Я посадил дерево

______________________________________________________________________

Последняя неделя после лекции прошла спокойно: я сидел в лаборатории, не выходил на улицу, навещал маму и не открывал новости. Удалось даже продвинуться в изучении тех трёх цветков – есть несколько хороших записей и наблюдений. С утра же получил сообщение от Вилли, в котором была фотография анализов с подписью: “прости, забыл скинуть сразу. Мой друг умер, ему больше не нужна помощь, но обещание я сдержал. Как дела, старик?”. Я поблагодарил его за работу, но на вопрос не ответил, мне слабо хотелось стягиваться с ним в тесный контакт. В белых бумажках на фотографии были напечатаны мало кому понятные наборы букв и цифр, но для меня этой информации было достаточно.

За окном был день, в лаборатории я откинул шторы и включил свет. Мне нужны были листья пары растений и дешёвый покупной лимонад. С верхних ящиков я достал стебли, срезал с них листья и кинул на стол. На листьях были странные красные пятна. Я присел на корточки, чтобы осмотреть растения из среднего и нижнего рядов и почти каждое из них на себе имело подобные вкрапления. Я начал открывать ячейки с растениями, вытаскивая каждое из них в комнату на пол.

Сидя в позе лотоса, я ворочался вокруг себя и с увеличительным стеклом осматривал растения: на листьях разного цвета были одинаковые красные чёткие пятна. Я срезал несколько штук с разных цветов, отодвинул все горшки обратно к ячейкам ногой и сел за стол. Любую болезнь я хотел бы исключить даже теоретически: земля подобрана идеально к каждому цветку, свет выставлен индивидуально и в достатке, поливка, опрыскивание, любая забота о растениях производилась ответственно. Повторяемые симптомы на всех видах говорили о том, что болезнь или вредитель у них общий.

Я рассматривал листки, снимал с них тонкий слой "плоти" и изучал под микроскопом, пытаясь выяснить, в чём проблема. У всех цветков было замечено ухудшение процессов водного обмена, хотя почва систематически поливалась, свет они воспринимали с трудом, но не было ни одной очевидной причины такого поведения. Я снова проверил почву, свет, взял мазок со стен ячеек – всё чисто. Я залез в интернет, но не нашёл информативных статей по этому вопросу. Разослал несколько писем своим коллегам, зачем-то проверил папку "входящие" – ничего, затем решил проверить "спам". Последним письмом лежало сообщение от моего хорошего знакомого, владельца ботанического сада, с которым мы часто работали вместе – он был на двадцать пять лет старше меня, и его опыт в наших экспериментах зачастую оказывался бесценен. В теме письма он указал "странная болезнь".

"Приветствую тебя, Вистенан. Сил нет звонить, голова болит, поэтому пишу. Буду краток: на моих деревьях и цветах в саду появились странные красные чёткие пятна. Раньше я видел разные болезни, но такого проявления (тем более на всех и сразу) ещё не было. Также на твёрдой коре некоторых деревьев заметил небольшие вздутия. Что это – не представляю. Заскакивай ко мне через пару недель, сейчас я приболел и не хотел бы подставлять тебя. Ключ у тебя есть. Надеюсь, у тебя всё хорошо.

Исхан-Геворг Назир."

Сообщение было отправлено семнадцать дней назад. Я ответил письмом, отдельно отправил сообщение на телефон и позвонил. Трубку никто не взял.

Я решил, что если нынешняя эпидемия и имеет какое-то влияние на растения, то узнать это я смогу без каких-либо проблем, прогулявшись по городским паркам, где достаточно слабо распустившихся растений, кору и листья которых уже можно изучить. Я оделся, взял связку, на которой висели: ключ от маминой квартиры, ключ от моей и от ботанического сада и ещё от чердака в нашем подъезде.

Я не заимел друзей в больнице, лишь знакомых и врачей, которых я уважал. У меня не было близкого мне окружения, не было родственников, кроме парализованной матери. Я не читал новости, я не имел телевизора, я избегал внешнего мира, я впервые за неделю вышел на улицу и с пугающим удовольствием заметил, что вышел в абсолютно мёртвый мир. Машины стояли, аккуратно припаркованные, людей не было, привычный городской гул сменился птичьим скрежетом. Последний раз, когда я выходил в магазин, на улицах всё ещё встречались бездомные, редкие прохожие, а магазины, пусть и выдавали продукцию через специальных посредников, но всё же работали активно. Сейчас почти каждый магазин был закрыт и я шёл по обездвиженным тротуарам. На окружающих эти тротуары деревьях были красные пятна, некоторые стояли уже голые, с неприятными вздутиями на ветках и стволах.

