По Herz`У

По Herz`У
Никита Андреевич Тимошенко

А что, если после смерти душа попадает не на страшный суд, а на собеседование? Обе процедуры определяют дальнейшую потустороннюю судьбу. Но разница всё же есть: цель первой – осудить, задача второй – оценить. Что, если после смерти не судят праведность и духовность, а оценивают навыки и профессионализм? В таком случае какая душа ценна для Небесной корпорации, пополняющей свой штат уже многие тысячелетия? Как нужно прожить жизнь, чтобы остаться полезным даже после смерти? На эти вопросы будет искать ответы Демиан Ург, криэйтор-фрилансер, чьей кормилицей всегда была неординарная фантазия. Но и её оказалось мало, чтобы вообразить: даже его бессмысленная жизнь может оказаться важной. Содержит нецензурную брань.

Никита Тимошенко

По Herz`У

«Нет невежества, нет избавления от него.

Пути нет, нет познания, также нет достижения,

так как нечего достигать»

Кем-то понятая какая-то сутра

Глава 1

– Ваше имя?

– Демиан Ург, – прозвучал спокойный и уверенный ответ, а после короткой паузы игривое дополнение. – Можно просто Деми.

Он с нескрываемым любопытством рассматривал кабинет, вальяжно и даже слишком непринуждённо раскинувшись в гостевом кресле и вертя головой. Его внимание привлекли картины, висевшие на стенах – по одной на каждой, а было их, как ни странно, пять. Кабинет имел форму вытянутого пятиугольника. Демиан представил, что на чертежах в технической документации он напоминал домик, нарисованный дошколёнком. Картины больше напоминали живые обои. Это не были мёртвые, застывшие во времени и на холсте каракули. В четырёх изящных белых рамочках сами по себе существовали разные силы природы – всем известный квартет стихий. В одной, чуть потрескивая, неуёмно плясало пламя; в другой (что напротив) – откуда-то сверху и неизвестно куда вниз (но всё в границах рамки), едва журча, текла вода; в третьей – из кома земли росла, увядала, умирала и вновь росла трава; а в четвёртой – посвистывая, носились ветра. Последние две картины украшали смежные стены, сходившиеся друг с другом острым углом, образуя крышу того самого условного домика дошкольника. В обеих стенах были двери. Демиан вошёл сюда через ту, что была рядом с картиной земли. Что было за другой, он не знал.

– Прежде чем встретиться с хозяином, вы должны успешно пройти небольшое собеседование. Так что давайте сосредоточимся.

Слова звучали мягко, но с очевидной настойчивостью. Демиан быстро скомкал свои размышления, зашвырнул их в дальний угол своего подсознания и обернулся.

– Прошу прощения. Конечно… – уступчиво протянул он, ища глазами бейджик собеседницы. – Серафима. Так?

Девушка кивнула. На вид она была ещё подростком, раза в два моложе Демиана. Белокурая, с длинными, достающими до поясницы, вьющимися волосами и утончёнными изящными линиями всего тела. «Если в детстве она была пухленькой, как и все малыши, могла бы на утренниках изображать Амурчика» – подумал Демиан, зачарованно глядя на неё. Однако особа эта была не из тех, с кем хотелось сюсюкаться. Юность казалась обманчивой, стоило заглянуть ей в глаза. Не старые (вокруг ни морщинки), не уставшие и не потускневшие, но бесконечно глубокие и переполненные. Годами, опытом, мудростью. Глаза не то чтобы взрослого человека… Скорее, вообще не человека.

– Зачем это собеседование, эта фикция проверки и знакомства, если вы и так про меня всё знаете? – Демиан решил экстерном проскочить нелепую, как ему казалось, формальность.

– Мы-то про вас всё знаем. Но знаете ли про себя вы? – ответила Серафима настолько увесисто, что Демиану не захотелось препираться.

Серафима деловито раскрыла какую-то тоненькую папку и ненадолго погрузилась в чтение. Демиан понял, что это его личное дело, и огорчился тому, сколь скромных оно размеров. Ожидая следующего анкетного вопроса, он заглянул собеседнице за спину. На стене прямо позади неё висела пятая картина – пустая рамочка. «Концептуально, – признал Демиан. – Но не до конца понятно». Признавшись себе, что пустоту до конца понять невозможно в принципе, он сфокусировался на столе своей визави. В центре на самом краю столешницы золотистого цвета стояла табличка с надписью «Руководитель SR-отдела Серафима».

– А SR – это что? – не выдумав ответа, решил уточнить Демиан.

– Soul resource. Наподобие вашего Human Resource, только Soul, – не отрываясь от записей, ответила Серафима.

