еду в магазин. Хотите со мной?

– Ах да, конечно! Мне только нужно одеться.

Несмотря на жару, Мина надела длинную полосатую юбку и коричневую блузку, затем аккуратно, словно рисуя картину, подвела глаза жидкой тушью и подкрасила губы розовой помадой. Переживая за деньги, спрятанные в носке под матрасом, она заперла дверь спальни на висячий замок.

Они забрались в машину хозяйки и минут пять ехали с опущенными стеклами и яростно дующим в лицо кондиционером, щурясь на залитую солнцем пыльную дорогу. Повсюду, казалось, был сплошной бетон, за исключением высоких пальм с колючими стволами и потрепанными кронами, унылых и скрюченных цитрусовых деревьев, а также гибискусов с крупными цветками и выжженной солнцем пепельно-зеленой листвой.

– Ваша подруга, миссис Син, говорила вам об аренде? – спросила хозяйка.

– Да, двести долларов, верно? Я заплачу, когда мы вернемся.

– Вы уже нашли работу?

– Нет еще. – Мина окинула взглядом витрины магазинов и яркие вывески на корейском языке: аптека, книги, уроки игры на фортепиано. – У подруги есть знакомые в ресторане. Она может попросить, чтобы меня взяли официанткой или поваром. А вы чем занимаетесь?

– У меня свой магазин одежды. Маленький, так что я справляюсь.

– Одежды? Какой?

– Женской.

– Раньше я тоже занималась дизайном одежды.

– О, в самом деле?

– Да, я работала на небольшой швейной фабрике в Сеуле.

– Хм. – Хозяйка прибавила скорость, меняя полосу. – Я бы вас наняла, мне не помешала бы помощница.

– Вот как? – встрепенулась Мина.

– Только дела у нас идут не лучшим образом… Видите ли, с тех пор как от меня ушел муж, я едва свожу концы с концами.

Они въехали на большую парковку перед отдельно стоящим корейским супермаркетом. Вокруг царило оживление – туда-сюда сновали машины различных классов и степени новизны (блестящие «Мерседес-Бенцы», потрепанные «Бьюики», внедорожники «Форд»), матери под руку с детьми загружали в багажники сумки с продуктами, в стороне молча курили работники магазина на перерыве.

– Идиот! – выкрикнула хозяйка водителю, занявшему парковочное место у нее перед носом.

Наконец припарковавшись, хозяйка направилась внутрь, машинально захватив тележку. Мина последовала за ней. Повсюду пестрели вывески на родном корейском, что несколько утешало. В магазине вообще все было корейским: и бренды продуктов, и язык на упаковках, и многие работники, и покупатели.

В овощном отделе Мина взяла себе маленький арбуз, два апельсина, шпинат и пакет лука, после чего пошла за основными продуктами: рисом, лапшой, тведжаном и кочхуджаном – обычной соевой пастой и с острым перцем. На удивление цены оказались вполне приемлемыми, а в некоторых случаях даже ниже, чем в Сеуле.

У кассы Мина неуверенно вытащила из кошелька двадцать долларов – новую для себя валюту. Кассир – мужчина лет тридцати пяти, моложе Мины, с густыми черными волосами, седыми на висках, – опустил глаза, словно специально избавляя ее от пристального взгляда, который мог ее смутить. У него были худые, изящные руки. Мина вдруг осознала, что тяжело дышит, а в груди расползается жар.

Упаковщик продуктов погрузил их покупки в тележку, и Мина с хозяйкой пошли к выходу мимо большой доски объявлений, на которой среди обилия рекламы банков, церквей и различных услуг по ремонту на розовом листе крупными корейскими буквами было написано: «Требуются работники».

Мина обернулась на кассира, пробившего ее покупки, который на этот раз посмотрел на нее в ответ и улыбнулся. Отвернувшись, она продолжала чувствовать на себе его взгляд, мысли вернулись к холодным монетам – сдаче, которую он положил ей в руку, при этом кончики его пальцев слегка задели ее ладонь, так нежно, будто лепестки розы… или у Мины разыгралось воображение? Выдумала ли она это прикосновение, это ощущение?

Бешено колотилось сердце. Перед мысленным взором стояло его лицо с изогнутой верхней губой, с пристально смотрящими на нее мягкими карими глазами.

Марго

Осень 2014 г.

