Иоанн III, собиратель земли Русской

– Софья, – сказал Иоанн, – не пора ли детям в хоромы…

Софья и дети ушли. Иоанн продолжал:

– А какой же это у тебя норов?

– Красавица, так кровь и заиграет, туда-сюда. Прослышу – лихорадка, а увижу – опьянею.

– Да где же ты красавиц-то у нас видишь…

– На сенокосе, когда сено собирают или хлеб жнут. Уж тут я всегда в подмосковной…

– Мамон, что, он правду говорит?

– Врет он, государь, хвастунишка, пошел-ушел. Был он ходок когда-то, да теперь куда ему, вылинял; пусть шапку снимет, голова у него – ни дать ни взять у поповской палки яблоко…

– Не хвались своей щетиной; шуба-то мохнатая, да с дрянного зверя, туда-сюда. Недаром тебя государь Мамоном прозвал; годовалого теленка, туда-сюда, на ужин съел… А что я люблю на красавиц посмотреть, тут греха нет. И, признаюсь, я столько про Зою наслышан, что дал бы гривну[18 - Гривна – род медальона, ладонки, образка (медного, серебряного, золотого), обычно створчатого, носимого на цепи на шее.], туда-сюда, чтобы на нее взглянуть.

– Ну а какой же грех, что я ем столько, сколько нужно. Чем я виноват, что утроба верблюжья. Я ем, да не объедаюсь, так тут нет беды, лишь бы всегда продовольствия хватало. Вот, говорят, у Андрея Фомича пиры так на чудо. Художник, говорят, все скучал, что денег нет, и мне обещал: будут – угощу. Вот тебе деньги есть, да пира не будет, завтра уедет, а пир – пошел-ушел!

– Не печалься! – перебил Иоанн. – Пир будет; без пира не уедет, сегодня отпразднует прощальную, и я хочу вам обоим доставить удовольствие. Как бы то ни было, Зоя – жена Палеолога. Непристойно ей ехать, как мещанке. Ощера отведет ей коня ученого с походным седлом, а Мамон отвезет Андрею путевую поварню; пусть повара начинят ее, как следует в дорогу. Юрий Захарьич, распорядись, а мне пора за работу: пойдем, Патрикеев.

Не станем утомлять читателей подробным описанием всех сборов в дорогу и послов, и Палеологов, довольно сказать, что благодаря распорядительности Никитина и Зои к вечеру все поспело.

На пепелище дома Меотаки стоял большой посольский обоз: несколько телег с продовольствием и вещами, лошади, вьючные и тяглые, два шатра, четыре кибитки крытые, несколько подвод – словом, все принадлежности, какие в то время были необходимы для дальнего путешествия знатных бояр; обоз этот охранялся отрядом боярских детей, их было всего десять с начальником; девять покойно отдыхали в опустевшей академии, один с копьем торчал в разломанных во время пожара воротах; два чиновника Посольского приказа, дворяне Загряжский и Кулешин, приписанные к посольству для письмоводства и науки, вместе с Никитиным и Холмским пошли в дом Рало, где пир уже был готов и собирались гости. Иван Рало был не в духе, ему очень не нравились пиры Андрея; на этот раз он был бы сговорчивее и веселее, потому что это был прощальный пир, если бы Андрей не требовал, чтобы Зоя была также за трапезой, Ивану и до этого нужды не было, но присутствие Зои возлагало обязанность и на хозяйку и на дочерей его сидеть за столом, а это крайне не нравилось Ивану; еще и то было не по душе ему, что на пир сходились не одни греки, но когда в парадные сени вошел мистр Леон, Иван чуть не вскрикнул с досады… Он не удержался, однако же, и спросил у старшего сына: кто впустил сюда этого пса богомерзкого; сын пожал плечами и посмотрел на Андрея. Старик плюнул и отвернулся.

– Пора за трапезу! – сказал весело Андрей. – Друзья мои! Это и свадебный и прощальный пир: первую часть мы будем править как свадьбу, вторую – как пир прощальный… Начинай, Иван! Выводи женщин!

– Женщин? – с досадой спросил Иван. – Мои выйдут в покрывалах и во весь пир их не снимут. Советую то же сделать и Зое; тут уже надо опасаться не одного черного глаза, тут есть и слуги диавола.

– Полно вздор городить! Знаем мы этих чертовых слуг, да не боимся… Выводи женщин в гридню – солнце садится!

