Шурави советские. Записи военного контрразведчика

С грохотом открывается рампа, и перед взором – аэродром, палаточный лагерь, стоянка вертолетов с афганскими звездами. Остановились.

По спущенному трапу сходим на землю, осматриваемся. Вы бы видели глаза и лица тех, кто впервые попадает в Кабул. Это и любопытство, и страх, и желание показать, что мы и не такое видели. Такое же выражение было, очевидно, и у меня, когда ко мне подошел бравый подполковник в выцветшем обмундировании с орденом Красной Звезды на гимнастерке. Подполковник Трофимов, замначальника Особого отдела КГБ по 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии, дислоцированной на аэродроме в Кабуле, ему поручено встретить нас и сопроводить в отдел. Отдел находился рядом, езда заняла всего пять-шесть минут – и вот, мы среди своих. Все было не так, как в Союзе. Палатки, каски, бронежилеты… В общем, было чему удивляться. Люди – и те не такие: загорелые, поджарые, одеты не так, как мы. Нам стало как-то неловко за наш цветущий вид, за растерянный взгляд. На нас смотрели, улыбаясь, бывалые ребята, но мы чувствовали, что это добрые улыбки, в нас они видели себя и как бы говорили: «Подождите, и вы будете такими же, как мы, даже очень скоро».

Лагерь поразил своим спокойствием, деловой обстановкой, будничностью своей, что ли. Мы ожидали всего что угодно, но чтобы так… Но когда сели два самолета – американский и французский, дошло: заграница!

Аэропорт Кабул расположен за городом, в северной его части. Горы образуют как бы чашу, внутри которой лежит город. Здание аэропорта небольшое, перед ним площадь. На здании буквы: KABUL. Но это я уже потом разглядел, а сейчас было не до того.

Трофимов доложил в штаб, что встретил нас, оттуда поступила команда ждать, приедут, заберут.

Через час пришел уазик, мы погрузили вещи, сели сами и поехали в штаб 40-й армии. Мы обратили внимание, что все вооружены пистолетами, автоматами, рожки длинные, связаны попарно изолентой. Офицер собранный, малоразговорчивый, да и нам было не до разговоров. Проехали через КПП, солдаты афганские подняли шлагбаум, и мы поехали возле каких-то домиков, затем снова афганское КПП и дорога в город. Скорость – 80 – 90 км/час, мелькают машины, люди, повозки, все как в цветном кино, так как действительно все цветное: желто-красно-коричнево-черные машины, одежда пестрая, повозки разукрашены, лошади… Мелькают бородатые лица, какая-то экзотическая одежда. Затем въехали в город – здания, машины, люди. В общем, Кабул ошеломил. И это только из окна машины. Я старался все запоминать, даже дорогу. Но мы сделали столько поворотов, что я понял, насколько бесполезным делом занялся. Мои спутники молчали, каждый смотрел на город.

Не мог я тогда предположить, что этот по-своему красивый, экзотический город станет для меня родным, что в нем придется прожить почти два года, что я его изучу и буду знать лучше, чем города, где служил раньше, что встречу там верных друзей и много открою для себя нового, и себя в том числе.

Проехали мимо красивого замка на горе, офицер пояснил:

– Дворец Амина, сейчас там штаб армии.

Промелькнул дворец – и вот, мы у КПП, где стоят свои солдаты. Еще через три минуты мы остановились около длинных одноэтажных домиков. В один из них нас и пригласили.

Я знал, что должен менять майора Чичиланова Юрия Ивановича, который в городе Кундуз, на севере Афганистана, работал в вертолетном полку, в народе – в Джамбулском полку. Он находился вместе с полком с января 1980 года и сейчас ждал замены.

Через полчаса за мной приехал начальник отдела авиации 40-й армии подполковник Редько Виктор Васильевич, который отвез меня в штаб Особого отдела КГБ по 40-й армии, где меня представили начальнику Особого отдела 40-й армии генерал-майору Божкову Сергею Ивановичу. Он попросил меня рассказать о себе, о семье и удивился, почему меня при маленьком сыне отправили в Афганистан. Пожелал удачи, и я поехал в расположение отдела. Там мы поужинали, меня определили на ночлег, затем продолжился инструктаж.

