Заговорщики. Преступление

Вчера я видел странный сон:
Пришел ко мне Джо Хилл.
Как прежде, был веселый он,
Как прежде, полный сил…

Бас Джойса глухо звучал под дырявой крышей сарая. Он пропел последний куплет:

Джо Хилл ответил: «Слух пустой,
Нельзя меня убить.
В сердцах рабочих – я живой,
Я вечно буду жить!»

Наступила тишина. Она держалась долго. Слушатели вопросительно смотрели на певца. А он пристально вглядывался в их лица. Кто-то сказал:

– Спой нам еще, негр.

Джойс узнал голос Миллса. Обернулся и посмотрел ему в лицо. Несколько мгновений их скрещенные взгляды, словно сцепившись, не могли разойтись. Джойс отложил банджо и отрицательно покачал головой.

– Нужно спеть, – просто сказал Антонио и протянул руку к инструменту. – Гитара, конечно, удобней, но… я тоже научился играть на этом…

Он провел по струнам и простуженным тенором запел:

Гранаты рвали нас на куски,
Мы в руках винтовки сжимали.
Мы крепили своими телами Мадрид,
Мы Аргандский мост защищали…

Антонио еще пел, когда Миллс поднялся и, ни с кем не прощаясь, пошел к выходу. Джойс смотрел в его широкую спину, обтянутую кожей старой куртки, и думал: «Кто?»

Из едва светящихся в ночи ворот сарая в черную прохладную ночь вырвалась песня. Лучистые слова итальянского говора мягко стлались над свежераспаханной американской землей. Они летели вслед быстро шагавшему прочь коренастому человеку с круглой седеющей бородой, делавшей его похожим на генерала Гранта. В темноте едва заметно маячила вытертая добела спина кожаной куртки.

Джойс вышел на порог и посмотрел в непроглядную темень американской ночи: «Кто?»

Глава 11

Ванденгейм проснулся в дрянном отеле того маленького миссурийского городка, где он ночью сошел с поезда президента, пока меняли паровоз.

Некоторое время Джон лежал с открытыми глазами, стараясь собрать мысли. Он долго не мог понять, почему у него такое ощущение, словно кто-то перечил ему, раздражал его в течение всей ночи. Наконец понял, что это ощущение было вызвано неудовлетворенностью, которую оставило бесполезное свидание с президентом.

А может быть, Джон преувеличивает? Что-то из этого свидания все-таки получилось. Разве Рузвельт не предложил ему принять участие в создании военного флота?.. Отличное дело, черт возьми! Рузвельт сказал: «Тут вы найдете применение и железу, и нефти, и своим способностям». Строить нужно авианосцы – самое наступательное оружие Штатов. Кажется, так… Но, черт побери, Джон дорого дал бы за то, чтобы знать, какую цель преследовал Рузвельт, делая ему такое предложение. Не имел же он, в самом деле, в виду интересы Джона.

Джон позвонил с намерением заказать кофе, но вместо прислуги в комнату вошел Фостер Доллас.

– Уже? – удивленно спросил Джон.

– Получив вашу телеграмму, достал самолет, – сказал Фостер таким тоном, словно хозяин позвал его в соседнюю комнату, а не вытащил из постели среди ночи и заставил совершить перелет из Улиссвилля.

Фостер вопросительно уставился на Джона, но тот был занят разглядыванием собственной челюсти, вынутой из стакана, стоявшего на ночном столике.

– Выкиньте к черту эту древность, Джон, – пренебрежительно проговорил Фостер. – Теперь делают замечательные штуки, которых не замечаешь во рту. – И, словно в доказательство, Фостер оскалил два ряда белых зубов. Даже постучал по ним ногтем, чтобы подчеркнуть их великолепие и прочность.

Но Джон не повел в его сторону глазом и мрачно проговорил:

– Даже каторжник, говорят, привыкает к своим кандалам… Я уж как-нибудь доживу свой век с этой штукой… – Отерев рукавом пижамы зажатый в пальцах ряд искусственных желтых зубов, похожих на волчьи клыки, Джон ловко заправил их в рот.

Эта операция на минуту поглотила внимание Долласа. Потом, хлопнув себя по лбу, он сказал:

– Внизу же вас ждет сенатор Фрумэн…

– Что ему нужно?

– Он… прилетел со мной… – стараясь выдержать небрежность тона, как если бы такой приезд сенатора был чем-то само собою разумеющимся, сказал Доллас.

– Пошлите его к черту! – отрезал Джон.

– Он хочет вас видеть, – увещевающе произнес Доллас.

– Меня здесь нет.

– Но я уже сказал, что вы тут.

– Вы ошиблись.

– Джон!

Ванденгейм привстал в постели и посмотрел на Долласа вытаращенными глазами:

– Тогда идите и целуйтесь с этим пендергастовским ублюдком, поняли?.. Мне с ним говорить не о чем… – И Джон решительно махнул рукой, отсылая Фостера. – К черту и вас вместе с вашим Фрумэном.

Но Долласа, видимо, нисколько не обескураживало обращение шефа. Он нетерпеливо выждал, пока Ванденгейм снова уляжется, и сказал тоном величайшей конфиденциальности:

– Говорят… – и тут же умолк.

Несколько мгновений Джон ждал продолжения, потом нехотя буркнул:

– Ну ладно, выкладывайте, что еще говорят?

– Говорят, Фрумэн будет иметь прямое отношение к военной промышленности…

– Глупости! – решительно заявил Ванденгейм. – За душой у него нет и сотой доли того, что нужно, чтобы играть там хоть какую-нибудь роль… Разве только он займется изготовлением детских ружей под елку.

– Вы не так меня поняли, Джон, – виновато произнес Доллас: – Фрумэн будет иметь отношение к сенатской комиссии по проверке деятельности военных промышленников. Знаете… – он повертел пальцами в воздухе. – В связи с этой историей о злоупотреблениях при поставках на армию… Может быть, даже президент сделает Фрумэна председателем этой комиссии…

– Рузвельт назначит Фрумэна?

– А что ж тут такого?

– Вы, как всегда, все выдумали? – И Ванденгейм уставился на своего поверенного так, что тот съежился.

– Убей меня бог, – проговорил Доллас, – мне говорил это сам Леги.