Возвращение

– Экстравагантная посудина, да?

– Карлу она очень подходила.

– Ага.

Вздохнув, Натали встала с кресла.

– Мне правда пора. Надо кое-что успеть по дому. Приятно было познакомиться, мистер Бенсон!

«Мистер Бенсон»? Я-то надеялся перейти на «ты»… Эх, размечтался.

Натали уже спускалась с веранды. Когда она миновала последнюю ступеньку, мой мозг вновь лихорадочно заработал.

– Вам необязательно огибать дом. Удобнее будет пройти насквозь и выйти через парадную дверь.

– Спасибо, я и так дойду. Хорошего вечера!

– И вам. Рад был познакомиться, Натали!

Она неодобрительно подняла бровь, затем повернулась и быстро пропала из виду. Хлопнула калитка на подъездной дорожке, взревел мотор. А я остался размышлять о таинственном видении по имени Натали Мастерсон. Всякий счел бы ее красивой, однако еще больше она заинтриговала меня тем, как мало рассказала о себе.

Говорят, сердце женщины – загадка. Даже сейчас я рассмеюсь, если какой-нибудь приятель скажет, что он, мол, понимает женщин.

Мне не давал покоя односторонний характер нашей беседы. Я так много поведал Натали о себе, а в ответ не услышал почти ничего. Тем не менее я чувствовал, что скоро мы увидимся, – ведь я как минимум знал, где ее найти.

Глава 3

Утром я отправился на пробежку. Переехав в Нью-Берн, я перестал регулярно упражняться. Убеждал себя, что есть дела поважнее – например, отгонять нафталином змей, – однако правда заключалась в одном: мне не особенно нравился спорт. Я знаю, какую пользу он приносит – иначе что же я за доктор? – но бег всегда казался мне довольно нелепым занятием. Если это не бег за футбольным мячом.

Тем не менее я в устойчивом темпе пробежал шесть миль, а затем сделал сто отжиманий и столько же приседаний. Быстро приняв душ и перекусив, я приступил к повседневным делам. Работы как таковой у меня не было; я решил еще раз бегло осмотреть комнаты и убедиться, что все на месте. Задача заведомо невыполнимая – ведь я не знал, как выглядел дом до отъезда дедушки в Исли, к тому же я уже сделал уборку.

Я снова обратил внимание на дробовик в стенном шкафу и нашел упаковку с патронами. Больше боеприпасов не имелось; очевидно, другого оружия в доме не было. Под кроватью в гостевой спальне я обнаружил коробку. Внутри – стянутую резинкой пачку денег, а также объемистый конверт с фотографиями бабушки и разными документами: картой социального страхования, врачебными записями по поводу эпилепсии и так далее. Денег я насчитал немного – всего на пару ужинов в дорогом ресторане, – однако вполне достаточно для человека, который срочно хочет выпить или уколоться. Если бы кто-то забрался в дом, то и деньгами наверняка поживился бы. Похоже, бродяги сюда не заглядывали.

А как же взломанная дверь?

Я потряс головой. Даже если здесь побывали чужаки, их давно и след простыл. Отбросив подозрения, я решил покорпеть над учебниками. Увы, чтиво оказалось не очень увлекательным, и часа через два книги мне наскучили. К счастью, змеи на веранде не появились – возможно, Келли ошибалась насчет нафталина.

Время от времени мои мысли обращались к прелестной Натали Мастерсон. Я то и дело вспоминал искорку интереса в ее глазах в ответ на мою чуть приукрашенную биографию. Раздумья о нашей беседе, о пчелах и лодке навели меня на мысли о дедушке и о моем последнем приезде к нему в гости. Тогда я учился в резидентуре, и пока однокурсники проводили заслуженный отдых на карибском побережье или в Канкуне, я отправился на машине из Балтимора в Нью-Берн – к дедушке, который с детства поддерживал меня и беззаветно любил.

Дедушку часто считали белой вороной – взять хотя бы чудаковатую лодку, – но в его огромном сердце всегда находилось пристанище для одиноких скитальцев. Он готов был накормить каждую дворнягу, забегавшую во двор, – выставлял у амбара миски с едой, к которым бог знает откуда сбегались разномастные собаки. Тем, что появлялись постоянно, дедушка давал клички в честь автомобильных марок. Мальчишкой я частенько бросал мячик Кадиллаку, Форду (иначе – Эдселу[11 - «Эдсел» – дочерняя марка автомобильной компании «Форд», существовавшая в 1958–1960 гг.]), Шеви[12 - «Шеви» – прозвище автомобилей марки «Шевроле».] и Пинто[13 - «Пинто» – модель автомобиля марки «Форд», выпускавшаяся в 1970–1980-е гг.]. Один крошечный песик – наверное, помесь терьера – носил чудное имя Виннебаго[14 - «Виннебаго» – американская автомобильная компания, производящая трейлеры и грузовые автомобили.]. Когда я спросил у деда почему, – тот, подмигнув, ответил: «А ты погляди на его габариты!»

