Хрустальный мальчик

– Да, конечно, – сказал он спокойно и царственным шагом подвёл Анну к ручью.

Это было самое узкое место русла, которое здешние рыбаки прозывали «перешейком». Хоть и много рыбы здесь водилось, застревающей в песке и иле в период ненасытной засухи, всё же ни один уважающий себя местный не отправился бы в это место с удочкой и ведёрком. Ещё задолго до того, как дедушка Анны услышал историю полусумасшедшей старухи, которой даже собственная сестра сторонилась, перешеек считали проклятым местом. Каких только легенд о нём ни складывали! Говаривали, что в древние времена в этом звонком хрустальном ручейке пачками топили ведьм и неугодных нынешней власти, и скапливались все они в перешейке, вот тот и обмелел, и сузился, пропитанный кровью и болью. Говаривали, что по ночам полнолуния сюда слетаются все злые колдуньи, каких только доносят их мётлы, и до первого розового луча рассвета веселятся и поют, но не так, как нормальные люди, а по-своему: неукротимо, бешено и страшно. Говаривали, что в совсем незапамятные времена, когда ещё и государства нынешнего не существовало, тут вылавливали и казнили первых христиан, а трупы их сбрасывали в перешеек – он и обмелел. Словом, какие только слухи ни витали кругом этого места! И, хоть почти никто из местных и не признался бы ни за что на свете, особенно – мужчины, что верит в них, они, однако, ни при каких обстоятельствах ни удумали бы пойти сюда рыбачить, да даже на прогулку, даже в компании, даже ярким и безвинным, бесконечным, жарким и удушливым летним днём.

Анна преклонила колени, и мягкая тягучая почва просела под её весом. Она опёрлась на руки и с любопытством заглянула в колеблющиеся полупрозрачные воды. В них дробилось, рассыпаясь на множество осколков и собираясь в причудливом несообразии, её собственное лицо: бледно-зелёное, словно у полумёртвой, перепуганное, вытянутое, с большими тёмными глазами; её руки, на которых ещё не зажили все синяки и царапины, которые остались от лесных приключений; её топорщащаяся ярко-голубая майка и даже поясок от небесной юбки, к подолу которой, как обычно, прицепились репьи и мелкие травинки да иголки.

А рядом, слева от неё, плавало такое же дробящееся искажение Землероя. Неровное, смазанное, как сон, как призрак. Казалось, рядом с ней и вовсе нет никакого Землероя, он ей только кажется. И Анна даже протянула руку, не отрывая от неспокойных мелких вод взора, чтобы нащупать Землероя рядом.

И он оказался рядом: она натолкнулась на его плечо, подняла руку выше, в исследовательском пылу слегка изогнула и вытянула пальцы, и она нащупала растрёпанные мягкие волосы. Анна чуть было не намотала их колечками кругом суставов и не дёрнула, но вовремя опомнилась. Землерой сидел рядом с нею, не шевелясь, и её рука лежала у него на макушке, безнадёжно потонувшая в неаккуратных белоснежных вихрах.

– Эй, – сказал Землерой чуть слышно и подпихнул её локтем, – посмотри в ручей внимательней, Анна. Что ты там видишь?

Анна прищурилась и надула губы. У отражения на лбу появились забавные мелкие морщинки.

– Странные ты вопросы задаёшь, – с лёгким высокомерием произнесла она, – конечно, себя! А кого я ещё там должна видеть?

Лёгкая грустная улыбка сверкнула в чуть прикрытых серебристо-серых глазах Землероя, и он ниже опустил подбородок в свой высокий воротник.

– А когда ты с сестрой говорила, – едва слышно промолвил он, и ветер подхватил и распел его вопрос хором из тысячи шелестящих голосов, – что ты видела?

Электрическая боль прошила тело Анны, и волна обжигающей ярости залила ей сердце. Она резко дёрнула на себя руку, и белые-белые, совсем лишённые цвета мягкие пряди Землероя тускло засверкали, обвитые кольцами кругом её пальцев. Он ойкнул и схватился за голову, а Анна отскочила от него и яростно заходила кругами.