Спать легли уже во втором часу. А с учетом того, что в Кабуле время какое-то непонятное, на 2 часа 30 минут разница с Ташкентом и на полчаса – с Москвой, мой первый рабочий день был очень длинным. Уснул я сразу и проснулся от какого-то грохота. Слышу беготню, какие-то команды, стрельбу из автоматов, пулеметные очереди. Оделся, выглянул на улицу. Ночь, стрельба, трассеры в сторону горы и оттуда – в нашу сторону. Слышу крик: «Ложись!» Упал куда-то за будку и ощутил свою неполноценность: все стреляют, отражают нападение душманов, а я лежу, как бревно, и ничего не делаю, чтобы помочь своим товарищам. Прошло минут 30, и все потихоньку стихло. Принесли раненых, я подошел ближе. Их было трое – у одного кровь на плече, другой ранен в голову и руку осколками, у третьего ранение в бедро. Их унесли в медсанбат, начальник дал команду «Отбой!», и все разошлись по своим местам. Разве здесь уснешь? Проворочался я до рассвета, стрельба еще была несколько раз, но чуть дальше от нас.

Утром все вели себя так, как будто ничего особенного не произошло, начальник спросил, как дела, у раненых, ему ответили, что отправили в Кабульский госпиталь.

День прошел в напряженном изучении документов по вертолетному полку, что было до этого и какие сигналы есть сейчас, ведь это мне придется их продолжать. Я выяснил, что Кундуз – очень напряженный узел в Афганистане, где активно действуют банды Исламской партии Афганистана, которые постоянно совершают диверсии на дорогах, нападают на колонны, засылают агентуру в город и окрестности для наблюдения и фиксации всех передвижений афганских и советских войск, уничтожают активистов и сочувствующих народной власти, обстреливают позиции советских войск.

Открытых боевых действий душманы не предпринимают, все делают исподтишка, в спину. Создают нервозную обстановку в кишлаках, запугивают население, уничтожая тех, кто чем-то проявил лояльность к новой власти.

Словом, обстановка сложная, динамичная, времени на раскачку нет, решения надо принимать самостоятельно и быстро.

Следующим утром я улетел самолетом Ан-12 из того же Кабульского аэропорта в город Кундуз. Ночью снова была стрельба, поспать почти не удалось, и поэтому в самолете я немного расслабился. Полтора часа пролетели быстро, и вот – Кундуз. Солнце палит немилосердно, кругом все выжжено, земля желтая.

Все части располагались на возвышенности, где и был организован гарнизон, за основу был взят Кундузский аэропорт. Взлетно-посадочная полоса была удлинена, чтобы могли садиться тяжелые самолеты и вокруг разместились другие части. Внизу располагаются кишлаки и километрах в семи – город Кундуз. Но это я узнал потом, а пока пошел искать того, ради кого прилетел в Афганистан – Чичиланова. Искать пришлось долго, так как Юрий Иванович начал отмечать свою замену задолго до моего прибытия в Афганистан, а про работу забыл еще раньше. Да и передавать на связь негласный аппарат он не собирался, так как не работал с ним уже давно. Объяснял очень просто: полк вскоре должен был заменяться в полном составе на Родину, так что затруднять себя, да и меня, он не хотел. Я успел познакомиться с командиром полка, его заместителями, командирами эскадрилий, отдельными летчиками, техническим составом, а Юрия Ивановича все не было. Появился он только на третьи сутки, отмокал от возлияний, очень обрадовался, увидев меня, а когда узнал, что я из того же САВО, чуть не прослезился. Передал мне рабочую тетрадь, и все. Мол, сам разберешься, не маленький. К вечеру он улетел в Кабул. Начальник не стал его держать в Кабуле, и через сутки Юрий Иванович уже пил водочку в Ташкенте, как о том и мечтал.

Меня одели и обули уже в такую же форму, какую носили все офицеры, и я стал налаживать контакты со своим негласным аппаратом. Ох, и не легкое это дело в условиях компактного размещения части. Офицеры-летчики жили в модулях (сборно-щитовая казарма) по 10 – 15 человек, с кондиционерами, а остальной состав жил в палатках, без излишеств. От Чичиланова мне досталась землянка. Вырытая несколько в стороне от палаток, она просматривалась со всех сторон и явно была неудачна для работы с моими помощниками, а мне было рекомендовано работать именно в ней. Я сразу же забраковал этот вариант работы и стал искать другой.