Я вышел к маленькой районной квадратной площади, на которой хватало обильного белого света. Без проблем перешагал пустую крупную транспортную развязку к посаженным в круг деревьям. Сухая отслаивающаяся кора, серые потемнения под ней, вялые, но по-осеннему красивые желтовато-красные листья, полуголые ветки.

По опустевшим дорогам с редкими двумя-тремя машинами, я добрался до ботанического сада Исхана, поднялся на второй этаж по обычной подъездной лестнице, прошёл налево и зашёл в небольшой предбанник перед стеклянной высокой стеной. Мне всегда нравились такие теплицы – белые клетчатые деревянные рамы, слегка грязноватое от краски стекло, а внутри обильно до потолка пухнет зелень. Я зашёл внутрь, справа был стол-приёмная, где Исхан вёл запись гостей, свою бухгалтерию, а ночами под светом своей жёлтой лампы, которую он так любил, он вёл здесь дневники – это была его страсть. У него были отдельные блокноты и тетрадки для записей приёма таблеток, для ведения учёта дней рождения, для идей фильмов, он даже вёл отдельный дневник, в котором оценивал работу новых мэров, подробно описывая их деятельность. Ещё Исхан очень любил футбол и вёл записи прошедших и предстоящих матчей, составлял таблицы голеадоров и делал пометки о футболистах, которые ему особенно нравились.

Внутри никого не было и, видимо, давно. Стол был слегка сероват от тонкого слоя пыли, почва у растений была сухая, весь сад прел и густо и влажно пах от недостаточной вентиляции. Стены у этого места были восхитительные – такое же рамочное стекло вдоль всего сада, ведущее взгляд прямо на улицу, каждый раз не могу оторваться. Я прошёлся по узким угловатым дорожкам, осматривая зелень и пытаясь дозвониться до Исхана. С важным видом бизнесмена, держа телефон у уха, я проводил руками по стеблям, крутил листочки, будто привередливый оценщик, но трубку никто не брал. Я вернулся ко входу, на столе лежал новенький дневник, подписанный ручкой на обложке: "дневник болезни". Я стёр пыль, которая скаталась во влажные комки и испачкала руку, открыл дневник и прочитал всё, там написанное.

Домой я зашёл не сразу, сперва решил навестить маму. Она снова лежала, я снова безответно поздоровался и прошёл мыть руки, как всегда. Внутри снова было прохладно, а за окном было темно. Благодаря коктейлю из разных трав, мама остаётся при жизни, пусть и не в сознательном состоянии – после инсульта, три года назад, она впала в кому и должна была умереть. Иногда я подмешиваю ей некоторые травы – раз в две недели или месяц – и тогда на губах её появляется улыбка, и я надеюсь, что таким образом делаю её бессознательную жизнь лучше, хотя бы немного. Сегодня именно такой день. Мама лежит на подушке и блаженно улыбается, мечтая о чём-то своём, неуловимом, купаясь во сне, а я сижу рядом и думаю. Чтобы немного сбить тяжёлую грусть, я включил маме и себе музыку – отдельный плейлист, который я составил по воспоминаниям из детства. Кажется, маме нравились эти песни.

Глава.

Я ковырялся в супе большой металлической, смешно выглядящей в моей маленькой руке, ложкой. Не понимая, почему папа зол на меня, а кричит на маму, я передвигал вареную яичную кудрю вдоль тарелки. Картофельные скалы торчали в солёном (и немного перчёном) море, создавая опасности для попавших в эту смертельную бухту мореплавателей. Вот, например, чуть поодаль идёт торговый корабль из пряно-пахнущей восточной страны. На корабле люди желтовато-копчёного цвета кожи обнаружили предателя и подумывают сбросить его на необитаемом острове прямо за этими скалами. Но предатель – и не предатель вовсе, он не хотел ничего плохого, потому честно и смиренно отдался в заложники своему капитану, которому несколько лет назад он присягнул на верность.

