Проблески ясности

– Вам какое дело? – все еще отвечая на повышенных интонациях.

– Просто скажите, – не меняясь в лице, попросил редактор.

Тодд не знал, что ответить. С одной стороны, он не любил знать о происшествиях, тогда как политика и ряд мировых новостей его интересовали еще меньше. И все же, ненавидя новости, он без этого уже не мог. Каждый день, выходя в город, покупал газеты, и желательно у разных людей. И все же он больше любил литературные журналы, но и происшествия читал, чтобы быть в курсе возможных опасностей.

– Читаю.

– Я не удивлен, потому что все читают, все хотят знать. Образованный человек не может не читать. Знаете, если вас не тянет хоть немного к чтению, значит вы не умны. Впрочем, я отвлекся. Мысленно вы уже меня спрашиваете, почему я не взял ваши стихи? Потому что в них нет того, что продастся сегодня, понимаете? Ведь ваш слог не столь ужасен, должно быть вы неплохо знаете словесность, но… все это пустое. Ведь мерзости, страхи, и прочее сегодняшней публике как раз больше нравится. И всем нравится, здорово знать, что не ты на его месте. Пока что. Потому ваши тексты, поэзия тем более, не удовлетворяет спрос, их не буду читать, а читать хочется. Хочется же всем быть в числе умных.

Из всего контекста, только слова «Пока что», относительно временного отсутствия на месте жертвы, крайне задели Тодда, но он смолчал, пока редактор говорил далее.

– В ваших стихах я не увидел сочувствия к себе (читателю), там не было меня, а только вы, эгоист и затворник. А мне нужно, чтобы мне в горло воткнули нож, чтобы я страдал, рыдал и ненавидел себя, вот что нужно. Они покупают эти газеты не потому, что хотят знать, как плохо вам, а потому что хотят бояться, но знать, что это произошло с другими, а полиция в итоге поймала виновника. Они хотят знать, за что платят налоги, от кого их спасут и что дадут взамен. Они хотя эмоций, жизни! Вот чувство страха и двигает жизнь, хоть это и грех, если вы верующий, если нет – вам можно.

– Это лишь ваша теория и она надуманна и беспочвенна, – разбивал все слова Тодд.

– Хорошо, хорошо, дорогой друг, Тодд Гримар Гарди, – размашисто произнес Говард, – хорошо, но скажите мне, вам разве не хочется быть среди мерзости, ну, чтобы хоть себя возвышать над ней?

– Абсолютно нет. Единственное, чего я, быть может, желаю, это сбежать.

– И куда же, в чистое поле? Что бы блуждать по росе, да в одиночестве и прочее? Чепуха.

Услышав о поле, росе, одиночестве и прочем, Тодд очень напрягся, опасаясь, что Говард что-то знает про его утро, о котором он уже успел забыть, и вдруг сейчас очень осторожно, точно боялся перехвата мыслей, принялся вспоминать утро, болезненно успев накрутить себя разными тревогами. Вдруг этот человек появился здесь не просто так.

– Скажите, что для вас мерзость? – спокойно спросил Говард

– Пороки всякие, грехи, – тем же тоном прозвучал ответ.

– Очевидные определения, – с улыбкой поддел собеседник.

– А как они могут быть не очевидны, о чем вы?

– Вы знаете, человек очень уж умен, силен и вообще развит, чтобы притворятся жертвой злого промысла. Он говорит, что желает быть богатым, успешным, желает много чего, точно так же, как и раскаявшийся желает быть хорошим. Но вы ведь не верите этому? Желай не иметь желания, это лучше будет, и с этого надо начинать.

– Не понимаю.

– Свобода, вот в чем наша сильная сторона. Должна быть, по крайней мере. Но у тех, кто ей не обделен, всегда есть нравственный выбор в пользу благих мыслей, слов, дел. То есть благого мировоззрения. Это очень просто. Люди делятся только лишь на два типа: добрые и злые. Одни выбирают благой путь, иные – мерзкий. Это как два духа, ангелы или демоны, да кто угодно. Всего лишь два типа и ничего более. И абсолютно каждый, обладая верой, духом, разумом, в конце концов, способен отличить доброе от злого, это ведь проще некуда. Но отличает ли? Изгнать зло из человека может, допустим, священник, это славный ритуал, но экзорцизм не имеет никакой силы над выбором самого человека. Выбирай благой путь, и мерзость тебя никогда не коснется. А «ваши» пороки, грехи, это лишь следствие, это та, вторая категория людей. Сначала есть выбор, и каждый делает его постоянно.

– Простите, но я вас не совсем поминаю. Это вроде бы очевидные слова, знакомые с детства, но вы говорите каким-то загадкам. Вы не сторонник никакого течения? Сектант? По вам прямо видно, что вы сектант!

– Бросьте, я здравомыслящий человек и вы скоро в этом убедитесь.