Получил оружие, боеприпасы, обговорил вопросы взаимной информации с командованием и стал знакомиться с соседями.

Гарнизон в Кундузе размещался по обе стороны аэродрома. С левой стороны по направлению взлета размещалась 201-я мотострелковая дивизия, прибывшая из Душанбе и развернутая по штатам военного времени. Правда, не вся она находилась компактно, а была растянута на большом расстоянии, как вдоль дорог, так и охраняя конкретные объекты жизнедеятельности афганской власти. Начальником Особого отдела был подполковник Утяшев Клим Иосифович. По правую сторону – 56-я десантно-штурмовая бригада, где начальником Особого отдела был мой сокурсник по 311-й школе КГБ СССР подполковник Билиенко Иван, который находился в Афганистане с первых дней и хорошо знал оперативную обстановку в окрестностях Кундуза, о чем мне подробно рассказал в процессе нашего общения. И я узнал то, что мне пришлось бы выяснять как минимум полгода. Иван уже был награжден орденом Красной Звезды, а бригаде предстояло передислоцироваться в город Газни, на юг Афганистана, и он вводил меня в курс дела довольно обстоятельно.

Другое дело – подполковник Утяшев, который руководил отделом дивизии и вскоре готовился к замене в СССР. Главное при этом было, как я вскоре понял, его личное благополучие. Почти на каждом борту вертолетного полка (а в Советский Союз почти каждый день летало несколько вертолетов Ми-6, в Кокайты – Туркмению, в Душанбе – Таджикистан) передавал упакованные чемоданы, свертки и отдельные вещи, которые затем уходили в родную Караганду, где жила семья Клима Иосифовича. Он практически единолично контролировал всю жизнь вертолетного полка, исключив Чичиланова вообще из оперативной жизни. Он был в хороших отношениях с командиром полка, его заместителями, командирами эскадрилий, и поэтому они были уверены в том, что Утяшев – начальник Чичиланова, и выполняли все его просьбы, а попробовали бы не выполнить…

Утяшев контролировал весь север Афганистана, так как 201-я дивизия занимала огромную территорию, численно превосходила дивизию, развернутую в СССР, примерно в четыре раза и была очень боевой дивизией, да и командовали ей хорошие командиры: начальником штаба был полковник Стасюк, боевой офицер, не трус и грамотный штабист.

В дивизии по штату было около 20 оперработников, которые были хорошо подготовлены и знали свое нелегкое ремесло, прошли не одну боевую операцию, имели и ранения, и контузии, надежно прикрывали войска на протяжении почти двух лет – в общем, классный коллектив. Но чего там не было – так это дружбы, и все для этого сделал их начальник Утяшев.

Не сразу я это понял, но жалею об этом по сей день.

14 июля ночью нас разбудила стрельба на аэродроме. Я глянул на часы: около двух часов ночи. Я побежал в штаб, благо туда сто метров, стрельба прекратилась минут через пять, и караул доложил, что отражена попытка проникновения противника в склад боеприпасов полка. Захвачен один диверсант, он находится в комнате караула.

Караульное помещение представляло собой землянку, состоящую из пяти комнат. В одной из них я увидел грязного, оборванного пожилого афганца, сидящего на полу. На голое тело была надета рубашка, очень грязная, широкие штаны, калоши, связан он был размотанной чалмой. Здесь же стоял какой-то желтый горшок, куча проводов.

Часовой пояснил, что он и его напарник (посты в Афганистане выставлялись только парные) заметили какое-то движение в темноте, заняли окопы и, когда тени приблизились, внезапно окликнули их. В ответ раздались выстрелы. Но ребята расположились таким образом, что душманы попали под перекрестный огонь и залегли. Помощь подоспела в считанные минуты, и душманы стали отходить, что-то крича на своем языке. Троих убили, одного с грузом на спине так прижали огнем, что он никуда не двинулся. Сейчас он сидел на полу и настороженно поглядывал на вошедших.

Командир полка подполковник Рушинский и я стали задавать задержанному вопросы: кто он, откуда, с какой целью проник на объект, к какой партии принадлежит.

