Чарли осторожно коснулся вмятины ладонью.
Наэлектризованная, острая и твердая, она легонько куснула статикой его в ответ.
Скаут в растерянности застыл.
Из ступора его вывел голос Ригатты.
– Хозяин, нашему актерскому составу требуется замена, – недовольно пробурчала она.
Чарли обернулся.
Сэнди лежал на полу в луже крови, а Ригатта брезгливо вытирала руки о свою рваную футболку, оставляя на ней бурые разводы.
И тут в голове Скаута прозвучала фраза двойника.
«Боль – это сила».
Невидимка кинул взгляд на вмятину. Трещины уже стали затягиваться. Тогда он перевел взгляд наверх, к куполу, отыскивая глазами созвездие, которое выдумал Эмберлинг, чтобы запомнить место пробития.
Гроза, заключенная в кинжал, бурчала, готовая вырваться. Времени было мало.
– Ригатта, тащи Сэнди и Поля сюда. Схватись за мачту так крепко, как только можешь, сейчас тряхнет. Затем следуй за мной, – отдал команду невидимка.
В голове его вертелась мысль. Ужасная, мерзкая мысль, недостойная даже существовать.
Невидимка глубоко вдохнул.
Его бросило в жар, но он сразу закупорил свои чувства и мысли. Опять.
Это была черта, перешагнув которую, цель перестанет оправдывать средства. Чарли окончательно превратится в своего двойника, и сколько бы он потом не менял ход событий, себя и свою гнилую душу он уже не изменит.
Выдох.
Плевать. Пусть так. Пускай он растворится в гневе, станет своим двойником или даже мерзостью похуже, но он должен спасти её.
Чарли вскинул руку извергнув из кинжала серебряных чудищ. Ему осталось лишь указать им путь.
Ригатта, ощетинившись черными символами, вцепилась в мачту одной рукой, и в Сэнди с Полем другой.
Все произошло мгновенно.
В ту секунду, когда твари пробили купол, Чарли уже разрезал полотно мироздания и ринулся туда вместе с соратниками. И лишь едва различимый шорох долетел до его слуха.
С таким звуком погибают миры.
***
Дезмонд сидел, поджав ноги. Мягкий, шелковый песок нежно обволакивал ступни. Звезды проносились мимо, игриво мелькая длинными белыми хвостами, сыплясь за горизонт. Темно-синее, черничное небо было для них полотном, впитывающим их краткую и яркую жизнь. Но даже эти следы постепенно исчезали, не оставляя после себя ничего. Жизнь все забывает. Обиды, невзгоды, страдания, радость, любовь. Рано или поздно все растворится, исчезнет далеко за горизонтом, и черничное небо займут другие звёзды. Судьба каждой трогательна, но мимолетна.
Ветер, нашептывая, легонько колыхал песок.
Она сидела напротив, на коленях. Женщина, что наградила его даром огня. Её грустная, наполненная материнской жалостью улыбка, проникала внутрь и вызывала тепло в груди.
– Мы снова встретились, Дезмонд, – прошептала она.
С последней встречи прошло больше тридцати лет, но только оказавшись тут, он ощутил, насколько мимолетно время.
– Кто ты? – спросил он.
Её улыбка стала еще теплее.
– К’шатри, – ответила она, – Я – мама.
Ветер обнял Дезмонда за плечи.
– Мама?
Женщина улыбнулась и с теплотой и заботой положила ладонь на живот, чуть ниже пупка.
– Да, мама. Всех Одаренных. И вы все – мои дорогие дети.
– Не понимаю, – ответил Дезмонд.
– Вы – плод любви человека и Бога. И в первый раз, когда время было чисто и спокойно, я вырастила своего ребенка, а он своего. И я ушла. И мир был спокоен и чист, как оазис.
Её улыбка стала грустнее. К ней добавилась скорбь.
– Во второй раз, когда вмешался он и наградил меня даром, я стала первой из вас. Река времени загрязнилась, пошла черными и красными пятнами. Неравенство, угнетение, бойня. Катастрофа следовала за катастрофой, ведь у отца забрали его ребенка и его любимую.
– Но как тогда появились Одаренные, если ребенок погиб? – произнес Дезмонд.
Женщина опустила глаза.
– Существо, дар небес, что сделало меня Одаренной, не захотело погибать вместе со мной. Оно вырвало меня из бытия и заключило здесь, а само покинуло мое тело и ушло, в поисках новых и новых сосудов.
Дезмонд оглянулся по сторонам.
– А где мы?
К’шатри подняла на него взгляд.
– Нигде.
Дезмонд хотел было возразить, но не смог. Он снова посмотрел на небо. Жизнь осталась там, в стороне.
– Я умер? – спросил он, продолжая следить за звездами.
К’шатри не торопилась с ответом. Молчание не было гнетущим или пугающим. Тишина, разбавленная бормотанием ветра, не давила, не прибивала к земле.