Раны. Земля монстров

Как только я задаю вопрос, его стеклянные глаза оживают. Какой бы обрывок импульса человечности ни сподвиг его ответить, что бы ни заставило его ухватиться за проблеск разума, возникший посреди кипящей кровавой бойни в сознании, все исчезает в вялой привычной угрозе.

– Не смей так со мной разговаривать. Я не ребенок.

Я оборачиваюсь. Матрас залит кровью. Тобиас ревностно старается минимизировать ущерб, но я не понимаю, чего он пытается достичь. Куски мозга собраны в кучку на матрасе – кажется, он вычищает чашу черепа. Джонни сидит с несчастным видом, опустив плечи.

– Я думал, здесь все будет по-другому, – говорит он. – Но всякое дерьмо меня так и преследует.

– Атлас, – требую я.

– Пошел ты, – отвечает Тобиас.

Я шагаю к закрытой двери. Лучше сам узнаю, что за ней, чем буду ждать, пока Тобиас все расскажет. Когда я касаюсь ручки, меня обдает горячей волной эмоций – смесью страха, ярости и жажды расправы. Она сжигает дотла все остатки инстинкта самосохранения. Начинает казаться, что, как только я открою дверь, горнило испустит огненный выдох и испепелит нас всех. Какая-то часть меня надеется на такой исход.

Тобиас кричит:

– Не надо!

Я открываю дверь.

На табурете в пустой комнате размером с чулан лежит обугленный череп, испускающий масляный дым из трещин. Черная плесень, покрывшая табурет, расползается по стенам. Электрический разряд бьет мне прямо в голову. Временно?е пространство смещается, перепрыгивая между секундами как заевшая пластинка, и весь мир вокруг проигрывается резкими стоп-кадрами. Из черепа сочится речь – вязкий, трескающийся звук, – с таким ломаются кости и плавятся камни. Глаза начинает щипать, и я зажмуриваюсь. Кожа на лице покрывается волдырями.

– Закрой! Закрой дверь! – кричит Тобиас, но мне кажется, что он обращается не ко мне. Как будто актер на сцене, произносящий реплики. Из его глаз струится кровь. Патрик расплывается в широкой улыбке, а его глаза похожи на кровавые фары. Он яростно мнет правое ухо, словно выкручивает черенок яблока. Джонни тихо сидит на матрасе, держа в руках кучку собранных мозгов, и раскачивается взад-вперед как расстроенный ребенок. Боль возникает в предплечьях, и я не сразу осознаю, что расковыриваю их ногтями. И не могу остановиться.

Снаружи по болоту проносится звук, похожий на береговую сирену, – глубокий рев в ответ на язык Ада, прозвучавший из чулана.

Тобиас пролетает мимо и с силой захлопывает дверь, чем мгновенно прекращает эффект черепа. Шатаясь, я направляюсь к пластиковому стулу, но не успеваю дойти и падаю, ударяясь плечом о столик и роняя на пол все составляющие самокруток Тобиаса. Патрик со всхлипом выдыхает и прислоняется к стене, прикрывая ладонью истерзанное ухо. Левая часть его лица в крови. Ладонью он трет правый глаз, словно пытается избавиться от соринки.

– Что это, черт возьми, такое?!

Кажется, эти слова произношу я. Хотя не уверен.

– Это твой долбаный Атлас, идиот, – отвечает Тобиас. Он подходит ко мне, опускается на пол и начинает собирать разбросанные окурки и бумагу. Затем принимается крутить косяк. Его руки здорово трясутся, так что получается не сразу.

– Так это череп? Книга – это череп?

– Нет. Технически – это язык внутри Черепа.

– Какого дьявола?

– Просто заткнись на минуту.

Он доделывает косяк, поджигает его и делает длинную глубокую затяжку. И предлагает мне.

На одну абсурдную долю секунды мне кажется, что мы сидим в общежитии университета. В соседней комнате нет никакого обугленного, разъедающего воздух черепа. Сидящего на кровати с кислым видом парня с раздробленным черепом – тоже. Я смеюсь, хотя не сделал ни одной затяжки.

Тобиас резко выдыхает, наполняя воздух сладким дымом.

– Попробуй, дружище. Я серьезно. Поверь, оно того стоит.

Я верю. И моментально чувствую, как в комнате падает давление. А потрескивание импульса жестокости, которое стало уже привычным, стихло до низкого гудения. Тело возвращается в состояние крайнего испуга, которое после произошедшего ощущается как монастырский покой.

Я предлагаю Патрику присоединиться к нам.

– Нет. Я не травлю себя всяким дерьмом.

Он аккуратно прикасается к уху, пытаясь оценить степень повреждения.

– Патрик, вчера ты в одиночку вылакал полбутылки сорокапятипроцентного виски. Что-то тут не сходится.

Он выхватывает у меня из рук косяк, глубоко затягивается и закашливается так сильно, что кажется, его сейчас вырвет.

С матраса раздается смех Джонни. Это его первое проявление радости с тех пор, как ему разнесли голову.

– Салага!

Голова Джонни меняет форму. Обломки кости у выходного отверстия разгладились и выросли примерно на два с половиной сантиметра. В пулевом отверстии под глазом виднеется новый крошечный кусочек.

– Нужно выбираться отсюда, – говорю я. – Эта штука ведет прямое вещание из Ада. Такое нам не по силам. Пора возвращаться.

– Мы забираем ее с собой.

– Нет. Оставляем.

– Это не обсуждается, Джек.

– Я не поеду в одной лодке с этой штукой. Хочешь – бери, но тогда поедешь один.

Патрик кивает и снова затягивается. В этот раз он почти не кашляет. И передает сигарету мне.

– Без проблем. Но ты должен знать, что после моего отъезда тут никого не останется. Ты ведь понимаешь, о чем я?

Сначала, нет. Однако через несколько секунд – да.

– Ты шутишь? Убьешь меня?

– Тебе решать.

Впервые с тех пор, как он появился прошлым вечером на пороге моего магазина, я чувствую настоящее отчаяние. Все, что случалось со мной до этого момента, имело прецедент. Я давно знаю, что можно связаться с Адом, хоть никогда и не подбирался к нему так близко. Но впервые смерть явственно материализовалась передо мной. Мне всегда казалось, что я встречу ее с каплей хладнокровия, или, по крайней мере, со стоическим смирением. Но сейчас я рассержен, мне страшно, и на глаза наворачиваются слезы.

– Черт возьми, Патрик. Я не понимаю.

– Послушай, Джек. Ты мне нравишься. Ты слабак и трус, но тут ничего не поделаешь. Будет лучше, если ты поедешь со мной. Мы отвезем череп Юджину, как он и просил. А Тобиас получит по заслугам. Ты вернешься в свой пыльный книжный магазин, и все будет хорошо. Но здесь никто не останется.

Тобиас не обращает внимания на его слова. Он прислонился к кровати с новым косяком, которым не собирается ни с кем делиться. Не знаю, значит ли это, что он смирился со своей судьбой или слишком далек от реальности, чтобы понять, о чем речь.

Я не знаю, что сказать. Может, говорить больше нечего. Может, мы исчерпали все слова. И ничего не осталось. Я еще чувствую, как приглушенная трансляция черепа воздействует на мой мозг и заставляет меня жаждать пули. Я с ужасающим наслаждением предвкушаю звук выстрела. И задаюсь вопросом, подарят ли мне вылетающие из черепной коробки мозги ощущение полета.

По болоту снова разносится рев. Глубокий громкий рев, подобный бесконечному вою гор.