В молодости дедушка работал на лесопилке – превращал бревна в пиломатериалы. Как и меня, жизнь лишила его нескольких пальцев, но его карьера, в отличие от моей, от этого не пострадала. Он часто повторял: если мужчина не лишился на работе пальца, то работенка эта – никчемная. Удивительно, что этот же человек воспитал мою мать – утонченную, амбициозную интеллектуалку. Одно время я даже подозревал, что дедушка ее удочерил, однако потом заметил у них нечто общее – неиссякаемый оптимизм и порядочность.

Дедушка тяжело переживал смерть жены – моей бабушки. Я ее совсем не помню. Мы виделись лишь однажды, когда я еще учился ходить. Позже мама говорила, что дедушку надо почаще навещать, ведь тот остался совсем один. Для него существовала единственная женщина, которую он любил всем сердцем, пока она не умерла от приступа эпилепсии. На стене спальни висел ее снимок, и у меня рука не поднималась его снять, пусть мы с бабушкой и не знали друг друга. Дедушка считал ее путеводной звездой – поэтому я оставил фотографию на месте.

И все же в этом доме я ощущал себя не в своей тарелке. Без дедушки все опустело, и после визита в амбар чувство утраты кольнуло меня еще острее. В амбаре царил такой же бардак, что и в доме. Я обнаружил не только нафталин и всевозможные инструменты, но и старенький трактор, разобранные двигатели, мешки с песком, кирки и лопаты, ржавеющий велосипед, военную каску, раскладушку с одеялом, на которой, похоже, когда-то спали, и бессчетные плоды дедушкиного накопительства. Да выбрасывал ли он хоть что-то?.. Впрочем, внимательно все осмотрев, я не нашел ни мусора, ни пожелтевших газет, ни рухляди, которой самое место на свалке. В амбаре лежали лишь вещи, которые могли понадобиться для дела.

Когда мне позвонили из больницы, я, в общем-то, валял дурака. Я мог бы навестить дедушку и на той неделе, и месяцем раньше, и годом. Даже в свои самые худшие времена.

Дедушка никого строго не судил, тем более – людей, столкнувшихся с ужасами войны. В двадцать лет его самого отправили в Северную Африку; затем он воевал в Италии, во Франции, в Германии. После ранения в Арденнах[15 - Арденнская операция – контрнаступление немецко-фашистской армии на англо-американские войска на Западном фронте в ходе Второй мировой войны. Бои шли в декабре 1944 – январе 1945 гг. на территории горной системы Арденны в Бельгии и Люксембурге. Союзники победили, однако сражение стало самым кровопролитным для американских войск за всю историю США.] он снова вернулся в строй, как только армия союзников перешла Рейн. Я узнал об этом от матери, не от деда – тот никогда не рассказывал мне о войне. Уже переехав в Нью-Берн, я нашел его записи, «Пурпурное сердце»[16 - «Пурпурное сердце» – военная медаль США, которую вручают американским военнослужащим, получившим ранение или погибшим от рук противника.] и другие награды.

По словам мамы, построив дом, дедушка почти сразу занялся пчеловодством. В то время – прежде чем устроиться на лесопилку – он работал на местной ферме. Хозяин держал несколько ульев, но возиться с пчелами не любил, поэтому и нанял помощника. Для дедушки такая работа оказалась в новинку. Он взял в библиотеке книгу по теме, а остальному научился сам. Он считал, что пчелы – почти идеальные создания, и мог рассуждать о них бесконечно, лишь бы нашлись слушатели. Он обязательно поведал бы о пчелах врачам и медсестрам в Исли – просто не успел.

Как только мне позвонили из больницы, я купил билет до Гринвилла[17 - Гринвилл – город в Южной Каролине.] с пересадкой в Шарлотт[18 - Шарлотт – город в Северной Каролине.]. У аэропорта я взял напрокат машину и помчался в больницу. Увы, путь занял у меня целых восемнадцать часов.