– Да что ты такое спрашиваешь сегодня, не пойму! – закричала она. – Кого я ещё могла видеть, если не эту глупую Марию, у меня, между прочим, со зрением всё…

Трясущиеся руки её обвисли вдоль тела, не успела она закончить фразу. Анна стояла, пустая, как стакан, из которого вылили ненужную воду, смотрела в коричневую землю, обсыпанную золотистой крошкой, под своими ногами, на бесчисленных, не останавливающихся муравьёв, на бледно-зелёные основания травинок, и у неё шла кругом затуманенная голова, но вовсе не от жара, а потому, что ей совсем не хотелось отвечать Землерою. Анна всерьёз жалела сейчас, что не умеет падать в обмороки, как пропахшие нафталином дамы прошлого из иллюстрированных книжек покойной бабушки.

– Ну так? – Землерой, на удивление, не стал ругаться, что она выдрала ему волосы, и, далеко отставив руку, опёрся на согнутую в локте руку. Серебристо-серые полупрозрачные глаза его заинтересованно и чуть лукаво посверкивали. – Скажешь?

– Иди ты, – пробурчала Анна и потными руками зачем-то оправила безнадёжно измятую небесно-синюю юбку. – Ну, может, и себя, но всё равно Марии от этого одна только польза!

– Тебе-то польза, а не Марии, – поправил её Землерой и улёгся на спину, забрасывая за голову руки. – Ведь ты о себе, а не о ней, думала, и себя, а не её, видела. Кому же ты тогда помочь хотела? Вроде как очевидно, что не ей.

Анна сердито заурчала, зафырчала, заворчала, отвернулась и зябко стала подёргивать плечами. Ей было холодно и неуютно, как будто с неё, закутанной в тяжёлое стёганое одеяло, это одеяло вдруг стянули. А Землерой по-прежнему беспечно валялся на земле, забросив светящиеся под солнцем руки за голову и одну ногу уложив на другую, и продолжал поучать её тоном старшего товарища:

– Каждый раз, как монетку подбрасываешь, смотри, чтоб на тебя лицевая сторона глядела. Тыльную ты и так каждый день видишь, если только на себя смотришь, конечно.

Анна бессильно опустилась на землю.

– Думаешь, я прям совсем плохо поступила? – чуть слышно спросила она. – И ни за что ни про что Марию коровскую обидела?

– Ну-у… – многозначительно протянул Землерой и умолк, не договорив.

– Значит, да, – обречённо кивнула Анна. – Ну и дел я наворотила, правда?

Землерой повернул к ней голову, и несколько прядей белоснежных волос упало ему на сверкающие льдистой серостью глаза.

– М-м? – удивлённо протянул он. – Ты о чём это, а?

– Ну… – Анна неловко соединила большие пальцы и начала раскачиваться из стороны в сторону, – я Марию не очень люблю, конечно, да и никто у нас её, честно говоря, особенно не любит, но если я её ни за что ни про что обидела, то мне её жалко и за себя вроде как стыдно…

– Знаешь, – задумчиво промолвил Землерой, – а я таких ошибок уже столько повидал, что легко тебе скажу как дух опытный: они у вас частенько встречаются. Ты не первая и, к несчастью большому, не последняя в том числе.

– Да уж понимаю, не глупая, – пробурчала Анна.

– А когда я впервые такое повидал, я даже удивлялся, представляешь? – Землерой вдруг оживился и перевернулся на живот, подпирая обеими руками голову. Его льдистые глаза с нескрываемым интересом и любопытством глядели на неё безотрывно, почти не мигая.

– А когда ты такое повидал? – заинтересовалась Анна. – Ты же из лесу никогда не выходишь!

