Джордж Гершвин. «Порги и Бесс». Маленькие рассказы о большом успехе

Каким же надо быть невнимательным человеком, чтобы не разглядеть в маленьком сорванце великий музыкальный талант… Но ладно – музыкальный, для его реализации нужен, как минимум, инструмент. Но Яша Гершовиц ещё и великолепно рисовал. Да, Джордж Гершвин был очень хорошим рисовальщиком. До настоящего художника не дотянул лишь потому, что не получил абсолютно никакого художественного образования. Он и музыкального образования не получил, но всё же постоянно, всю жизнь, учился. А рисовал лишь по настроению, сам относясь к своему увлечению лишь как к хобби.

И ещё… Будь он бесталанным, мы многого бы не узнали. А Гершвин был ещё и талантливым читателем и большим любителем поэзии. Вроде бы талант так себе, но на самом деле умение сопереживать синхронно с писателем, воспринимать художественное слово – тоже дар. И не такой распространённый, как может показаться.

8. Звуки скрипки

В 1910 году в жизни Яши Гершовица произошло знаменательное событие. Он впервые в жизни услышал музыку…

Нет, музыку он, конечно, слышал и раньше. Нью-Йорк город музыкальный, весёлый. Музыка здесь звучит постоянно – на шумных улицах Манхэттена, возле баров и ресторанов, возле музыкальных магазинов, в парках и в местах публичных увеселений. Но дело в том, что мальчик услышал настоящую музыку. Щемящие звуки одинокой скрипки, виртуозные и чуть неправильные – кто-то за окном разучивал пьесу Паганини, да у него, у этого неведомого музыканта, не особенно получалось.

Мальчишка так разволновался, что бросился домой и… не смог рассказать матери, что, собственно, с ним приключилось. Джорджа душили непонятные переживания. Из глаз лились слёзы. А он лишь невнятно что-то лепетал, пугая мать. И не мог ничего рассказать.

Тогда в его голове родилась мысль, что музыка – это некий универсальный язык, которому не нужны слова. Язык, способный поведать о человеческих переживаниях, трагедиях и радостях, без несущественных деталей, сразу о главном. Как хорошая картина – взглянешь раз, и тебя охватывает невыразимое горе или такая же невыразимая радость. И невозможно объяснить свои чувства – просто не хватает слова. А музыки – хватает…

В тот день Яша дал себе слово выучиться играть. На чём? Да на чём-нибудь. Дело-то не в этом. Дело – в самой музыке.

9. Пианино

Это обещание так бы и осталось очередной забытой детской клятвой. Мало ли мы обещаем себе в юные годы? Слушаться маму, которая огорчается. Есть меньше сладкого. Не курить, как отец, чтобы не стать таким же старым. Не вытирать руки о скатерть. Выучить таблицу умножения. Не дергать девчонок за косички… Большинство этих обещаний не выполняются. И вспоминаются случайно, много лет спустя, становясь поводом для светлой печали по прошедшему детству.

Но с Джорджем случилось необыкновенное. Родители купили пианино… Не для Джорджа, а для старшего брата Айры. Матушка вдруг узрела в Айре музыкальный талант. И талант этот, действительно, был. Только сам Айра этого не знал. И как все мальчишки, которых усаживают за инструмент, всячески сопротивлялся. Ну, какое может быть пианино, если на улице ждёт толпа приятелей?

Наверное, так же отреагировал бы и Джордж. Да только матушка Роза и не думала учить Яшеньку игре на фортепиано. Зачем, если у мальчика нет таланта?

И вскоре началось необыкновенное – то, чего от среднего сына никак не ждали. Пианино брата стало любимой игрушкой Джорджа. Не Айра, он садился за пианино и днями напролёт играл гаммы. И не только гаммы, он с первых недель пытался импровизировать, подыскивать звуки, которые были похожи на те, которые он слышал за окном. Звуки скрипки. Звуки черного джаза, игравшего в каком-то кабачке в Гарлеме, куда парнишку завели неведомые пути толпы малолетних друзей. Он забрёл в Гарлем, когда ему было всего шесть лет. И услышал там музыку, к которой возвращался всю жизнь. Это был негритянский регтайм.

10. Первые звуки

Сначала Джордж просто забавлялся. Он тренькал на пианино брата, пугая матушку Розу тем, что расстроит дорогой инструмент. Про это, про нарушенную настройку, постоянно говорил приятель отца, который сам играть не умел, но точно знал, что еврейский мальчик из порядочной семьи должен уметь играть на скрипке или на худой конец на пианино. При этом имелся в виду Айра, а не Яша, который был оболтусом и музыкальным талантом не обладал.

Впрочем, вскоре матушка изменила своё мнение. Расслышав в треньканье Яши что-то почти связное, она решила поговорить с мужем.

– Мойша, ты слышал, как играет наш Яша?

– А он играет? – изумился Морис Гершвин.

– А ты не слышишь? – всплеснула руками Роза.

– Я слышу. Но мне показалось, что это мучают соседскую кошку…

– Ой, остряк, – укоризненно покачала головой матушка Роза. – Веселишься, да? Резвишься? А твой сын так и не научится ничему путному.