– А я, дурак, думал, это что-то с сексом связанное. Ну, или с секретами, на худой конец…

Ледяной взгляд Серафимы был доходчивее самых горячих и эмоциональных комментариев, от которых она воздержалась, ограничившись простым:

– Так. Приступим. Расскажите немного о себе, Демиан.

– Да вы шутите?! Мне рассказывать всю жизнь, которую вы лучше меня знаете?

– Я всего лишь хочу понять, что значимо для вас, и что вы выделите.

– Хм. Ладно. Начну с того, что я, скорее, человек слова, нежели дела. Это не значит, что не отвечаю за слова или что я бездельник. Просто кто-то думает, прежде чем сделать. Кто-то делает, прежде чем подумать. Кто-то и вовсе просто делает. А я больше всего думаю. В какой-нибудь Древней Греции меня бы назвали философом или теоретиком. А у нас по должностной инструкции я назывался криэйтором.

– То есть, по сути, вы человек искусства.

– Нет! Точно нет. Я человек творчества, что и явствует из названия должности. Слова так несправедливо недооценены. Они – клад, скрытый не от глаз, как обычно, а от ушей. Ну, и иногда от умов. Искусство, очевидно, – это что-то искусственное, надуманное, словно вторичное по отношению к реальности. Это ремесло создания объектов искусства из собственных умений, знаний и навыков. Я же творю из ничего, из чистой энергии воображения и вдохновения. Я не умею ни петь, ни рисовать, ни писать, но делаю это. И делаю хорошо, потому что искренне. Вот в чём отличие гениальности от посредственности. Творчества от ремесла.

– Значит, ваша характеристика одним словом – тщеславие? – уточнила Серафима, собираясь делать пометки.

– А где проходит тонкая грань между славностью и тщеславность? Субъективностью и объективностью? – уклончиво ответил Демиан.

– Вижу, слово, действительно, ваш излюбленный инструмент. Но вам не втянуть меня в демагогию. Продолжим. Как вы смотрите на жизнь?

– Вы хотите сказать «смотрел»? По мне, жизнь – это бескрайняя река, шумно несущаяся в упорно непостижимый океан. И говно в ней не тонет. Так что, если вокруг полно дерьма, значит, я ещё наплаву.

Серафима не делала никаких пометок в бумагах, лишь прищуривалась, словно задумывалась, а слова сами собой проявлялись в анкете перед нею.

– Какой интуитивно-непонятный интерфейс, – заметил Демиан.

Серафима проигнорировала его каламбур.

– Ваш опыт работы?

– Полжизни профессионально занимаюсь выдумыванием и «творением». Как стукнуло совершеннолетие, начал выдумывать бизнес. Разработал прекрасную концепцию бара для веганов «Кабачок». Пока, довольный, вынашивал эту задумку, чем-то подобным разродился кто-то другой. Плюнул. Создал новый проект. Тогда на пике популярности была духовность и сатвичность. Появилось много тех, кто питался праной. Или пытался. Или делал вид. Мне всё равно. Я лишь просёк эту тему и организовал праноедческое кафе. Невероятная этническая атмосфера, благовония, мантры из колонок и самая питательная прана в округе – главная услуга и фишечка заведения. Чистоту и питательность её гарантировал лучший медитатор города, эдакий шеф-повар, который в течение дня практиковал, когда поступали заказы. Честно сказать, я просто прикололся, но троллинг сработал. Спрос и резонанс были впечатляющими. Правда, недолго. Видать, вымерли праноеды. Потом была идея недорогого спорт-кафе для мужиков в больших торговых центрах. Типа: «Посиди, пока жена бегает». Пока собирался с духом что-то начать делать, опять кто-то открыл что-то похожее. Словно мы у одного информационного пруда рыбачили. Только я рыбу глазами ловил, а тот, другой, удочкой. Короче, решил я, что должен не делать, а думать. А делают пускай другие. На то ведь и придумали – общественное разделение труда. Уехал в другой город, пристроился в креативный отдел небольшой компании. Быстро нахватался навыков, многое понял – и понёсся вверх по карьерному эскалатору. К 27 по аутсорсингу разрабатывал самые громкие и успешные проекты для самых известных и богатых корпораций мира.

– Ваше портфолио? – сухо попросила Серафима. – Можно на словах, без справок, документов и договоров.