Но я знаю, что в лабиринте этих острых скал они найдут лишь свою погибель, пробив большие дыры в бортах своего судна. Нет. Я отодвинул картошину чуть дальше. Они пройдут эти скалы, скребя бортами об острые куски камней, но услышат эхом раздавшийся вой. Чуть дальше за этими скалами, куда ни один корабль не доходил ещё целым, живёт подводный хищник, щупальцами своими он высасывает внутренности людей, пережёвывая их своим зубастым ртом вместе с костями. Кожу он не переваривает. Заложник станет невольным спасителем команды. Я наклонил на себя белую тарелку, выпив большую часть прохладного бульона. Теперь они оказались в неизведанном месте: вокруг лишь сумрачный пещерный мрак, звон камней раздаётся эхом, капитан кашляет солью, заложник пытается ополоснуть кровавые от верёвок руки, оставшийся одноногим юнга, плачет на скалистом берегу, не замечая расцарапанной спины. Мама позвала меня к себе.

Отец умер, когда мне было тринадцать. На своих вторых в жизни похоронах, я стоял над чёрным гробом и смотрел на его лицо. Обильные усы стекали вдоль губ, подбородок был выбрит, глаза закрыты. Пиджак и рубашка были стянуты так, будто отцу тяжело в них дышалось. Я знаю, что причиной смерти был сердечный приступ, но мама рассказала об этом лишь когда мне было семнадцать. Кажется, после смерти отца она плакала ещё три года без передышки и не могла проронить и слова. Наверное, поэтому она пересаливала всю еду.

Мне было шестнадцать, когда я решил сделать в своей комнате перестановку. Почти до верха я заставил всё цветами, которые только смог найти в квартире и жил так около года, спал на верхнем ярусе, над столом, под широкими листьями – намного приятнее закрывать глаза под дуновение диковатого ветра. День на третий какая-то птица (видимо, залетела через открытую форточку) начала будить меня по утрам. Не знаю, где точно она гнездилась, но червей она успешно откапывала из-под ламината, а мелких насекомых снимала с ветвей и листьев, так что мы подружились, хоть я её никогда и не видел.

Врачом я становиться не хотел, но у меня хорошо получалось учиться и сдавать экзамены. Из всех доступных специализаций я выбрал патологоанатомию, не знаю, почему. Со временем я понял, что эта работа мне нравится – мне нравится быть последним человеком в жизни отдельного организма. Вот жил он себе, копил на машину или даже купил себе дорогую, завёл себе жену, детей, собаку, трёхкомнатную квартиру, получил повышение, упал на лестнице, умер. И все его начальники, несексуальная больше жена, дети, которые не знали, чем он занимался в школе и собака, оставались позади, а я, одетый в халат и вооружённый скальпелем, расстёгивал его телесную оболочку, чтобы ему легче дышалось. Возможно, после моей смерти я окажусь за одним столом со всеми известными божествами, а мои пациенты будут жать мне по очереди руку. Я что-то вроде отца, только наоборот.

Отец умер, когда мне было тринадцать. На своих вторых в жизни похоронах, я стоял над чёрным гробом и смотрел на его лицо, представляя, как я провожу металлическим скальпелем вдоль глаженного пиджака, вспарывая хлопковые и кожные ткани. Возможно, где-то в этой тёплой скважине лежат ответы на вопросы, которые я ещё не успел задать.

Я встал, взял куртку, поцеловал маму в щёку на прощание и закрыл дверь, оставив музыку и свет включёнными.

Глава 6.

Колким стеклом песок летел в лицо. Я пытался укрыться, закрыть глаза, натянуть ко рту одежду, но это не спасало – ветер поднимал пустынные барханы в воздух, кидался ими и снова разбрасывал по земле. Не узнаю это место. Сзади меня оказался мужчина – это мой одноклассник, мы делали вид, что дружим в начальных классах, но он мне никогда не нравился – задирал меня, нахально себя вёл и был здоровых таких размеров. "Ну что, доигрался?" – не знаю, о чём он меня спросил, но мне было неприятно. Он пошёл дальше, оставив меня одного, а я понял, что пустыня вокруг меня – моих рук дело.

