(Апокалипсис всегда)

(Апокалипсис всегда)
Никита Денисович Немцев

Никита Немцев – автор книг "Ни ума, ни фантазии", "Русский бунт", лауреат премии Лицей-2019 (второе место в номинации "Проза").

"(Апокалипсис всегда)" – это детектив абсурда, действие коего разворачивается в Питере. Иконописец (контрабандист? (шизофреник?)) Будимир пытается добиться Авроры (бледной, как актриса немого кино, холодной, как Серебряный век) и найти иконы, которые украли из его монастыря (а вместо них – подсунули неканонических (и второканонических) Псоглавцев, Троеручиц), попутно беседуя с Автором и пытаясь сломать роман.

Содержит нецензурную брань.

Никита Немцев

(Апокалипсис всегда)

Ш

Я бы желал, чтобы отец мой или мать, а

то и оба они вместе, – ведь обязанность

эта лежала одинаково на них обоих, –

поразмыслили над тем, что они делают в

то время, когда они меня зачинали.

Л. Стерн. Жизнь и мнения

Тристрама Шенди, джентльмена

Стоять на бессмысленно длинном перроне, предвкушая, переминаясь, шаркая (вокзальные часы не умеют спешить), дыша зябким паром на руки, выглядывая коллег по несчастью – ожидать, – и какой-то вдруг запах ударит по ноздрям: вспомнится, как с мамой ездили к отцу (не вида?нному с малолетства), на несколько крошечных дней, а потом уезжать – навсегда, навсегда – и стрекочущая мысль: просто ты ему не нужен, ты ему не нужен – от которой можно заслониться только пепси-кольными Инь и Ян-ем (интересно, тут есть автоматы?), запить горе тёплой газировкой – и ехать дальше: в поезде, пропахшем свинцом, торчащими плацкартными ногами и гремящими подстаканниками.

Сейчас смутно то же самое. (В поездке по России трудно отделаться от ощущения, что едешь по тюрьме – бесконечной, просторной и очень пустой тюрьме (даже на перроне). Будимир ходил по платформе сонными шагами, думал о пепси (почему-то не об Авроре, не о Бодуницком (тот звонил из монастыря – говорит, срочное что-то), и не о жизни вообще) – думал о пепси и хотел домой спать.

Расхаживая под геометрическим навесом, Будимир, дружески кивнул другому ожидающему, – но тот не заметил. Тогда Будимир в тысячный раз посмотрел на часы: восемь десять.

– Пассажирский поезд номер сто сорок три «Москва – Санкт-Петербург», – («Санкт-Петербург» сказал другой голос: томная тётка), – прибывает на первый путь четвёртой платформы. Нумерация вагонов с конца состава.

Сначала мелкий, издалека – поезд стал неумолимо наползать. Тупым взглядом Будимир смотрел, как в окне соседнего поезда проезжают вагоны и раз за разом логотип «РЖД» отражается в «БЛЯ». Ноги Будимира превратились в пудинг (будто и не странствовали по бесконечным пространствам) – «БЛЯ», – он вцепился в карманы куртки (рыжей, с овчинкой – как у питерских рокеров восьмидесятых) – «БЛЯ», – он растерянно взглядывал в лица (остальные ждали спокойно) – «БЛЯ».

Опомнившись, на быстрых шагах – побежал к началу перрона.

Поползли пассажиры: волна?ми, серые, без лиц, без конца. Будимир вился у мусорки, высматривая и глядя поверх.

Вдруг, промелькнула – она: бледная, как актриса немого кино, холодная, как Серебряный век: с модным языкастым рюкзаком, в бежевом – клёпками – пальто, пропитанном Парижем, – на ходу вертит хрустящую самокрутку. В лице – измождённость и родинки (две – на резко очерченной шее), нос – держится кавалергардом (но всё же не совсем курнос), между ним и едва намеченным ртом – невыносимая ложбинка. Глаза чёрные (в них страшно посмотреться), а вся каштановая причёска схвачена строгими заколками, будто редкий-редкий цветок. Будимир откровенно пялился, а она шла отстранённая, где-то не здесь, и вдруг ощутила, застыла – медленно провела взглядом и увидела его (скептическая складка скользнула на лице, но тут же сменилась аристократическим «ничего»).

Заметив, что его заметили, Будимир замахал как идиот.

– Привет, Аврор! – И сунул руку во внутренний карман, но вместо хотя бы намёка на цветы, обнаружил только спички: машинально протянул ей коробок. – Хочешь, рюкзак понесу?

Аврора тихо остановилась (толпа катилась дальше, обтекая).

– Спасибо, – сказала она, беря спички (а про рюкзак будто не слышала). – Ты что здесь делаешь? – Она провела самокруткой по кончику языка, убрала кисет и фыркнула спичкой (черносливом запахло).

– Тебя встречаю. – Будимир сжался виноватым калачиком и дел руки по карманам. – Ты как доехала?

Аврора улыбнулась чуть-чуть:

– Читала Пастернака, ела хлеб с кефиром и спала, свернувшись как кошка. – (У неё нежные шипящие – «кош-ш-шка».) Аврора грубо закашлялась. – Только, кажется, спину продула.

– Не болей!

– Ага.

Они отошли к мусорке, подальше от пихающихся локтей. Будимир тупо перебирал, что вообще можно сказать (точно видел её первый раз в жизни):

– Как Москва? Стоит?

– Стоит… – Взглядом Аврора уплыла куда-то вбок (в Москве у неё родители), – но тут же вернулась. – А ты как тут?

– Да всё так же. Пишу. – Он почесал нос.

Аврора обжигающе затянулась: искорки полетели, затихая в воздухе.

– Только тошнит от икон этих – мрак… – Будимир сплюнул (аккуратно, в урну). – У тебя в музее хоть люди, блин, какие-то…

– У меня в музее абсолютно такой же мрак… – Аврора смотрела куда-то далеко (и на губах – горькая вечность).

– Ну и зачем тогда?

– Чтобы совсем не провалиться в бездну.

– Какую бездну? – Будимир улыбнулся с каким-то узнаванием.

– Я… не готова об этом сейчас говорить. – Аврора замяла сигарету о парапет и бросила на шпалы. – Пойдём? – И дружелюбно укуталась в шарф, больше походивший на плед.

Будимир шёл точно под её шаг, вровень (она делала вид, что не замечает его острые взоры), крутя в голове, про что бы можно поговорить, – его московские истории? погода? Пастернак? – и верить не мог своему счастью (но счастье было какое-то тяжёлое). Московский вокзал со своими советскими кубиками, картой в лампочках, разодранным бюстом Петра и рамками – уже промелькнул, а он так не сказал и слова. Бухнула тяжёлая дверь, показалось щурящееся солнце, а с ним – воздух, машины, фасады, стела, «город-герой Ленинград». Только Будимир улыбнулся, как вдруг Аврора обернулась к нему (очень просто, очень серьёзно):

– Ну. Мне туда.

Стремительно мертвея, Будимир застыл. Он даже не рассмотрел, куда именно – «туда».

– Ладно, – проговорил он, покрепче цепляясь в карманы.

– До встречи? – Легонько улыбнувшись (не то из жалости, не то в утешение), она обняла его: Аврорин локоток на секунду задержался в его ладони, – как будто бы что-то обещая, – но тут же ускользнул прочь (да и не локоток это был, а край пальто). Она шла, не оборачиваясь, – к рекламным экранам, в рассвет. А Будимир стоял и смотрел, как раскачивается её модный рюкзачок с языком.

– Пока… – проговорил он опоздало.

ШШ

С улыбкой, издалёка,