– Больше всего я горжусь концепцией киностудии, которая занималась записью снов. Как только я смекнул, что наука вот-вот освоит эту технологию, я нашёл несколько профессиональных ОСеров – тех, кто практикует осознанные сны – и продал им нехитрую идею. Это был революционный прорыв! Парни делали действительно уникальный и потрясающий контент. И я стоял у истоков этого жанра. Ещё одна моя крутейшая новация – туризм по прошлым жизням. Одна моя подруга могла отправлять в такие трансцендентные путешествия. Я помог ей открыть турагентство. Из сектантства и подозрительного оккультизма я быстро превратил такую практику в крышесносный мэйнстрим. Мне даже кажется теперь, что духовность многих – моя заслуга. Люди эмпирически убедились в том, о чём, возможно, не ведали даже теоретически. Ну и похвастаюсь вот ещё чем. Была у меня концепция радио ДжаFM: укуренные ведущие в прямом эфире развлекают укуренных слушателей, все дружно торчат со светлого и солнечного регги. Никак не мог запустить этот проект в России. В итоге продал его на Ямайку. Там ДжаFM, по понятным причинам, возымело просто бомбический успех.

– Достаточно, – прервала Серафима. – С фантазией у вас полный порядок. Чего не скажешь об эрудиции. По имеющимся у меня данным, как-то под ДжаFM, или как вы говорите, «укуренным», вы разработали философскую теорию, которая, как потом выяснилось, оказалась восточным учением Дзен. О нём вы даже ничего не слышали.

Демиан на секунду недовольно и даже обиженно поджал губы, потом улыбнулся и поспешил оправдаться:

– Я же говорю: у меня хорошая связь с единым информационным прудом, то есть эфиром. Вот, видать, подключился к незнакомой волне по незащищённому каналу – принял за озарение. Но ведь повторённое незлоумышленно сворованным не считается. Да и лишние знания приносят тяжесть, а мудрость – это легкость.

Серафима вновь прищурилась, заполняя анкету. Демиан, воспользовавшись паузой, продолжил изучать чудной кабинет. Из мебели, кроме рабочего стола и пары кресел, здесь ничего не было. Поэтому чрезмерно большое помещение казалось пустующим и необжитым. Однако за счёт цветового решения (всё было стерильно белоснежным) пустота не давила, как случается, не была неуютной. Напротив, это была лёгкая и светлая пустота горных вершин или подоблачных просторов, где воздух всегда чист и свеж. Так что долго и созерцательно изучать здесь было нечего. Дольше всего Демиан пялился на фонарь под потолком –единственный источник света в кабинете, лишённом окон. Всего одна лампочка буквально распирала помещение удивительно ярким светом, который как раз таки занимал все неуютные пустоты. Привыкнув к слепящему свету, Демиян присмотрелся: в лампочке не было ни спирали накаливания, ни светодиодов. В ней подрагивали искорки, похожие на звёздочки. Они пульсировали и, как облака принимают причудливые формы, походя на что-то знакомое, по силуэту напоминали то лошадь, то кентавра.

– Вы были не очень-то религиозным человеком. Как вы восприняли собственную смерть?

– Смиренно. А разве у меня были варианты? – усмехнулся Демиан. – Я ещё в студенчестве переосмыслил отношение к смерти, когда с родителями ходил в морг на опознание родственницы. До сих пор не уразумею, на кой чёрт они меня туда потащили. Но этот маленький поход оказался большим духовным путешествием, обернувшимся глубоким инсайтом. Я думал, в морге всё, как в кино: пусто, тихо, чисто, а тела спрятаны в специальных полках-холодильниках. На деле же оказалось, что там несносно воняет, везде кровь, и тела, как попало сваленные в кучу, покоятся, если это можно так назвать, прямо в коридорах на каталках.

Голос Демиана звучал глубоко и проникновенно, словно, надрываясь, продирался наружу из самого сердца. Серафима почти незаметно брезгливо поморщилась. Но не прервала рассказ.

– С телами обращались не как с людьми, пускай и мёртвыми, а как с бездушными предметами. Хотя «бездушный» в таком контексте звучит нелепо. Их, не церемонясь, перетаскивали, кидали, резали и кромсали, потом вываливали изученный органокомплекс в изувеченную полость тела и халтурно зашивали. Глядя на это, я кое-что осознал. Эти тела действительно отличались от нас, живых. Даже не как ночь отличается ото дня или тень от света. Нет! Они были совсем другими. Раньше в них, как и во мне, горел огонь жизни, текла энергия, теплились, вспыхивая и угасая, разные чувства. Сейчас это была просто материя, какая-то масса, напоминавшая человека. Тогда я понял: не может живого от мёртвого отличать лишь совокупность биологических процессов, дыхание, метаболизм и прочая химия. Это явно не всё отличие. Очевидно, что до смерти в нашем биомеханизме должно быть что-то, что наполняет нас теплом, жизнью. То самое, отсутствие чего бросилось мне в глаза. Я решил, что это душа. Что живой человек – это не просто груда молекул, а душа. Ведь после смерти молекулы в каком-то смысле остались те же. А вот душа улетучилась.

После неловко затянувшейся паузы Серафима уточнила:

– Однако это озарение не добавило вам религиозности?