«Улыбчивый с ножом». Дело о мерзком снеговике

– Мы? Но наверняка…

– Нам необходимо там быть, Джорджия, – серьезно произнес Питер. – Посмотреть на присутствующих. Неужели вы не понимаете? Там могут оказаться люди, которые не являются завсегдатаями клуба.

– Но… это же выдаст меня с головой. После такого «А.Ф.» и на милю не подпустит меня к себе. Собственно, я пока к ним и не подобралась. Однако…

– Вы не пострадаете. Просто выслушайте меня. Вот как мы намерены это сделать…

В тот четверг вечером постоянные посетители клуба «Теймфорд» не в первый раз увидели молодого Бретуэйта сильно перебравшим. При всем том большинство их способно было сохранять диктуемое хорошим воспитанием безразличие по отношению к чему угодно, за исключением массовой резни среди них. Весьма прискорбно уже то, что сюда допустили профессионального игрока в крикет – разумеется, Бретуэйт не совсем обычный профессионал, – но может же он хотя бы достойно вести себя, когда приходит в клуб. Помимо того, разразится жуткий скандал, если сеньор Альварес поймет, что происходит между его женой и молодым спортсменом. Тем не менее в интересах благопристойности и своего пищеварения завсегдатаи готовы были закрыть глаза на очень многое.

Однако сегодня вечером Питер Бретуэйт подвергал их терпение серьезному испытанию. Мадам Альварес еще не появлялась, это правда; может, и хорошо бы ей появиться, поскольку Бретуэйт совсем распоясался, и никто из его компании не в состоянии обуздать его.

Компания состояла из Элисон Гроув, Джорджии и ее кузена Рудольфа Кавендиша – респектабельного молодого члена парламента от консерваторов, которого Джорджия, отчасти из политических соображений, а отчасти из чистого озорства, пригласила четвертым в их группу. Рудольф был весьма рад возможности познакомиться с известным игроком в крикет, но теперь начал сожалеть об этом. Знаменитость наваливалась на стол, уставившись на молодого человека несфокусированным взглядом, и во весь голос отпускала замечания:

– Кавендиш! Вы же Кавендиш, верно? Да, я так и думал, у меня великолепная память на лица. Ну, Кавендиш, я вам кое-что скажу. Этот клуб нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Тут такое происходит, что вы с трудом поверите. О да, происходит. Не смейте мне возражать, Кавендиш. Щекотка здесь положенная. Пардон. Я хотел сказать, положение здесь щекотливое. Определенно щекотливое.

Рудольф в легком отчаянии взглянул на Джорджию.

– Это для меня новость, – произнес он.

– Осмелюсь заявить, Кавендиш, если бы все было известно, многое стало бы для вас неожиданностью. Прошу, позвольте мне продолжить. Я не против, если люди немного поиграют – живи и давай жить другим, вот что я говорю, – однако меня возмущают, глубоко возмущают эти тайные делишки. Если я хочу сделать ставку, мои деньги ничуть не хуже любых других. Вы согласны?

– Ну, конечно, согласен, старина.

– Не перебивайте, Кавендиш. Прекрасно известно, что в этом заведении играют в рулетку…

– Заткнись, Питер. Возьми себя в руки! – велела Элисон.

– Ага, ты ревнуешь. – Питер погрозил ей пальцем. – Моя хорошая подруга, мадам Альварес, очаровательная женщина, без упреков… безупречная, она так мне сказала.

– Сказала вам о чем? – поинтересовался Рудольф.

– Ну же, Кавендиш, возьмите себя в руки. Может, вы и член парламента – я знаю это только со слов Джорджии, – но слушатель вы отвратительный. Она сообщила мне, что здесь играют в рулетку. Вы полагаете, мой добрый друг, что мадам Альварес лгунья?

– Нет, разумеется, нет. Но…

– Вот именно, Кавендиш. Вы попали в самую точку. Может, он и не красавец, зато попал в самую точку. – Питер постучал себя по лбу, широко улыбаясь смущенному Рудольфу. – Поскольку собирались сказать: почему это всем и каждому тут позволено играть в рулетку, а мне не разрешают? Чистой воды снобизм. Я им покажу. Я не очень-то и хочу играть, однако я не потерплю снобизма. Я пожертвую собой, – заносчиво добавил Питер, – в интересах демократичности спорта.

Он дождался, пока большинство ужинавших гостей занялись кофе и бренди, прежде чем продолжить спектакль. Официанты теперь меньше сновали туда-сюда, и Питер подгадал свои наиболее яркие реплики к тому моменту, когда ни одного из них не было поблизости. Однако Джорджию терзали дурные предчувствия, как бы он не переиграл и не завалил все дело. Питер был слишком хорошим актером, чтобы переиграть пьяного, но Джорджия угадывала в нем скрытое безрассудство, которое могло подтолкнуть его к розыгрышу своих карт иными способами. Если бы она была поклонницей крикета, то знала бы, что великолепное мастерство Питера Бретуэйта как бэтсмена слегка портила склонность «увлекаться». Энергичный темперамент, который поднял его способности в крикете до таланта, сказывался также в серьезных промахах. Дурное предчувствие Джорджии в сочетании с искренней неловкостью из-за сцены, которую Питер разыгрывал, придало ей требуемый вид беспокойства, смущения и раздражения, когда настал момент совершить следующий шаг.

– Более того, – заявил Питер, – я собираюсь сделать это прямо сейчас.

Он поднялся, не совсем твердо держась на ногах. Рудольф Кавендиш схватил его за смокинг и попытался вернуть на стул, но Питер скинул его руку.

