Родственные души

– Или работать, или умирать – других альтернатив тогда у меня не было.

– И что же ты делал?

– Всякое: весной и летом копал, полол, поливал; осенью и зимой убирал листву, расчищал снег. Ну и так по мелочам: работал курьером, пас коров или овец.

– Жесть!!!

– Почему? Это как раз не жесть как ты выражаешься. Истинной жестью являлся тот факт, что все рыдали от счастья, когда их близкие вернулись с войны живыми и невредимыми или отчасти невредимыми, а я – от горя. Постой, – Иван Фёдорович жестом просил Артёма не перебивать, – я знаю, что ты хочешь возразить, но я тогда ненавидел отца, и это было на подсознательном подростковом уровне. Только по прошествии многих прожитых лет наступило осознание, и принятие всего, что происходило между мной и отцом. С нами не происходит ничего, что не должно было случиться. Представь на минутку что мы с тобой кем-то выдуманные персонажи. Если бы я не прошел мимо тебя, то, что стало с тобой?

– Хотел бы я взглянуть в глаза тому, кто нам с тобой придумал такую жизнь! Зато, таким как твой отец вечно во всём везёт!

У Артёма от всего услышанного ком стоял в горле. Он не мог понять, как можно обходиться с собственным ребенком. Его глаза блестели от непролитых слёз, но как такое возможно ведь он же не человек, а призрак. Парень не хотел, расплакавшись демонстрировать свою слабость даже перед Иваном Федоровичем, с которым они успели немного сблизиться. Артём обвёл взглядом кафешку, где зависал с дружками, уткнувшись в смартофны, не замечая ничего вокруг. Как он мог не обращать внимания на окружающую его обстановку: аккуратные столики, чистые скатерти, мягкие удобные сидения, подвесной потолок из ткани, оригинально оформленные шторы. Даже многолюдность и бегающие туда-сюда официанты для Артёма стали открытием. На одиноко сидящего мужчину, который возможно разговаривал сам с собой, никто не обращал внимания. Ведь Артёма никто не мог увидеть. Вдруг тот человек болтает с кем-то по мобильному телефону, воткнув наушники. А тут как раз разыгрывался настоящий спектакль. Среди посетителей выделялись мама с маленькой девочкой, дочка, тыча пальчиками переключаясь с одного товара на другой по витрине, требовательным командирским голоском отдавала маме приказы: «Купи!»

– Хочу чипсов! – стукнув кулачком, теряя терпения из-за маминого упрямства, крикнула в очередной раз девочка на вид примерно 12-13 лет.

– Тебе нельзя! – то бледнея, то краснея, мама старалась оставаться непреклонной.

Топнула ножкой девочка: – Ты жадина!

– Разве можно так на маму? – кто-то попытался встать на защиту горе родительницы.

Девочка осадила ту даму: – А разве можно встревать в чужой разговор?

Женщина попыталась нанести ответный удар: – Воспитанные девочки так себя не ведут!

Как ни в чем не бывало, словно беседуя с равной себе, парировала девочка: – А воспитанные тётеньки не лезут не в своё дело!

Теряя терпение, женщина с раскрасневшимся лицом сорвалась на визг: – Ремня бы тебе всыпать!

Мама девочки решила вмешаться: – Простите, но это мой ребёнок и позвольте мне решать…

– Видно как Вы решаете! – перебив, не унималась разбушевавшаяся женщина из толпы.

– Ладно, пойдём, – схватив и потащив упирающуюся девочку за ручку, – потом купим.

– Ма-а-а-ма-а-а! – девочка применила тяжелую артиллерию – слёзы, – ну, хоть шоколадку какую-нибудь купи! Пожалуйста! Ку-пи-и-и!!!

– Зайдём в другой магазин и купим! – для любой матери видеть слёзки своего ребеночка, словно нож в сердце. Как после такого можно устоять?

– Ну что за дети пошли и слова им не скажи! – от матери с дочкой и след простыл, а та женщина всё никак не могла успокоиться.

Иван Фёдорович тем временем успел доесть своё мороженое.

– Как тебе понравилось? – Артём жадным взглядом уставился на мужчину напротив.

– Конечно, – попытался изобразить улыбку, хотя он на самом деле ничегошеньки не ощутил сидя в чужом теле.

– А я, сколько ни пытался вселяться, ничего не чувствовал. Зато как было прикольно наблюдать за ними, когда я совал что-нибудь. – парень захихикал, – вели себя как куры в курятнике.

– Ты вселялся?! Но почему ты сразу не прошел всю процедуру? Ты испугался? Я тоже боюсь, но если нужно! Понимаешь – это необходимо сделать! И в том, что ты делал, нет ничего прикольного.

– Да, разве я совершал какое-то преступление, убивал, насиловал кого-то или грабил? Лично я не вижу ничего преступного в том, чтобы вселится в кого-то. А тебе страшно было умирать?

– Естественно. Страх – это естественная и отнюдь не безобразная защитная реакция организма.

– Они мне не дали. Прогнали и заявили что не положено.

– В смысле не дали?

– Ой, Фёдорович, на коромысле! Не порть сегодняшний день.

– Отказали нашему Артему, потому что он совершил самоубийство, – нарушил повисшее молчание Ханаил.

Артём: – Я ничего такого не совершал!

Ханаил: – А что ты делал на краю крыши высотки?

Артём: – Селфи!

Ханаил недоверчиво прищурившись: – Ах, сигануть с крыши – это так теперь называется?

Горячо воскликнул Артём: – Я не «сигал»!

Ханаил в изумлении: – А кто я?!

Стоял на своём Артём: – Я оступился!

Ханаил был на грани срыва: – Хватит врать!

Взорвался Артём: – Я не вру!!!

Ивану Фёдоровичу было очень неловко присутствовать при их скандале, но и попытаться перебивать того и гляди усугубило и без того накалённую ситуацию. Тут вдруг Ханаил вынул тонкий листок, провел пальцами, и перед ними возникло голографическое видео, на котором четко видно как Артём сам шагает с крыши.

– Да иди ты… на… радугу-дугу! Чудо в перьях! – взорвался парень от торжествующего вида Ханаила.

Обращаясь уже к Ивану Фёдоровичу: – Ну, вот, а теперь нам надо вытащить Вас из этого тела.

Он дотронулся до Ивана Фёдоровича и Артёма и они уже стояли посреди небольшой комнаты. Все окна были зашторены, в центре стоял длинный стол накрытый клеенкой или что-то похожее на кушетку в больнице. Вокруг стола или кушетки горели свечи, отбрасывая приглушенный свет.

– Ложитесь на живот. – прозвучал откуда-то из темноты ровный спокойный голос.

– Иван Фёдорович, – подтолкнул Ханаил.

Артём ободряюще: – Фёдорович, я рядом!

– Хорошо, – мужчина шумно вздохнул и выполнил все, что от него требовалось.

Тот же незнакомый голос начал что-то говорить очень быстро, непонятно, монотонно. Иван Фёдорович затылком ощутил прикосновение, а потом жгучую боль сродни той, когда отец, рассыпая соль, заставлял на ней стоять, словно с него содрали кожу и насыпали везде солью. Он старался изо всех сил не кричать, чтобы не пугать парнишку. Продержался так он недолго, сначала рычал, а потом по комнате разлился его вопль. Теперь он стоял и наблюдал на неподвижное тело, которое недавно занимал.