Публичное одиночество

(2012)

Вопрос:Что Вас питает, каков внутренний подток?

«Блажен, кто верует, тепло ему на свете…» Чудо веры в том, что ты никогда не чувствуешь себя одиноким. (I, 160)

Вера, Надежда, Любовь

(2002)

Вне зависимости от того, как изменился мир за эти годы, рано или поздно, хочет того человек или нет, Бог ставит перед ним вопросы самые простые, одинаковые для всех, вне зависимости от образования, социальной принадлежности или вероисповедания, и человек на эти вопросы должен отвечать. В конечном итоге от того, как он ответит, зависит, каким этому человеку быть и что он оставит после себя.

Для России эти вопросы умещались в три понятия, в три женских имени – Вера, Надежда, Любовь: во что и в кого ты веришь, на что и на кого надеешься, что и кого любишь.

И как бы ни изощрен был мир сегодня, эти три силы являются основой в защите бытия перед небытием. (II, 41)

ВЕРОТЕРПИМОСТЬ

(1993)

В России, когда принималась присяга в Александровском училище или в любом военном Пажеском корпусе, при принятии присяги был и священник православный, и мулла, и ксендз, то есть это было едино – все принимали присягу на верность Царю и Отечеству. Каждый представитель своей конфессии.

Русский офицер всегда был русским офицером, вне зависимости от своего вероисповедания и национальности. Но самое главное, существовали некие законы, которые были выше законов человеческих. И это было самое главное. И это была идеология. И это был сдерживающий центр.

Как только это разрушилось – все стало возможно…

И тогда возникло то, о чем говорил Александр Сергеевич Грибоедов: «Колебание умов ни в чем не твердых». (V, 1)

ВЕРЕВОЧКИ

(2001)

Веревочки… Как сейчас помню. В Столешниковом переулке, в самом знаменитом магазине пирожных, стоит тетка за прилавком, которая пирожными торгует и кладет тебе в коробку «корзиночку», «картошку», а ты стоишь и предвкушаешь удовольствие… Наконец она закрывает все это крышкой, завязывает, а потом начинает с кем-то разговаривать и навязывает, и навязывает узлы.

Вяжет она и вяжет, а я думаю, мама родная, что же ты делаешь…

Ведь привезу я эту коробку, которую ты завязала, наверное, узлов на сорок, домой. И что?

Казалось бы, возьми ножницы или нож, разрежь веревку, и все. Ан нет. Нам с сестрой и братом дома категорически запрещалось резать бечевки и ленты, которыми были завязаны покупки и подарки. (Я помню, на кухне в буфете открывался ящик, и в нем лежали пробки, на которые были намотаны эти самые ленточки и веревки.) И вот ломались ногти, доставались иголки, чтобы все это поддевать и разворачивать.

Для чего? Почему?!

А потому, что, как говорил Серафим Саровский: «Паче поста и молитвы есть послушание». Это была для нас настоящая школа, урок – всегда доводить начатое дело до конца.

Вот и раскручивали мы эти веревочки. За это время много чего передумаешь. Даже и пирожное есть порой расхочется, пока эту коробку развяжешь… (V, 6)

ВЕРТИНСКАЯ АНАСТАСИЯ

(1993)

Я влюбился в нее, посмотрев «Человека-амфибию»…

Она была очень красивая. Когда я поступил в Щукинское училище, уже выходил ее «Гамлет» со Смоктуновским. Там была невероятная история… хотя ничего невероятного в ней нету. Я не знаю, любила ли она меня когда-нибудь так, как я в нее был влюблен. В тот момент у нее был такой выбор! Такой пасьянс лежал перед ней… Она могла снять с полки любого. Именитость ей была не нужна, она сама была дочкой Вертинского. Фамилия Михалков не могла произвести на нее впечатление.

Я мучительно был влюблен, мучительно. И мучил ее, наверное, всякими звонками, ревностью. И наступил момент разлада, мы расстались.

Я уехал из Москвы на пробы. У нас была близкая подруга, Лена Матвеева, замечательный человек, балерина. Мы с ней, когда я вернулся, пришли на день рождения Вани Дыховичного, а компания там была веселая: Вика Федорова, Полянский, Дыховичный. И туда пришла Настя с Андреем Мироновым. Я сидел наискосок от нее за столом… И дальше очнулся на лестничной клетке – в поцелуе с ней. Она меня увела оттуда – дело не в том, кто кого увел, но было ясно, если бы она этого не захотела, никогда бы в жизни ничего не было. Во мне не имелось той силы, обаяния и тех возможностей, которые могли ее сломить. Она ко мне приспустилась, снизошла. Я помню как сейчас ощущение того электричества, которое возникло. Должен сказать, не вдаваясь в подробности, что у Насти мужской ум и мужской характер…

Мы прожили вместе три года, но вместе-вместе – полтора. Известие, что она беременна, меня так обрадовало: теперь «не соскочит», не уйдет. Это подтверждает, как я безумно был влюблен. У нас родился сын. Потом его воспитывала бабушка, ее мама, и мне было мало знакомо ощущение отцовства. Я думал, что, может быть, это наследственное…

Настя ни разу в жизни не дала мне понять и почувствовать, что она мною восхищена или что ей нравится то, что я делаю… В общем, я так и не научился быть тем, кем она хотела меня видеть.

Сначала я пытался, потом бросил… (III, 2)

(2000)

Интервьюер:Пожалуй, единственная неудача в вашей жизни – это ваш первый брак с Анастасией Вертинской, с которой Вы вместе учились на одном курсе в «Щуке»…

Нет, абсолютно нет.

Как можно назвать неудачным брак, в котором родился хороший парень по имени Степан?!

Но Вы же быстро расстались? Вы прожили вместе всего три-четыре года…

Года четыре, да.

Ваш друг Евгений Стеблов в своей книге вспоминает, как Вы незадолго до разрыва с Вертинской с ним встретились и сказали ему с горечью: «Она меня не любит».

Вы знаете, я верю всем, кто пишет воспоминания.

Я лично этого не помню, поэтому у меня есть основание предполагать, что это было именно так. Вероятно, я сказал Стеблову, что она меня не любит. Очень может быть. Понимаете какая вещь: я, когда снимаю картину, могу про нее все сказать – почему я стал ее снимать, почему я снимаю так или этак… А потом проходит какое-то время, и это как ступень ракеты, она отпадает, начинает жить своей жизнью.

Вот сейчас спросите меня, как мы снимали «Обломова», я и не расскажу…

Это Вы к тому говорите, что для Вас и брак с Вертинской – это пройденная ступень, и Вы уже не помните, как это было?

Я помню все, как это было, но у меня нет осадка горечи.

Но Вы ее добивались?

Да.

В то время Вертинской добивался еще и Андрей Миронов. Говорят, он сходил по ней с ума…

Сходил. И Миронов, и, если не ошибаюсь, Смоктуновский. Много людей. Один парень у нас был на курсе… такой сумрачный, сумасшедший. По-моему, он от нее с ума и сошел на самом деле…

Я очень много из-за нее дрался, это точно.

Правда?