– Оставьте меня в покое, а не то я вас сильно огорчу! – угрожающе воскликнул он. Теперь уже все присутствующие смотрели на них не отрываясь.

Джорджия жестом извинилась перед другими двумя членами их компании.

– Нет. Позвольте мне. Уверена, я с ним справлюсь, – прошептала она и, взяв Питера под руку, повела к выходу. – Идемте, – произнесла она громче, – я тоже хочу повеселиться.

– Вот умница.

Даже за дверями, в пустынном холле, Питер ни на секунду не перестал играть. Хитро глядя на Джорджию с пьяной сердечностью, он сказал:

– Сколько же там пучеглазых напыщенных ничтожеств. Они мне не нравятся. А теперь следуйте за мной. Я знаю, куда идти.

Они поднялись по лестнице. Питер постучал в дверь с надписью «Управляющий». Мадам Альварес приоткрыла дверь, и он протиснулся внутрь мимо нее. Джорджия цеплялась за его руку.

– Прошу меня извинить, – сказала она, сопровождая свои слова взволнованным жестом. – Я не могу… мистер Бретуэйт немного не в себе. Пожалуйста, Питер, пойдемте и перестаньте мешать людям. Мадам Альварес занята.

– Никогда не занята настолько, чтобы повидаться со мной, правда, дорогая? – Он прислонился к отделанной панелями стене, заложив руки за спину и приветливо улыбаясь мадам Альварес. – Я хочу играть в рулетку.

В глазах женщины мелькнул страх. Уголки губ, дрожа, поползли вниз. Она бросилась к Питеру, попыталась оттащить его от стены, сильно встряхнула. Питер не поддался. Тогда она села за письменный стол, спрятав под ним трясущиеся руки.

– Нет, Питер. Прошу вас. Вы не должны.

– Я хочу поиграть в рулетку. Я хочу поиграть в рулетку. Я хочу поиграть в рулетку.

– Они не играют в рулетку, Питер, дорогой. Я заклинаю вас, уйдите. Миссис Стрейнджуэйс, не могли бы вы…

Джорджия заметила, что руки женщины шарят с обратной стороны столешницы. Попрепиравшись еще немного, Питер заявил:

– Если вы нажмете на ту вашу кнопочку, я нажму на эту кнопочку.

Он повернул выступ, являвшийся частью лепнины у него за спиной, и сдвинул его. Панель отъехала в сторону. Только это была не панель, а раздвижная дверь шести дюймов толщиной, звуконепроницаемая. Джорджия бросилась к Питеру, стараясь отвести его от стены. Он же затащил ее внутрь – в маленький холл. Там не было ничего, кроме мебели. Питер тихо открыл дверь в дальней стене.

Джорджия не знала, что она ожидала там увидеть. Длинный стол, заваленный, наверно, бумагами, вокруг сидят люди, может, даже с оружием. Длинный стол там действительно стоял, и люди вокруг сидели, но без бумаг. Неприятно разочарованная, Джорджия увидела – это на самом деле не что иное, как рулеточный стол. К вошедшим обернулись лица игроков – недоумевающие, возмущенные или испуганные. Молчание подчеркивалось клацаньем шарика из слоновой кости, который скакал, все медленнее и медленнее, по вращающемуся кругу.

Пока шарик не остановился, никто не проронил ни слова. Затем, высунув, как черепаха, голову из клетчатой шали, укрывавшей его плечи, сеньор Альварес осведомился:

– Что означает данное вторжение?

В этой короткой театральной фразе, произнесенной дрожащим, скрежещущим, однако каким-то образом начальственным тоном – Джорджия впервые услышала, чтобы этот человек говорил, – таилась угроза. Будто покойник произнес заклинание на мертвом языке. Однако Питер, ощутимо поникший рядом с ней от разочарования, теперь выпрямился во весь рост. Он игриво погрозил пальцем сеньору Альваресу и обратился ко всем присутствующим:

– Ах, негодники, негодники! Незаконный игорный дом? Ш-ш, ш-ш! Обещаю, что не сообщу полиции, если вы позволите мне поиграть.

– Выкиньте этого парня вон! – велел Альварес стоявшему рядом с ним крупье. – Надеюсь, кто-то из вас, джентльмены, поможет.

– Это что такое? – обиженно воскликнул Питер. – У меня столько же прав поиграть, как у любого другого. Денег у меня полно. А все проклятый снобизм, правда, Джорджия? – В его пьяном взгляде мелькнула хитрость. – Разумеется, если вы плохо со мной обойдетесь… ну, возможно, это заинтересует полицию.

– Это частная вечеринка. Они мои друзья. А теперь, сэр, вы ухо?дите или я должен выдворить вас силой?

Наблюдая, как головы игроков в рулетку поворачиваются, словно у зрителей теннисного матча, туда-сюда – от сеньора Альвареса к Питеру Бретуэйту, Джорджия внезапно кое-что вспомнила. Она надеялась, что снизошедшее на нее озарение никак не отразилось на ее лице. Чтобы скрыть возбуждение, она приблизилась к сеньору Альваресу и спокойно проговорила:

– Я очень сожалею обо всем этом. Прошу простить мистера Бретуэйта. Боюсь, он немного перебрал. Он еще молод. Я пыталась удержать его, но он настоял, чтобы мы пришли сюда.

– Не извиняйтесь, мадам. Это я должен извиняться за свою негостеприимность. Но вы понимаете, что мои гости…

Его старческий голос, шуршащий как шелк, потонул в учтивом жесте.