Иван ушел на женскую половину, а Андрей повел гостей в гридню; не успели гости разместиться, как вошла Зоя и пять женщин, все были закутаны в покрывала.

– Да это похороны, а не свадьба, Иван.

– Пока свадьба, но может кончиться похоронами.

Мистр Леон был в сильном волнении; он не знал по-гречески, но взоры гостей объясняли ему, что разговор идет на его счет, присутствие Зои еще более увеличило его смущение. В это самое время шепот над ухом Леона заставил его побледнеть, то Холмский шептал ему: «Жид, помни, что я здесь и смотрю за тобой, ты возле меня и сядешь; мне же, кстати, есть о чем и поговорить с тобой».

– Почтенный хозяин! – сказал Холмский по-гречески, и голос его заставил Зою вздрогнуть. – Будь покоен! Молод я, но одна старуха научила меня тайне уничтожать влияние каких бы то ни было чар. Слышу я, будто этот врач – не хочу называть его, не то догадается, что про него речь, – слышу, что он чародей, только недостает улик; видите ли, я ему сказал одно слово, и он побледнел от моего заговора, а если позволишь мне все сделать, что один схимник противу злой кабалы придумал, так тогда хоть всех тайных жидов созови – будут бессильны…

– Ты, юноша, больно молод, пух на бороде едва пробивается, а уж колдунов унимать хочешь, – строго сказал Рало.

– Холмские, – перебил Никитин также по-гречески, – в нежных летах умнее многих стариков; львенок не успеет родиться, а разумом и силой одолеет самого старого медведя…

– Что силен, то силен, – сказал боярин Федор Ласкир, – я сам видел, как он Зою принес в мой дом, будто перышко…

– Так это ты, князь! – воскликнул Рало, с удивлением осматривая юношу, и лукавая мысль пробежала в голове старца. – О, для такого героя я соглашаюсь на все!

– Даже на то, – спросил Вася, – чтобы женщины сняли эти одеяла?..

– Браво! – воскликнул Андрей. – А что, брат Иван, поймали?

– Ничуть! Пусть сделает, что сказал, и я согласен…

– Если так, – сказал Вася по-русски, – мне нужна помощь мистра Леона; позволь нам с ним выйти в сени…

– Мистр Леон, – сказал Вася уже в сенях, запирая дверь в гридню, – зачем ты здесь?

– Меня звали…

– Знаю, но ты мог не прийти, а пришел, – значит, с умыслом…

– Попировать…

– На свадьбе у той, которую ты себе готовил в невесты?..

– Я… Никогда…

– Ты, видно, забыл, как при всех ты требовал у твоего сообщника Курицына эту самую Зою…

– Я притворялся, я хотел…

– Видно, ты и перед собой в опочивальне притворялся, когда, теряя Зою, сорвал с себя скуфью[19 - Скуфья – ермолка, тюбетейка, фес. Ало-синяя бархатная шапочка, знак отличия для белого духовенства.] и топтал ее ногами!

– Кто сказал тебе…

– Глаза мои! Я видел все, я слышал все, лежа на твоей постели…

– Все!.. О, не погуби меня!.. Я буду верным рабом твоим… псом твоим…

– Чтобы схоронить поскорее страшные тайны вместе с господином? Что шаришь в кармане, ищешь ножа фряжского? Трус! У тебя не станет духа взглянуть и на лезвие этого подлого оружия, ведь я тебя насквозь чую. Ты убил Меотаки, ты поджег дом Зои…

– Ложь… не…

– Истина, как и то, что ты пришел сюда с тайною смертью. Я выдал бы тебя сейчас, но ты лечишь нашего надежу-царевича от недуга трудного. Правда и то, что я дал слово Ласкиру молчать про все то, что видел и слышал, но твои новые злодейства разрешили мою клятву. Я уезжаю, но на это не надейся; первый шаг к злому делу, и ты погиб. За тобой смотрят. Понимаешь ли, подлый жидовин, понимаешь ли?

– Чего ты от меня хочешь? – пропищал жид, отступая от выразительных телодвижений юноши…

– Во-первых, подай сюда тайный нож, не то еще кого невзначай окалечишь…

– Нож! Какой нож?

– Подай! – грозно вскрикнул Холмский, и жид повалился к ногам его.

– Ну, что же!

– Вот он… – И жид, дрожа, подал кинжал, висевший под хламидой почти за спиной.