Я проснулся, снова уничтоженный бессонницей. Вокруг было что-то вроде дня – солнце светило через шторы, но за окном было тихо и казалось, что утро. А может, время уже шло к вечеру, световой день стал длиннее за последние недели. В любом случае, свою активность я должен был начать с чашки травяного бодрящего чая, а потом отправиться в лабораторию – ещё со вчерашнего дня у меня осталась мысль пересажать все цветы заново, чтобы они дали новые ростки. Возможно, новые вырастут здоровыми.

Первая часть плана была выполнена успешно и с ложкой сахара, вторая часть ждала меня за столом в виде множества горшков.

Часть растений я смог посадить из семян, что оставались у меня, с частью пришлось повозиться – высаживать их из тех же больных видов нельзя, так что я находил незаражённые элементы (кусочки коры, срез листьев, части волокна), если такие были, и проводил с ними нехитрые манипуляции. Со временем их тоже можно будет высадить. И вот я сижу перед кучей пустых горшков, грязными руками перебираю умирающие стебли и цветы, что пришлось выкорчевать из земли.

Кто-то постучался в дверь, в глазке стоял искажённый Вилли, качающий влево-вправо сжатым ртом по своему лицу. Я открыл. Он не обижался, что я не читал его сообщений, так что сразу скользнул внутрь моей квартиры и начал пристраиваться. "Ну что, как жизнь, как дела твои идут?". Он был слегка гиперактивен, но трезв. Я проследовал за ним внутрь квартиры, закрыв дверь.

Он рассказывал мне, что дела за окном паршивые – половина его друзей в больницах, часть умерла, часть больше не отвечает на звонки и не открывает дверь. На улицах пусто и страшно, новостей он также, как и я не получает. Рассказывал он об этом быстро и эмоционально, иногда делая глубокие паузы. "Короче, пиздец", подытожил он. "Кстати, те твои листики – развал. Никакого похмелья, чистейшая голова и прикольная сакрализация опыта", – странно было слышать от него такие словосочетания. "Я будто прожил самого себя со стороны", – продолжал он. "А ещё я прочитал твою книгу. Оставил пару листьев себе домой, подсушил, через недельку съел и вспомнил о тебе и о книге заодно. Кстати, Арника тоже этой хернёй заболела. Ты как, не кашляешь?". Оказывается, что он каким-то чудом ухитрялся избегать заразы и до сих пор здоров. Как и я, в общем. "У тебя ещё осталось? Я сюда не за этим пришёл, а о книге поговорить, тебя проведать. Но мало ли". Я достал часть запасённых сухих листьев и мы съели по одному.

Лёжа на полу моей маленькой лаборатории, мы наблюдали за растущим вокруг нас лесом, который ломал и выдавливал бетонные стены наружу. Света становилось больше, и оказывается, за стенами моего третьего этажа, цветут джунгли. Никогда бы не подумал. Вилли оживился, когда заметил, что одно из деревьев растёт особенно высоко. Он ловко начал лезть по стволу, которое было в десятки раз толще самого Вилли. Он утверждал, что это Лиян – именно это дерево было на иллюстрациях в книге. Не помню, чтобы я нанимал художника. Сверху он кричал, показывая, как именно нужно снимать плоды с веток, чтобы сок остался внутри. Он сбрасывал мне тяжёлые оранжевые фрукты, мягкие на ощупь, но с твёрдой кожей. Я складывал их рядом с собой. Вилли так усердно читал мою книгу, что теперь знает, в какие годы цветёт Лиян, как оборачиваться в её листья, зачем ей длинные лианы вдоль ствола и прочее. Об этом не знал даже я. Сверху упала верёвочная лестница. Я забрался наверх, там Вилли сидел в построенном шалашике на ветке. Он уже успел немного обустроить быт. Внутри было просторно из-за больших просветов в стенах, Вилли держал кусок коры Лиян и рассказывал, как правильно её нужно вываривать, чтобы получить лечебные повязки, которые можно наносить на открытые раны. Он поднёс к моему носу дымящийся кусок волокнистого коричневого дерева. Вдоль надрезов по нему текли реки, а на особо мягких местах пробивались ростки. На эти ростки слетались маленькие птицы, а под ними быстро выстраивались деревни. От коры пахло чем-то мягким и варёным. Мы порвали этот кусок на двоих и съели, запивая из реки. На полу было прохладно. Мы смотрели, как ветви заполняют небо и перекрывают солнце. Стало темно. Я обернулся и посмотрел вокруг – стены вернулись назад, за окном была ночь, рядом в потолок упёрся Вилли. Он достал из кармана сигарету, закурил и тихонько произнёс: "Короче, Лиян – это заебись".

