На весеннем перепутье (трактат Третий)

На весеннем перепутье (трактат Третий)
Ниk Алеkc

Все "благие намерения" Насти Воронцовой (остаться с добрым и надежным Денисом, порвать с господином Горицким, несмотря на возможные последствия) летят прахом, когда она совершенно случайно сталкивается с тем, кого считала погибшим. На сей раз Волконский ею всерьез заинтересован, даже не догадываясь, что Настя влюбилась в него еще семнадцатилетней пигалицей.

Трактат содержит элементы мистики

(Предыдущие события изложены в двух первых трактатах – "Ложные воспоминания" и "Правда и ложь")

Ниk Алеkc

На весеннем перепутье (трактат Третий)

Глава 1. Конец зимы

1.

Наваждение

…В самом начале весны (когда, собственно, до наступления настоящей весны оставался примерно месяц) ей снился ласковый сентябрь. Теплый, одаривающий мягким, золотистым солнцем, уже не злым, не агрессивным, как в июне-июле, уютным.

Она шла почему-то по обочине шоссе в каком-то загородном поселке, и, проходя мимо кустов малины, растущей рядом с оградой чьего-то частного домишки, сорвала машинально пару-тройку ягод, густо-красных, но ничуть не засохших, обалденно благоухающих, одаривших неожиданной сладостью, от вкуса этой малины на языке сердце зашлось в каком-то непонятном предчувствии, предчувствии чего-то безусловно очень хорошего… и волнующего.

Она поднимает взгляд (в своем сновидении) и видит коттедж, довольно скромный (по меркам отечественных торгашей), но очень светлый, будто бы заманивающий в него зайти. Именно туда она направляется, а сердце бьется все тревожнее, все чаще, и предчувствие того, что вот-вот случится, становится сильнее и достигает своего апогея, когда она подходит к дверям коттеджа, а те распахиваются сами, и на пороге останавливается высокий мужчина средних лет (около тридцати пяти, наугад прикидывает она), со светло-русыми волосами, немного ироничной улыбкой и усмешливыми глазами, в зелени которых прыгают золотистые искорки.

…И за мгновение до того, как сделать последний, неуверенный шаг ему навстречу, Настя проснулась. Все с тем же ощущением предчувствия перемен, наверное, хороших (во всяком случае, о дурном думать не хотелось), и неясным волнением.

Она знала, кто он, незнакомец, поджидающий ее во сне у дверей своего (конечно же, своего!) дома, и в то же время – не знала. Да и откуда она могла его по-настоящему знать, если они виделись всего пару раз и оба раза – случайно?

…Она тихонько встала с постели, стараясь не потревожить Дэна (своего нареченного, своего парня, наконец, своего возлюбленного (чтобы кто ни говорил, а говорили в основном завистники (завистницы и в единственном числе – то бишь, бывшая подруга Ника) и ее патрон, господин Горицкий, очень серьезный, очень солидный человек, человек, о котором в присутствии Дэна (ее тигры) лучше не думать вообще. Денис слегка пошевелился, но не проснулся, а она прошла в ванную, несколько раз плеснула прохладной водой в лицо, потом – на кухню, достала из холодильника бутылку минералки и сделала пару глотков прямо из горлышка.

Проблема заключалась в том, что тот, кто навестил ее во сне, наяву не навестит никогда, ибо больше двух месяцев назад погиб в автомобильной аварии. И осознание этой горькой жизненной несправедливости заставило глаза наполниться слезами.

“Это дурь, настоящая дурость, нельзя так думать…”, – Настя с силой (и злостью) провела ладонями по щекам. Нельзя выдумывать себе “призрачного героя”, когда настоящий – рядом. Даже так – настоящие, ибо ее недавний порыв окончательно расстаться с Горицким так и не реализовался, хотя Денису она сказала (солгала, скверная девчонка!), что там всё закончилось, ничего на деле не закончилось, она просто стала тщательнее скрывать эти рандеву (эту связь, Боже, как мерзко порой называть вещи своими именами!), но заявить прямо – “мы больше не сможем видеться”, – Настя все не решалась, ибо уж это-то точно повлечет за собой перемены далеко не к лучшему, да и привыкла она к нему, как ни странно, даже привязалась, несмотря на очевидную меркантильную подоплеку этой связи, хотя… нет, не только.

…На память пришел недавний разговор, состоявшийся не далее, как позавчера.  Они вместе, но плотский порыв уже удовлетворен, и они просто лежат рядом и лениво переговариваются, как давние любовники (собственно, они и есть давние, хотя, если суммировать не такие уж частые встречи… ладно). Он тихонько, подушечкой большого пальца проводит по крошечному шраму на ее подбородке, аккурат под нижней губой (результат неудачного детского падения, которое ее память не сохранила, сохранился лишь малюсенький шрам, который почти незаметен и нисколько ее не портит).