К тому времени дедушка уже три дня лежал в палате интенсивной терапии. Он с трудом вспомнил мое имя; после инсульта он какое-то время лежал без сознания, а очнувшись, почти не разговаривал. Правую половину его тела парализовало; да и левая едва двигалась. Взглянув на показания приборов и медкарту, я понял: жить дедушке оставалось недолго.

На фоне больничной койки он показался мне совсем крохотным. Знаю, так постоянно говорят о больных, однако он действительно исхудал. На его лицо – изможденное, перекошенное даже во сне – было больно смотреть. Я сел рядом с койкой, взял дедушку за руку – иссохшую и хрупкую, словно птичья лапка, – и почувствовал комок в горле. В тот миг я возненавидел себя за то, что не приехал раньше, за то, что так давно не навещал родного деда.

Долгое время дедушка не шевелился, лишь медленно, с натугой вздымалась и опадала его грудь. Я с ним разговаривал, пусть и не знал, слышит ли он меня. Насколько помню, говорил я без умолку – наверстывал упущенные годы, когда не мог приехать из-за собственных забот. Поведал о взрыве в Кандагаре и о том, как переживал последствия. Затем рассказал про Сандру – мою последнюю на тот момент девушку – и о том, как мы расстались. Сказал, что снова поступил в резидентуру. А еще в очередной раз поблагодарил дедушку за то, что он есть, что стал мне настоящей семьей – и до, и после смерти родителей, – хотя порой я этого не ценил.

По словам медсестры, за все время дедушка произнес лишь два слова: мое имя и «Пенсакола» – так на меня и вышли. Временами дедушка открывал глаза и пытался что-то произнести, однако издавал лишь неразборчивые хрипы. А порой он озадаченно глядел на сиделок, словно не понимая, кто он и где находится.

Помимо печали и беспокойства меня охватывало недоумение. Зачем дедушке понадобился этот городок в Южной Каролине? Как он сюда добрался? На моей памяти он ни разу не бывал западнее Роли[19 - Роли – крупный город в Северной Каролине.], даже в Александрию приехал лишь однажды. До сих пор я думал, что дедушка много лет не покидал пределы округа. А до Исли из Нью-Берна – ехать и ехать. Шесть или семь часов на машине, с пробками – еще дольше. Куда же собрался дедушка на девяносто втором году жизни?

Я бы подумал, что у него болезнь Альцгеймера, однако в письмах он излагал мысли ясно и содержательно, как прежде. Письма всегда ему хорошо удавались, а я обычно просто звонил, получив очередное послание. Так было проще: иногда я тот еще лентяй. Судя по телефонным разговорам, дедушка находился в здравом уме. С возрастом, конечно, он стал дольше подбирать слова, но никто не принял бы его за маразматика, готового ни с того ни с сего укатить в неизвестный городок.

Глядя на бесчувственное тело на койке, я спрашивал себя, не упустил ли что-то важное. В послеполуденном свете его кожа выглядела серовато-бледной; к вечеру дыхание стало затрудненным. Часы посещений закончились, однако из больницы меня не выставили. Даже не знаю почему: возможно, потому что я и сам был врачом, а может, медсестры увидели, насколько мне дорог дедушка. Наступила ночь, затем рассвело, а я все сидел у койки, держа его за руку и говоря без остановки.

К утру я выдохся. Медсестра принесла мне кофе, и я, несмотря на усталость, отметил, как много вокруг хороших людей. Пришел на обход дедушкин врач. Судя по его лицу, думали мы об одном и том же: старый хороший человек доживает свои последние часы. Может, еще день протянет, не больше.

Около полудня дедушка слабо шевельнулся, его веки затрепетали, глаза приоткрылись. Он попытался сфокусировать зрение, и во взгляде мелькнуло замешательство, о котором упоминали медсестры. Я склонился над кроватью и взял дедушку за руку.

– Я здесь, деда. Ты меня слышишь?

Он повернул голову – совсем чуть-чуть.

– Это я, Тревор. Ты попал в больницу.

Дедушка медленно прикрыл глаза и снова приподнял веки.

– Тре… вор.

– Да, дедушка, это я. Приехал, как только узнал. Куда ты собирался?

Он сжал мою ладонь.

– Помоги…

– Не волнуйся, – успокаивал его я. – Здесь тебе помогут.

– Помоги… кара… на… пала…

Обрывки слов перемежались судорожными вдохами.

– Об… морок…

– Да, дедушка. У тебя был инсульт.