Глава 7.

День за днём я следил за состоянием новорождённых растений. Каждое было помещено в стерильный ящик с индивидуально поставленным светом, грунт был тоже проверен на наличие заразы – чисто. Сразу отмечу, что ящики не герметичны, воздух всё равно будет попадать внутрь. В надежде на успех, я продолжал поддерживать их жизнь, ведя некоторые записи и иногда доставая некоторые растения из ящиков.

Почти месяц я провёл в этом состоянии, еду я брал в соседнем магазине – кто-то пробил в стене здоровенную брешь, но внутри было достаточно несворованных продуктов. Официально они не работали. Со светом, кстати, начались перебои, газ больше не поступает и хорошо, что у меня есть индукционная плита. Стучался к соседям, узнать, как у них обстоят дела и как они справляются с приходящими проблемами – не открыли. Интернет пополнялся автоматически и, вроде, работал без перебоев, так что в целом особых изменений в моей жизни не произошло. Так шла неделя, другая, третья. Немного потерял в весе, за здоровьем и самочувствием слежу, пока всё хорошо.

Но растения справлялись не так удачно. В зависимости от вида, каждое в итоге заболело – каждый хрупкий росток покрывается пятнами, смерть от увядания наступает в течение двух или трёх дней. Я сел, чтобы ещё раз прочитать записи из блокнота. По очереди перечитывал слова на листке: семена, почва, семена, грунт, почва, вода, анализ, семена. Семена. Я понял, что семена я взял обычные и даже не посмотрел, больны они или заражены. От собственного идиотизма я взялся за голову и просидел так ещё секунд пятнадцать.

Новых семян у меня не было, думал я, спускаясь на этаж к матери, и не представлял, где брать новые в сложившихся болезненных условиях. Мама снова лежала, я снова безответно поздоровался и прошёл мыть руки, как всегда. Внутри снова было прохладно, а за окном в этот раз было светло. Я сел на её кровать и начал набирать всех знакомых мне ботаников и тех, кто каким-то образом мог обладать значительным запасом семян. Ответа не последовало ни разу, лишь дважды длинный гудок сменился быстрым и единожды последовала безответная тишина. Я решил написать всем, кому звонил и, положив свою руку на мамину, принялся писать сообщения. Мамина рука была непривычно горячей, я заметил это сразу. Лоб оказался таким же, а в груди при дыхании внутри что-то дребезжало. Я послушал её, прощупал пульс, уже заведомо понимая, к какому выводу приведут мои манипуляции. Конечно, красных пятен на ней не было, и листья не опадали, но в столь опасной эпидемиологической обстановке любая хворь оказывалась опасной. Я взял у неё кровь из вены.

Вилли пришёл через тридцать минут после того, как я ему написал. Я попросил его снова помочь мне с анализами, но за то время, что он ко мне шёл, я не смог дозвониться или дописаться ни до одного коллеги, кто имел бы доступ к лаборатории. Активность в городе вымерла совсем. Я протянул пару листочков стоящему на пороге Вилли, извинился за ложное беспокойство и послал его обратно домой. Он отказался так просто уходить и начал распрашивать, что именно произошло.

Вилли с нескрываемым удивлением прослушал рассказ про мою парализованную мать, про мои травы, диагнозы врачей и наше с ней прошлое. Он активно задавал вопросы, уточнял, не тороплюсь ли я с выводами о болезни и искренне хотел помочь и даже думал, как это сделать. В конце диалога, со слегка потупленным вниз взглядом, он как обычно точно подытожил: "пиздец". После непродолжительной минорной паузы он, извинившись за смену темы, сказал, что знает, где взять семена.

