Танцы казначея. Censored version

– Верно, Ваше Высочество. Белая хромая обезьяна пообещала навсегда избавить Пуннора от демона и возлюбленной, поставив два условия. Во-первых, Пуннор должен будет держать при дворе и воспитывать их сына как минимум до его совершеннолетия. Во-вторых, поскольку Пуннор и Юлфор все-таки совершили страшное преступление, для ритуала по возвращению демона восвояси нужна была кровь одного из них. Вся до капли.

Слезно, на коленях умолял Пуннор друга пожертвовать собой, клянясь позаботиться о его семье и государстве. Молодой генерал пошел на жертву, тем более что его и самого мучила совесть за содеянное, но перед смертью потребовал от товарища заключить тайранистскую сделку и поклясться заботиться о его сыне.

Поговаривают, что вой демона сотрясал Мэленд целый месяц, и что жители домов вблизи дворца были вынуждены эвакуироваться, потому что адские вопли не давали им ни спать, ни даже слышать. Но, в конце концов, ритуал был завершен, демон изгнан, а первая жена Пуннора мертва.

Пуннор был коронован, женился на чужеземной принцессе, которая позже родила ему двоих детей. Но нарушил слово, данное пожертвовавшему собой другу. Первым же указом он напал на Юпэр. После недолгой гражданской войны, полуостров был официально присоединен к Мэленду. Жену и маленького сына Юлфора он забрал и поселил во дворце в крыле прислуги. Лишь от сына демона и первой жены не решился он избавиться под страхом возвращения древнего зла. Мальчик рос у него на глазах рядом с его детьми немым напоминанием об адских годах и сне на коврике у порога, – мудрец замолчал.

На несколько минут в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь перезвоном музыки ветра.

– Ничего не забыли? – вновь вмешалась Ками, наиграно кашлянув.

– Конечно-конечно. Ослепленный славой, Валентиниус сошел с ума и повесился. Незадолго до этого бесследно исчезла его жена. Старый полковник хотел забрать и воспитывать их дочь самостоятельно, но придворные чиновники настояли на том, что девочка должна расти во дворце. Многие считали и до сих пор считают власть Пуннора нелегитимной. Пуннор знал об этом и собирался женить дочь брата на своем сыне Бениле, но…

– А вот теперь достаточно! – Ками резко подскочила, не сильно ударившись затылком о челюсть арфиста, – и, кстати, прошу обратить внимание, эта история в очередной раз демонстрирует нам что? Правильно, то, как несчастны все эти маленькие, но очень гордые нации. Сколько печалей, лишений и бед выпадает на долю вечно ущемленных юпэрцев, вы только вдумайтесь! И так ведь по всему миру с подобными территориями. Мы им даем льготы, права, прекрасные условия для жизни, а они хотят дальше жрать помои и умирать ради мнимой независимости, которую им предоставлять ни в коем случае нельзя, ведь они, не способные по природе своей к управлению, угробят и себя, и нас. Как хорошо, что я родилась в столице Мэленда, а не в третьесортном недогосударстве с непонятным статусом и размытыми границами. Наверное, я бы повесилась.

Старик снисходительно посмотрел на нее.

– Ваше Высочество, как же вы недальновидны, и это при трех-то глазах. Знаете, что происходит за десять тысяч ли, можете любому обывателю пустить пыль в глаза, а все еще позволяете собственной гордыне ставить вас в неловкие ситуации. Будь на моем месте не я, а человек менее просветленный, он бы без всяких сомнений продолжил рассказ просто для того, чтобы преподать вам урок. Но мне Вас обучать без надобности. Как и кого бы то ни было. В какой-то момент жизни мне совсем расхотелось делиться своим опытом и знаниями с остальными…

– А меня уже никто ничему научить и не может, – хмыкнула Ками, – я все и так знаю, потому что знаю того, кто все знает.

Часть первая

Глава первая

    (Санкт-Петербург, Российская Федерация, немного раньше)

Посольство стало походить на болото. Теоретически с получением Ками агремана колонны в коридоре должны были стать янтарными (за годы работы здесь я успел узнать, что новые послы Мэленда традиционно меняют цвет колонн в цвет своего фамильного герба, оставляя неизменными молочно-белые стены и пол), а то и вовсе остаться цвета нежно-красного мрамора. Ками поначалу запретила прикасаться к интерьеру. Это был истеричный приказ «безутешной вдовы», желающей сохранить любую память о возлюбленном. Но не прошло и месяца, как она вызвала архитектора из Мэленда.

– Малахит, – сказала она. А затем добавила, – на стенах малахит. Колонны хочу из аметиста и черного опала. С белым золотом.

Архитектор имел право с ней поспорить, но по какой-то причине не стал. Возможно, этот дизайн показался ему хорошей идеей, но я сомневаюсь, что кому-то, кроме Ками в кризисном состоянии, могло бы такое понравиться.

Первое время она ночевала в апартаментах Кая, пока однажды ночью я не увидел, как она сама тащит по коридору огромный узел из черной шелковой простыни.

– Майн Фюрер, Вам помочь? – мы давно перешли на «ты», и я теперь мог шутить подобным образом, не опасаясь найти яд в своем завтраке.

– Помоги, – девушка протянула мне узел, который я без особых усилий донес до ее старых апартаментов.

Ками выглядела взволнованной, но ничего не объясняла, и я не стал спрашивать. Она чуть ли не силой заставила меня зайти. Обстановка здесь не изменилась с момента моего последнего визита. В углу все так же стоял мольберт, картину на котором закрывала завернутая в несколько слоев тюлевая занавеска с блестящими узорами, жутко портящая скандинавский интерьер, отдавая цыганщиной.