Забрав из центра свидетельство о смерти матери, Марго поехала в полицейский участок. Над головой раскинулись жухлые пальмы, освещенные бронзовыми лучами утреннего солнца. Ей еще не доводилось бывать в новом участке, но отчего-то она представляла его похожим на свою начальную школу – неопрятную, пахнущую химическими чистящими средствами, меловой пылью и резиной.

Разновозрастные посетители в зале ожидания выглядели встревоженными либо просто утомленными. На одном из стульев, скрестив руки на груди и понурив взгляд, сидел старик в красной футболке поло, с золотыми браслетами на запястьях. Рядом женщина с растрепанным медно-рыжим пучком на голове присматривала за играющими детьми.

У Марго под глазами залегли тени, она не спала уже вторую ночь подряд, преследуемая образами мертвой матери с ее аккуратным каре и изящно выставленной рукой, будто в попытке до чего-то дотянуться или, быть может, смягчить падение – инстинктивное стремление придать себе напоследок некоторую опору, некоторую грацию.

Тогда, после того как разъехались полицейские и «Скорая», Марго с Мигелем нашли отель на окраине Голливуда недалеко от Вермонт-авеню – невзрачное трехэтажное строение с бежевой штукатуркой – типичная для тех мест гостиница сомнительной чистоты, с узорами на покрывалах, призванными скрыть пятна.

Большую часть следующего дня Марго провела в номере, задернув темно-бордовые шторы на окне. Сердце ныло так, будто его швырнули в ступку и принялись перемалывать пестиком, состоящим из образов матери в гостиной – в их гостиной, – которая представляла собой картину обычной жизни, пошедшей под откос. Все вещи в комнате стали молчаливыми свидетелями последнего вздоха мамы: разбитая тридцатисантиметровая статуэтка Девы Марии, опрокинутая пиала с орехами, брошюры экскурсий в национальные парки (Йеллоустон, Йосемитский, Гранд-Каньон) на кофейном столике. А еще этот запах – гнилостный смрад…

Последний раз Марго навещала маму почти год назад, на Рождество. Память воскресила дни, проведенные в ее лавке, украшенной гирляндами. Марго развешивала одежду на вешалках, подметала серый ковролин, пробивала и упаковывала покупки у прилавка или помогала посетителям выбрать идеальные подарки – малиновый свитер с вышитыми колокольчиками, пара джинсов, облегающее платье на Новый год.

Каждый вечер, за исключением рождественского ужина в местном корейском ресторане, Марго с мамой ели дома: обычное рагу, разнообразные панчаны и жареная рыба – скумбрия или желтый горбыль. Они ели молча под пыльной люстрой, стол загромождали разномастные тарелки и пиалки, накопившиеся за годы жизни: с рисунками из роз, пастельных цветов, в бело-голубую клетку, украшенные коричневыми бабочками и цветами. В их квартире было полно всяких вещиц, как и в любой другой семье, но почти все они появись дома скорее случайным образом, нежели благодаря сознательному выбору: их покупали по акциям, на барахолках или получали в качестве подарков от знакомых, как вещи из затонувшего корабля, выброшенные на берег. Мама не разрешала ничего выбрасывать.

Однако, будь ее воля, Марго бы испепелила все это дотла. Квартиру в Сиэтле она оформляла аскетично и с вниманием к каждой детали, склоняясь к нейтральным цветам без узоров – возможно, в качестве бунта против матери и всего, что та представляла: бедности, безвкусицы, чужеродности и отсутствия порядка.

– Ты собираешься остаться в Сиэтле? – спросила тогда мама за ужином. Ее аккуратное каре с сединой на висках было заправлено за розовые уши, открывая серьги-кольца, блестящие, как металлические приманки для рыб. Она не подняла взгляда от мак-кимчи – легкого варианта кимчи – острого и алого, – который всегда готовила сама.

– Да, мне там нравится, – ответила Марго по-английски и проглотила последнюю ложку миёккука – супа из морской капусты – со вкусом хамсы и каплями кунжутного масла.

– Но там же вечно идут дожди.

– Не страшно, я привыкла.

Ложь. Марго ненавидела дождь и скучала по Лос-Анджелесу. Только она не представляла, как здесь жить. В Сиэтле у нее уже была приличная работа, которая позволяла ей снимать собственную квартиру в тихом жилом районе, где круглый год пахнет елями и соснами (единственные иголки, валяющиеся на улице, – с деревьев). В Лос-Анджелесе же ей придется жить с матерью, по крайней мере на первых порах, о чем Марго не могла и помыслить. Она не знала, как объяснить это маме ни на корейском, ни на английском, ни на любом другом языке.