Одевшись, мы выбрались в город и молча шли куда-то. Ночная тишина была менее уютной, и во тьме казалось, что знакомый мне город не просто притормозил своё существование, а прекратил, и на его месте вырос новый, чужой, неизведанный. Я поглядывал в изредка хрустящие кусты, в беспричинно щёлкающее пространство, непроглядное, стоящее между кирпичными домами, иногда оборачивался на звуки шагов позади. Складывалось стойкое ощущение, что город вытеснил бывших жителей и постепенно коренное население, задавленное тысячи лет назад, вытягивается из канализаций, мрачной слизью стекает с треугольных крыш домов, образуется где-то в дырках кирпичной кладки, лежит между рельс трамвайных путей и кряхтит, дыша. Наверное, раньше сумбурно гулящие ноги втаптывали их назад. Мы с Вилли делали повороты налево и направо, пересекали светлые и открытые участки улицы, забирались в мелкие закрытые дворики и даже один раз перелезли забор. “Мы пришли”, наконец.

Закрытые слегка кривоватые ворота, за ними куча торговых палаток, выставленных то аккуратно, то вразнобой, неприятный рыбий запах и хорошо заметная жестяная надпись на двухэтажном здании посередине этой площади – “Рынок”. Я взглянул на Вилли, совершенно не понимая, почему он меня сюда привёл. "Здесь уже несколько месяцев закрыто, но многие продукты остались. Отдельный магазин семян в том числе". Мы перелезли через забор. Из незакрытых торговых палаток, из стойкой темноты, на меня глазами отсутствующих продавцов угрожающе смотрели отблески города. Не обращая внимания на наше присутствие, в отдалённых частях огороженной площади, чавкала ночь, доедая остатки вонючей рыбы. Мы тихо шаркали к главному зданию, Вилли чуть впереди, совершенно не тревожась, а я позади – изучал каждый метр пройденного пути, оглядывался, всматривался, желал вернуться.

Дверь открылась без скрипа и мы зашли внутрь, в мерзкую вонь оставленной рыбы с кислым липким неуходящим послевкусием. Я остановился на пороге. Хотел убедиться, что наше присутствие было замечено и мелкие гадкие твари уже попрятались в углы, прервав свою трапезу. Внутри оказалось тихо и мне казалось, я слышу шипящее гниение брошенной чешуи. Но мне лишь казалось. Вилли, закрыв нос и рот толстовкой, позвал меня к лестнице, идущей наверх. Я снова оглянул широкое помещение холодильного отсека, где всего лишь несколько месяцев назад матери в шубах покупали селёдку, отцы в шапках взвешивали себе рыбью молоку к пиву, дети тянули тех за куртки и просили уйти. Ни одна тварь, послышав зов Вилли, не собралась показываться, чтобы доесть гнилой хвост. Хорошо, пусть так и будет. По кафельной плитке мы забрались на второй этаж, где запах был таким же стойким, а воздух теплее. Длинные коридоры, магазин детской одежды "7-я", женский отдел нижнего белья "Круассан", пара отделов с гобеленами и маленький буфет с тремя стоячими круглыми столами, где обычно ели сосиски в тесте. Вилли остановился у магазина "ОГО!род", где, судя по слогану ниже, можно было найти всё для дачи. Сверху вниз главный вход был перекрыт белой пластиковой стенкой, что обычно рулоном собиралась к потолку. По бокам были стеклянные витрины, но внутри ничего не было видно. "Вот сюда нам и надо". Судя по разбитым вокруг стёклам других магазинчиков, надо было сюда не только нам, поэтому я снова незаметно задержал дыхание, чтобы услышать шаги позади. Их не раздалось. Вилли осмотрелся по сторонам и выдохнув "ну хули", ударил по витрине справа от двери. Та разлетелась с оглушающим грохотом. Ещё секунд пять мы оба, застыв, ждали, пока эхо уляжется. Вилли смотрел на меня, я на него. Тишина. По хрустящему стеклу мы аккуратно вошли внутрь, включили фонарики на телефонах и начали осматривать деревянную витрину с выставленными семенами. Глазами я перебирал от полки к полке, высматривая различные бумажные упаковки с фотографиями фруктов, овощей и ягод. Почти всё представленное – это сельскохозяйственные культуры: коренья, плодовые деревья и кустарники. Лучше, чем совсем ничего. Мы набрали в карманы всё, что мне казалось подходящим, перешагнули в длинный коридор и снова замерли, чтобы прислушаться. Ничего, лишь гулкая тишина. Аккуратно и негромко мы выбрались на первый этаж, я снова осмотрел широкую площадь с мёртвыми холодильниками. "Вот теперь приятного аппетита", подумал я и вышел на свежий воздух.