– Ну, не выхожу, но с тобой ведь познакомился, – непосредственно согласился Землерой. – Раньше, когда я ещё меньше был, люди куда чаще в лес ходили и знали, как с лесом общаться надо. Не просто по грибы-ягоды бегали, а, бывало, и совета спрашивали. И по-особому, знаешь… девушки, женщины, да даже старухи, у кого почти руки-ноги не гнулись, плясали, и как плясали: смотришь, не веришь, что это обычные смертные люди, не духи, как мы. Они нам так подражали, нашим танцам да нашим обычаям, и маски надевали на лица, и хороводы даже водили – вот были времена! – Землерой ненадолго прищурился – и неожиданно распахнул погрустневшие глаза снова. Взор его остановился на Анне и обмерил её с ног до головы, а потом безжизненно упал на солнечную, сверкающую горячую землю, соскользнул в негромко шепчущие, звенящие, переговаривающиеся друг с другом мелкие волны ручейка. – Знаешь, всё это было настолько красиво и так завораживало взгляд, что многие духи не выдерживали, особенно наши, с этого дерева. Они слетали со своих насиженных мест, обо всём забывали, мелким шагом к этим танцовщицам шли и тоже людьми оборачивались, вот как я.

– Так ты на самом деле не как человек выглядишь? – ахнула Анна.

– Конечно, нет, – грустно усмехнулся Землерой, – я ведь и не человек-то уже, в самом деле, Анна.

– Вот так новости, – протянула она, – и как же ты на самом деле тогда выглядишь?

– Тебе какое дело?

– Вот и такое! Скажи, ну скажи, пожалуйста, а если покажешь – и того лучше будет, я от тебя отстану!

– Да не буду я тебе ничего показывать, – заворчал Землерой. – Это… запрещено. Нельзя нам перед людьми своё истинное лицо раскрывать – проблемы потом и им, и нам будут – не оберёшься!

– Ну так а духи, а другие духи? – всё приставала Анна.

Лицо Землероя омрачилось.

– Какие «другие»-то?

– О которых ты только что рассказывал! – она уверенно подползла ближе и затянула настойчивым, гнусавым и чуть противным голосом. – Я всё запомнила, не надо тут мне теперь увиливать, понял?

Землерой отполз назад.

– Никуда я не увиливаю! Просто я договорить не успел, ты ведь тараторишь и тараторишь, слова вставить не даёшь толком… Те духи, которые к людям выходили, они нарушали запрет: не просто так нельзя нам свои истинные лица показывать. Когда кто-то наше лицо видит, он может силу у нашего дерева, нашего леса отобрать, а если таких нарушителей много будет, то и силы совсем не останется… понимаешь?

Анна сунула голову между коленей и упрямо пробубнила:

– Да, давай, рассказывай мне дальше свои сказки, я просто знаю, что ты не хочешь мне своё лицо показывать из жадности! Жлоб ты, Землерой, маленький скряга, понятно тебе?

– Ну не хочешь верить, так не верь, – устало отмахнулся он, – а договорить мне дай, потому что это важно.

Анна медленно приподняла голову и уставилась на него стеклянным взглядом.

– Духи спускались к этим танцующим и часами кругом них вились. Понимаешь… влюбились они и были готовы на всё, любую их просьбу исполнили бы. Только не все девушки об этом догадались. Вернее, ни одна не поняла, что духом как хочет может вертеть, кроме одной-единственной. Она сама молодая из всех была: не знаю, сколько лет ваши ей дали бы, а по нашим меркам больше, чем на две сотни, не потянет. С лица вроде бы и неказистая, и волосы спутанные и какие-то сухие, но… но танцевала она так, как и лучшие из наших танцоров едва ли могут, – Землерой блаженно прикрыл глаза. – Она такая быстрая была, неуловимая, текучая, и хитроватая, как танцы и все движения её. А дух был простой, совсем простой, не понимал ничего. Она его настоящее лицо видела, она могла к сути самого нашего леса прикоснуться, и она догадалась об этом, потому что умна была. Каждый вечер она сюда ходила и танцевала, изгибалась, подпрыгивала так, что все мы незримо собирались полюбоваться ею. И танцевала она, покуда тот самый дух к ней не приходил. Она у него всегда что-нибудь просила: то лёгкие башмачки, чтобы плясать было удобнее, то юбку, которая шуршала бы, как трава весной, и которой все завидовали бы, то свирель, чтобы с мелодией в танец пускаться… и всё это он ей отдавал, не успев помыслить, а правильное ли дело делает, потому что он любил её, как только духи любить умеют.

Анна вдруг погрустнела.

– А она ведь его… ни капли не любила, да?

Землерой всё смотрел в никуда пустым печальным взглядом, и ветерок колыхал его воротник.