– А знаешь, это ведь твоя особая примета… У тебя нет необходимости набивать тату, чтобы заполучить особые приметы…

Она фыркнула.

– Вот еще, портить шкуру сомнительной художественной ценности рисунками.

Он, улыбаясь, кивает.

– За это я тебя и люблю.

– За что? За то, что шкурка не попорчена?

– За то, что ты лишена стадного инстинкта, за твою индивидуальность.

– Я вполне заурядна.

– Нет, – он ласково приподнимает ее лицо за подбородок, заставляя прямо посмотреть на него. У него самого довольно привлекательное лицо, с тонкими (для мужчины) чертами, и в настоящий момент взгляд у него хороший, теплый.

– Думаешь, я не понимаю, что ты здесь, со мной, только из расчета?

Она ощутила, как кровь бросилась в лицо, щеки потеплели.

Сердито увернулась.

– Нет, не только, – ответила, пожалуй, излишне резко. Резковато. – Кое с кем я не могу быть ни по расчету, ни по принуждению.

– Например? – в его светло-карих (“ореховых”) глазах – легкая ирония.

Она метнула на Горицкого короткий, быстрый взгляд. Пожалуй, умеренно дерзкий. (Что любовнице, которая моложе на два десятка лет, было позволительно).

– Егор, например.

Его сын. С которого, собственно, всё и началось. На ухаживания этого юноши она решительно не желала отвечать взаимностью, но потом в игру включился отец, и неожиданно то, чего благополучный мальчик-мажор добивался безуспешно, совершилось между ней и его отцом, чего она сама, честно признаться, не ожидала (считая, что тот видит в ней лишь вздорную пигалицу).

Улыбка с лица финансиста сошла. Но злым его взгляд не сделался, а сделался, пожалуй, лишь более пристальным.

– Он настолько плох?

– Отнюдь, – она повела плечами, – Просто… знаешь выражение – не лежит душа? Не лежит душа к некоторым, вот и всё. Тут и расчет не поможет, – добавила она тише, живо вообразив себе (на недостаток воображения она точно не могла пожаловаться), как ее касаются неприятно холодные (и слегка влажноватые) ладони этого юноши, и как ее тошнит от одних его прикосновений, от его взгляда, даже запаха дорогого, фирменного парфюма (которым мальчик-мажор определенно злоупотреблял, опять же, в отличие от отца, в хорошем вкусе которого (следует признать) усомниться он не давал ни малейшего повода).

– Да, – вздохнул Горицкий, запуская пальцы в ее роскошные (волнистые от природы) волосы и начиная их тихонько перебирать, – Ты только что весьма четко определила причины изнасилований. Когда тот, кто не люб, не люб ни за какие коврижки… так?

Настя молча пожала плечами. На память пришел случай, который ей решительно не хотелось вспоминать, когда в четырнадцать лет она вышла из дома в позднее время суток и едва не угодила в лапы какого-то остервенелого молодого человека (к счастью, она умела быстро бегать и при необходимости громко, пронзительно визжать), после чего отец немедленно озаботился покупкой служебной собаки, дога Лорда, с виду чрезвычайно свирепого и страшного (черного, вдобавок, окраса), который на деле являлся псиной добродушной и даже ласковой (по отношению к хозяевам, разумеется) и, безусловно, умной.

– Но ведь и мальчишку своего ты не любишь, – заметил господин Горицкий даже с некоторым сожалением (как ей в тот момент показалось).

– Люблю, – возразила Настя, – Иначе зачем мне вообще быть с ним?

– А вот это вопрос интересный, – Станислав Георгиевич снова слегка насмешливо улыбнулся, – Я не говорю, что ты не любишь его совсем, но есть ведь и вполне практичные соображения с твоей стороны, верно? Он для тебя – рыцарь, верный паж… защитник. Не так?

Настя промолчала. Разговор резко переставал ей нравиться.

– Ты нарочно обесцениваешь наши с ним отношения?

– Отношения, – задумчиво повторил Горицкий, – Так действительно точнее. Ибо, если б ты любила его по-настоящему, то и не была бы со мной. Тебе бы и в голову не пришло быть с кем-то еще. Ты попросту боялась бы его потерять.

– А я, по-твоему, не боюсь?

– Увы, – он тихонько начал целовать ее плечи, потом поднялся выше, к шее, – Не боишься. Ты не хочешь его терять, это точно. По многим причинам. Но в основном – по привычке.

– Знаешь, – она резко отвернулась, отстранилась от своего солидного покровителя, – На сеанс психоанализа мы не договаривались. И потом, откуда ты вообще можешь его знать?

– Ну как же, я навел о нем справки, – с ленцой произнес Станислав Георгиевич, не делая попыток снова притянуть к себе юную (вздорную и очень красивую) любовницу. Свою девочку. “Ласочку”.