Обратно мы шли в приподнятом настроении, Вилли почему-то разговорился и решился задавать мне вопросы. "А Лиян – это какой-то образ?". Да нет, вроде – думал я… Мне было сложно объяснить, почему вообще в научной книге я решил использовать подобный метод подачи, мешая достоверную информацию с перебивками из полностью выдуманного рассказа. Также было сложно объяснить, что такое вообще – эта Лиян, и хотя бы почему я выбрал именно это название. Просто всплыло и я подумал, что это может быть интересно. "А как она появилась, придумывал? Ну кто это первое семечко посадил вообще, должен же быть какой-то сверх-фермер над этим всем?". Меня забавляли формулировки Вилли. Сверх-фермер. Что-то мне подсказывало, что никакого "сверх-фермера" над этим всем не было и Лиян просто выросла. А вот зачем и почему – не очень ясно. Да и история мне эта уже заметно поднадоела, так что додумывать первопричины больше не хотелось. "Было бы круто узнать, как всё началось", – сказал Вилли. "Наверное", – ответил я, мы закурили и спокойно дошли до дома.

Глава 8.

Арника умерла. Я ещё неделю после нашего похода за семенами занимался их взращиванием, а также и надежды на возможный позитивный исход, но вышло, как и предполагалось: ростки завяли, надежда – практически. За всё это время удалось вывести около четырёх различных сельскохозяйственных культур, примерно двенадцать цветов, немного плодовых деревьев и несколько разноплановых растений, но все они, вне зависимости от чистоты и стерильности внешних условий, в итоге заражались, не успев даже окрепнуть – это подтверждают посмертные вскрытия. Конечно, можно было бы взяться за сложный вариант и отправиться в лаборатории, идеально чистые, герметичные, где в несуществующих условиях я бы вырастил здоровые растения, но смысл я в этом не находил – планете нужна зелень вне вакуумных коробочек.

Сообщение от Вилли я получил в середине ночи – на тот момент я не спал уже почти сутки, так что ожидаемую эмоцию разочарования я заменил на усталый выдох. Арника умерла. Я не знал, что она болеет, так как мы мало общались в последние месяцы, но где-то в глубине души я успел попрощаться со всеми своими близкими. Вилли попросил помощи – он хотел вытащить её тело из квартиры и увезти на кладбище и, учитывая то, как Вилли всегда старался мне помочь, отказаться я не мог, хоть и видел в этом ритуале мало смысла. Я отправился одеваться.

В городе рассвет настаёт, как включаются фонари. Я молчаливо шагал вдоль улиц, мало о чём размышляя, так что добрался я до небольшого частного района достаточно быстро. В маленьком одноэтажном доме Вилли уже успел немного прибраться, а тело он завернул в пакеты разных продуктовых магазинов. "Не нашёл я ничего лучше". Вокруг было прибрано, чайник очищен от накипи, сковородки висели на полочке от меньшей к большей, кровать убрана двумя покрывалами, а поверх лежали три подушки и голубой плюшевый слон средних размеров. Окна были зашторены и не выпускали мягкого жёлтого света наружу. Немного пахло деревом. Мы с Вилли переглянулись, поделившись друг с другом странным тихим настроением, после чего Вилли отвёл глаза на тяжёлую кучу пакетов и спросил: "Хочешь взглянуть?". Мне было совершенно неинтересно смотреть на безжизненное лицо в очередной раз – они все похожи, сливаются воедино, в один сплошной труп, так что даже через плотную белизну пакетов я уже видел знакомое мне слегка вздувшееся однообразие. Вилли хотел отвезти её на кладбище неподалёку и закопать где-нибудь поглубже. Видимо, хоронить Арнику рядом с забором казалось неуютным – там же ходят часто и пространство открытое. Мы взяли металлическую одноколёсную тачку в сарае и погрузили туда тело. Вилли без расспросов взялся за ручки и начал толкать тачку вдоль грунтовой дороги к забору. Зачем-то мы закрыли калитку на засов. Мало ли.