– Что же вы мне предложите теперь? Надеюсь, это не подпольная баптистская церковь?

– Пойдемте, я вам кое-что покажу.

В запасе у Говарда, казалось, всегда было что показать.

Они шагали по улице, а время клонилось к восьми часам, на улицах по-прежнему многолюдно, но уже все реже встречались подростки, но в то же время все более собралось вокруг людей возрастом чуть более двадцати лет. Какие-то бездельники, игроки, задиры, хвастуны и прочие, но они терялись в толпе рабочих и богатых граждан, что преимущественно не пересекались, шатаясь на улицах от заведения к заведению и Тодд с Говардом попадали то в одну толпу, то в другую.

– Скажите, мне, господин Гарди, а если после смерти вам бы довелось строить собственный мир, точно вы безумный бог, как бы вы выстроили свое мироздание? – неожиданно спросил Говард.

– Что за вздор, откуда вам в голову приходит такая идиотия? – искренне подивился Тодд.

– Знаете те ли, я в литературном журнале тружусь, много приходится читать, особенно тех, что пишут самые невероятные вещи, их никогда не опубликуют, но думать об этом иногда приятно. Иной раз так мысль заведет, что невозможно отойти, от того и читаю сводки разных происшествий, для того чтобы мозг очистить от вымышленного. А кто это не любит? Так я, по крайне мере, отхожу от своей сказочной рутины.

– Скажите честно, вас не тошнит? Если вы прочли про убийство, оно вас не преследует потом день?

– Никогда.

– Вам везет.

– Только не говорите, что оно преследует вас, неужели?

– Представьте себе, – откровенно сообщил Тодд, через мгновение пожалев о сказанном.

– Тогда я все знаю про вас!

– О чем вы?

– Это ваше развлечение такое. Вы придумываете себе проблему, заранее зная, что она ничтожна, а после наслаждаетесь ее решением. Растягиваете вымышленную драму на день, как будто пьете неиссякаемую чашку кофе или бокал вина, добавляя неугасаемую сигару. Вы мазохист и где-то в вас это прячется. Вы хотите потерять собственную личность, боитесь свободы. И вы же страстно желаете ее потерять, но так, чтобы она как будто была.

– Господи, какой же вы негодяй, что вы несете! Я делюсь своей бедой, а вы насмехаетесь… Какой вы вообще можете придумать мир?

– Прошу прощения, вы меня недооцениваете. Учитывая вводные и вашу реакцию, после смерти я бы придумал такое, чтобы навязчивые идеи вас не преследовали. А что вы придумали?

– Да оставите, черт возьми, меня в покое с вашими идиотскими идеями? Куда мы вообще идем?

– Я хочу показать вам безумный мир, сотворенный еще при жизни, если весь наш мир и так не чья-то фантазия, ваша, например. Очень похоже, должен сказать.

Тодд смолчал, не сумев сходу подобрать хоть какой-то разумный ответ, и он уже и нехотя шел следом. Странное поведение едва знакомого Говарда интриговало, но с другой стороны и начало утомлять. Но бывают же такие люди, за которыми или с которыми хочется идти, и этот оказался таковым. Один его взгляд, точно вечно что-то высматривающий, точно ищет что украсть, такой живой, внимательный, подтверждал, что он не сосредоточен на себе, а смотрит широко, внимательно, с любопытством. При этом он не вертел головой, как можно подумать, а оставался с виду вполне сконцентрированным на своих мыслях. За Говардом даже интересно наблюдать. Несмотря на вполне себе обычное состояние, он как будто немножко дурачился, да так, что никто этого ощущать не мог, и это тешило самого Говарда.

– Знаете, дорогой друг, вы ведь правы, что касаемо мерзостей, это никому не радостно, так что бы восторгаться, но это скорее проявление чего-то глубинного, необъяснимого и я все же склонен думать, что это страх ради страха, как повод жить. Но ведь бывает в душах нечто похуже, этакая «скрытая мерзость» вам это термин, полагаю, не знаком, а я вот уже осведомлен. И проявление его еще хуже. Вот смотрите, если вы проломите мне голову здесь, вы подлец, преступник, так?

– Верно.

– Никто не усомниться. И даже ваши мотивы неважны, здесь вопрос исполнения. И даже если вы потом меня выпотрошите, вы еще хуже негодяй, не так ли?

– Так.

– И даже если съедите.

– Ну, хватит, прошу…

– Ладно. А что, если вы видите в окно, как меня убивают, и ничего не делаете?

– Это страх, я не обязан.

– С одной стороны да, а с другой и нет. Вопрос дискуссионный, но это оставим, пусть сойдет на совесть. А что, если вы к этому убийству имеете очень отдаленное отношение, в руках топора не держали, в окно не видели и вообще, как будто не причем, но, например, позволили этому произойти. Вам дали денег, что бы вы сняли полицейского с этого угла и меня убили, вы кто? Или может, повиляло высокое государственное положение?