– Который из них? – невозмутимо уточнил Морис Гершвин.

– Все трое! – вскричала матушка Роза.

И отец семейства тяжко вздохнул. И дал себе слово сегодня же вечером послушать, чего там тренькает их сорванец Яшенька. А когда выполнил это слово, послушал, то пришёл в неописуемый восторг. Мальчик и в самом деле играл. Играл, не тренькал! И это была уже музыка – по крайней мере на взгляд ресторатора Гершвина, который что-что, а ресторанной музыки за свой век наслушался.

11. Самоучка

Около полугода Джордж учился играть на пианино сам. Без учебников, без учителя, на слух, интуитивно и по памяти – он часто ходил в кино на дневные сеансы и слушал игру тапера. А иногда пробирался к сцене, чтобы пристроиться рядом с пианистом. И смотрел, смотрел – не обращая внимания на то, что происходит на экране.

Возможно, именно эти самостоятельные уроки игры повлияли на становление Гершвина как музыканта, поскольку с первых упражнений Джордж был вынужден заниматься импровизацией. Поначалу он просто бегал пальцами по клавишам, извлекая самые неожиданные звуки, раздражая домашних. Но прошла неделя, другая. И в этой спонтанной какофонии вдруг стала угадываться мелодия. А потом эта мелодия оформилась, окрепла, обрела устойчивую форму.

– Что ты играешь, сынок? – спросил однажды отец.

– Регтайм, – ответил Джордж.

– Это я слышу и сам, – махнул рукой Морис Гершвин. – Я спрашиваю, какой именно…

И осёкся. Он вдруг понял, что сын – играет. Не извлекает из инструмента набор бессмысленных звуков, а создаёт мелодию, возможно, сам не понимая, как.

Это и стало тем переломным моментом, когда Яша обрел настоящего учителя. Точнее, учителей. Одним из них стал постоянный клиент ресторана отца и его приятель Джек Миллер, профессиональный пианист, работавший в Бетховенском симфоническом оркестре Нью-Йорка. Миллер появлялся в доме Гершвинов раз в неделю, да и то не всегда. Он с удовольствием занимался с мальчиком, но рассчитывал на большие деньги, чем мог заплатить Морис.

Иногда Миллера сменяли преподаватели из музыкального колледжа и студенты консерватории, подрабатывающие частными уроками. Все признавали безусловный талант Джорджа. Они обучили мальчика не только технике игры, но научили читать ноты и даже играть с листа. Яша схватывал всё на лету.

12. Уроки музыки

Уроки с профессиональными и полупрофессиональными преподавателями были, скорее эпизодами в жизни будущего музыканта. Большую часть времени Джордж занимался сам. С обеда, как только он возвращался из школы, юный Гершвин садился за пианино и играл до тех пор, пока в доме не собирались все домашние и не требовали, чтобы Яша «таки заткнулся». На следующий день всё повторялось. А когда появлялся Миллер, то он воспринимал как данность то, что за неделю мальчишка разучивал сложнейшую пьесу или осваивал трудные пассажи. Миллеру казалось, что так и должно быть, что других учеников на свете и не существует. Но Джордж был уникален. Он обладал фантастической памятью и потрясающей интуицией.

Почти бессистемные занятия длились два года. Затем Миллер понял, что большего мальчику дать не в состоянии. И что занятия со студентами, которые ещё и сами мало что умеют, приносят Джорджу больше вреда, чем пользы. И он с разрешения Мориса Гершвина отвёл Джорджа к настоящему большому пианисту – Чарльзу Хамбитцеру.

Хамбитцер послушал игру юного Гершвина, нахмурился. Потом сказал:

– Это, конечно, ужасно. Но не безнадёжно. Я буду с вами заниматься, молодой человек…

И шесть лет – с 1912 по 1918 год Чарльз Хамбитцер обучал Джорджа Гершвина исполнительскому мастерству. Обучал бы и дальше, но конец этим занятиям положила смерть выдающегося пианиста.

13. Школа

Это был очень непростой разговор. Матушка плакала и укоряла Джорджа, отец сердился и по привычке хватался за ремень. Но Джордж стоял на своём. За последние два года он так сосредоточился на музыке, что совершенно запустил занятия в школе. Более того, последние полгода он прогуливал занятия, чтобы сразу после обеда сесть за пианино. Джордж решил бросить школу.

– Чем ты будешь заниматься? – кричал отец.

– Буду профессиональным музыкантом, – невозмутимо отвечал сын.

– Да кто же тебя, недоучку, возьмёт?

– Мистер Ремик, владелец магазина «Тин Пэн Элли».

Папаша Морис задумался. Он знал Джерома Ремика. Уважаемый господин, владелец издательской фирмы «Ремик и компания», выпускавшей ноты классической и популярной музыки. Преуспевающий бизнесмен.

– Хорошо, – голос Мориса Гершвина смягчился. – Что ты будешь делать у мистера Ремика?

– У меня есть предложение, от которого мистер Ремик не смог отказаться.

– А именно? – Морис удивлённо поднял брови.

– Я буду играть в его магазине – те пьесы, ноты которых он продаёт. Живая реклама, понимаешь? Пятнадцать долларов в неделю.