"Как твои дела с теми семенами?" – спросил он, перебивая грохот металла. Я поведал ему о смерти нашего эксперимента, думая в это время о том, к каким ещё способам мне придётся прибегнуть, чтобы всё-таки спасти растения от болезни, и вообще – смогу ли я это сделать. "Много стало смертей. Я думал, что с моим образом жизни я сдохну первый, но, видимо, за моё прошлое мне пришлось заплатить как-то иначе. Знаешь, я даже думал в школьном альбоме красным маркером зачёркивать лица тех, кто уже ушёл из жизни. Как в кино каком-нибудь. Но почему-то передумал". Пока мы шли, я курил и не знал, что ответить. "Ты верующий вообще? Я вот да. Но, честно если, все эти мысли религиозные мне не близки. Книга вот твоя заебись, в неё я бы верил с удовольствием. В людей этих, в плоды сладкие, всё такое. Чё думаешь, Лиян бы это говно пережила?". Я думаю, что пережила бы. В этом и есть её смысл – существовать поверх людей и остальных, растить потомство одно за другим, населять планету. Возможно, у неё даже есть очистительная функция – если её дети переходят границы, то их стоит с этой планеты убрать. Стало немного жаль, что я не проработал эту идею в книге. Мы подошли к низкому кладбищенскому заборчику. "Кстати, на той альбомной фотографии я остался бы последним".

Внутри, за забором, в ночи синела лиственная гуща, перекрывая небо и укрывая нас. Вилли толкал гудящую тачку по плохо выложенной разошедшейся плитке, я шёл рядом и оглядывал могильные камни вокруг. Некоторые имена были настолько литературными и вычурными – будто их специально придумали для нанесения на надгробия, а некоторые надписи казались ироничным рекламным слоганом: "Кристалл Виталина – и пусть сияет даже после смерти"; "Арго Дувиас – без сердца, но в сердцах". Сторонние прохожие любят делать акцент на эпитафиях и в целом заключать в холодный камень чьё-то горе, пытаясь выразить немного уважения незнакомым родственникам. Кто-то любит вчитываться в имена и представлять чужую беду. А мне нравится смотреть на разбитые заборы, покосившиеся оградки, замшелую гранитную серость и представлять, как свободные и весёлые люди пьют сейчас чай где-то вдалеке, а забытое тело гниёт по-честному оставленное. Мне нравится их одиночество, их принятие и нравится справедливость – умершие должны оставаться в земле, а не тяготить мысли живых.

"Вот тут давай". Мы выкопали неглубокую яму в земле и мягко, насколько могли, бросили тело вниз. Секунд пять ещё простояли, смотря в тёмную могилку. "Надо, что ли, пакеты снять", – неуверенно сказал Вилли и, судя по его взгляду, он надеялся, что сделаю это я. Я и сделал. Стащил целлофан, расправил тело вдоль и в последний раз посмотрел на мёртвое лицо Арники. И всё-таки они все одинаковые. Мы засыпали её рыхлой землёй и сели напротив перерытой ямы, закурив и молча.

"А грибы ты пробовал?" – молча могли сидеть не все. "Да нет же, не как наркотик, а выращивать грибы? Пробовал?". В грибах не было смысла – не являются они растениями и в микологии я туповат. Странное было что-то на этом кладбище. Мы сидели в уютной темноте деревьев, кругом шелестела трава, будто лето здесь наступило раньше, чем в городе. Давно я не видел живой природы. "А что вообще теперь будет? Если деревья умрут?". Мне не хотелось вдаваться в подробности и рассказывать про выброс углерода, так что я просто сказал, что будет хреново. Я посмотрел вокруг, размышляя о своём провале, приятно было проводить взглядом вдоль листвы. Вдруг мои глаза округлились, я обернулся головой и вернул взгляд на Вилли, произнеся лишь одно слово – деревья. Вилли сначала не понял меня, после чего обернулся и с такими же круглыми глазами вернулся смотреть на меня. "Какого хуя?". Я вскочил и подбежал к деревьям, что были ближе ко мне. Ни красных пятен, ни серой коры, ни слабости и ветхости. Идеальные, крепкие и здоровые деревья, которые уже несколько месяцев прекрасно переживают эпидемию. Я поднимал свои глаза от корней к кроне и, смотря наверх, ощущал, как глаза мои стремятся наполниться слезами. Задрав голову, я стоял, смотрел и предвкушал решение, пришедшее из ниоткуда. Я снова взглянул на Вилли. Нам нужны трупы.

Глава 9.