– Я в душ, – поставила меня перед фактом госпожа посол, скрываясь за раздвижной дверью небольшой ванной, – подожди меня и никуда не уходи. Можешь пока налить нам выпить, я правда быстро.

Видимо, суждено мне сегодня сидеть в этой комнате-кухне-кабинете-гостинной до утра, уничтожая запасы алкоголя. Я провел рукой по холодной мраморной столешнице позади меня, обернулся и заметил стопку старых помятых листов. Листы были разные: и клетчато-тетрадные, и пожелтевшие А4, и блокнотные из приятной плотной крафтовой бумаги. Все они были исписаны разными чернилами и почерками. Только на одном буквы были машинно-печатными. Почерки в большинстве своем были аккуратные, не похожие на иероглифические закорючки Ками. Я с интересом стал вчитываться.

«Ты сегодня мне снился. Живой. Стоишь возле здания районного суда, весь такой живой и красивый, в бежевой шерстяной кофте на молнии, в джинсах и дорогих ботинках. Я подхожу к тебе и спрашиваю так осторожно: „Пойдем пообедаем?“. Ты улыбаешься и смотришь на меня с добротой и нежностью, говоришь игриво: „А пойдем!“ И мы идем».

«Знаешь, ты ведь даже злиться нормально не умел.

Если вывести из себя, мог лишнего наговорить, но в глазах эта доброта и нежность всегда были.

Читаю про Афганистан. Ты никогда не рассказывал мне про эту войну, а я ее едва помню. Ловлю себя на мысли, что не знаю, что и думать.

Просто, пожалуйста, прошу тебя, вернись и скажи, что это просто розыгрыш. Посмотри на меня. Своди меня пообедать. Расскажи про Афганистан».

«Я сто тысяч раз рассказывала о знакомстве с тобой, и по-прежнему обожаю эту историю.

Мы познакомились на дохуя-светском-приеме. Я раздавала достопочтенным гостям розы у входа в маленьком чёрном платье (на улице тогда было что-то около минус двадцати, а здание находилось на набережной, и стоять рядом с постоянно открывающейся входной дверью было просто невыносимо, мои зубы мелодично постукивали от холода). А ты зашёл с компанией друзей, весь такой бесконечно красивый, в джинсах. На дохуя-светский-приём и в джинсах.

Дрожащими и покрасневшими от холода пальцами я протянула тебе розу. Ты с улыбкой спросил, не холодно ли мне (сразу на «ты»). И мне бы следовало улыбнуться и сказать «нет», но говорить и улыбаться я уже не могла – зубы начали отбивать чечётку. Тогда ты взял меня за руку и прямо с охапкой роз, мимо моей начальницы и фейс-контроля затащил в эпицентр дохуя-светского-приема, где было тепло, красиво, а официанты на подносах клубнику, шампанское и шоколад предлагали.

Ты посадил меня за стол к своим друзьям, взял у официанта целый поднос этой самой клубники, а потом ещё шоколадок набрал, и меня ими засыпал. И все на нас смотрели, но подойти никто не решался. И все на нас смотрели, а нам все равно было. И на музыку нам было все равно, потому что ты достал моднейший CD-плеер, а там все мои любимые песни оказались.

Мы танцевали с закрытыми глазами. Я представляла высотные столбы и бесконечное маковое поле вокруг.

А потом мне домой надо было бежать, не потому-что-хочу, а потому-что-дома-не-поймут, и я убежала. Почти, как Золушка, только даже туфельки тебе не оставив.

Но ты меня все равно потом нашёл.

Но ты меня все равно потом нашёл.

И по променадам со мной гулял, и подарками задаривал. И наотрез отказался прикасаться ко мне, когда я выпила три стакана виски, который был старше меня, и омерзительно опьянела.

Ты слизывал булочные крошки с моих губ, заставляя меня задыхаться от вселенской любви, а потом нежно укладывал на кровать, или грубо прижимал к стене, а за окном в это время лежали и мёрзли оранжевые листья осени. И мы потом тоже лежали в этих листьях, держась за руки, кидались ими друг в друга. И я просто ни о чем не думала, мне не надо было думать, потому что я знала, что ты всегда мне поможешь, всегда закроешь, спасешь от всего.

Все раскололось за пару секунд.

Бум.

И я делаю то, что мы собирались делать вместе.

Только сама».

«У меня было две картины, которые подарил мне…

XM… тогда это был близкий друг, а сейчас уже почти никто, но не суть. Обе картины были «говорящие», с намеком, с подтекстом, со сМыслом.

На одной из этих картин был ты. И эта картина говорила мне: «Никогда. Никогда, сука, не дружи с представителями действующей власти, слышишь меня?! Ни-КОГ-да.

ОН забыл картины в старой квартире и не пожелал за ними возвращаться. И только сейчас я осознала, насколько мне были важны те картины. По крайней мере, одна из них.

Которая с тобой».

«Меня вообще-то уже дня три кроет будь здоров.

Почти двадцать лет прошло. Ты бросаешь меня, не снишься мне месяцами, полугодиями. Даже, когда я очень прошу, все равно не снишься. И когда бессонница уже вот-вот доведёт меня до ручки, когда я после пачки прозака закрываю глаза на рассвете и вижу всю ту же квартиру, в которой чувствую себя, словно в пыточной камере, ты вдруг входишь в эту квартиру и, как тогда, много лет назад, уводишь меня от этого-всего.

И я хочу спать все больше, а просыпаться совсем не хочу. Но ты избирательный. Приходишь не во все сны.