Задержанный сказал, что он мирный житель из кишлака Аяхель, зовут Мохаммад, искал пропавшую два дня назад корову. Но мина (ей оказался тот желтый горшок), провода, взрыватели говорили сами за себя. Мохаммад врал, изворачивался, плакал, пытался нас разжалобить. Целовал руки, но поняв, что ему не верят, стал кричать, что ненавидит шурави, жалеет, что не довел дело до конца, и смерти от неверных не боится.

Можете представить мое состояние: не в кино или в книге я такое вижу, передо мной враг, враг коварный, жестокий и не трус.

Рушинский мне говорит:

– Сейчас ночь, горячку пороть не будем, утром отвезешь его в ХАД и сдашь, там разберутся. От него сейчас ничего не добьешься, ты посмотри на его злобный взгляд, попадись мы ему, он с нас живых шкуру снимет.

С учетом того, что такие случаи уже были, командир давал здравый совет, но прибавил, что выделит и охрану.

Я позвонил Билиенко, обрисовал происшествие и попросил совета. Иван сказал, что даст переводчика и две БМД для охраны.

Утром мы оформили документы на задержанного и собрались отвезти его в ХАД города Кундуз, но когда Мохаммад узнал, что его сдадут в ХАД, поведение его резко изменилось, и он заявил, что все расскажет, но при условии, что его посадят в русскую тюрьму. Ему было сказано, что у русских нет тюрьмы для афганцев, а он и так все расскажет в ХАДе. Я сложил в ящик мину, провода, взрыватель, посадил Мохаммада в БМД, и колонна двинулась в сторону города Кундуз.

Переводчик, сержант Алимов, знал, где находится ХАД, и мы поехали, соблюдая меры предосторожности – зарядили пушки, автоматы, десант занял положение по-боевому. На предельной скорости мы понеслись по разбитому шоссе. Дорога была пустой. Вдоль тянулись заброшенные дома. Из них, по словам Алимова, душманы обстреливали наши колонны. Жители ушли из них, так как душманы специально провоцировали стрельбу из них, а когда наши войска открывали ответный огонь, западная пропаганда вопила, что советские войска обстреливают мирные кишлаки.

Кишлак Спинзар находился в двух километрах от гарнизона. Над этим кишлаком в августе 1980 года был сбит первый Герой Советского Союза – подполковник Гайнутдинов Вячеслав. Я его лично не знал, но часто видел в передачах телевидения, читал в газетах и гордился тем, что он из нашего Среднеазиатского военного округа.

И вот он, этот зловещий кишлак. Жителей не видно, жуткая тишина. Пролетели его за несколько минут. Показались шлагбаум, окопы, обложенные камнями, ящики с песком.

Нас остановил афганский солдат с автоматом ППШ, экзотически одетый, или просто показалось, так как я их мало до этого видел. Спросил пароль, ответ: «Шурави», и мы поехали дальше. Город расположен в низине, кругом зелень, прохлада. Попалось несколько машин, повозок. До чего же все экзотично-пестрые, украшенные наклейками повозки блестят, все в цветах. Но взгляды настороженные, недоверчивые, а порой и откровенно враждебные.

ХАД размещался в особняке около провинциального комитета Народно-Демократической партии Афганистана, рядом дома, где живут партийные работники. Кругом охрана, те же окопы. Нашу колонну мы разместили по углам улицы, и повели Мохаммада в ХАД.

Заир, заместитель начальника, встретил нас. Я через Алимова объяснил суть дела, показал мину, взрыватель, провода и наши документальные свидетельства, да и самого Мохаммада. Но дело оказалось не таким простым, как казалось. Афганцы не умели читать по-русски, а мы не знали их письменности.

Но выход нашелся: советник ХАДа майор Борисов Юрий знал и то, и другое. Здесь, в ХАДе, Мохаммада опознали как опытнейшего минера-диверсанта, который прошел подготовку в Пакистане и нанес огромный урон народной власти, так как на поставленных им минах подорвалось много машин и мирных жителей.

Афганцы подписали документы о передаче им Мохаммада, поставив какие-то закорючки и приложив палец. Это поражало, но больше поразило другое: они вывели Мохаммада во двор, поставили его к стенке из толстого самана – кирпича из глины и соломы – и так же буднично всадили в него полрожка из ППШ. Я обалдел. Не знаю, на кого я был похож, но минуты две, пока они за ноги не утащили его куда-то в сарай, не мог вымолвить ни слова. А когда голос прорезался, заикаясь, спросил, что это значит. Ответ был прост, как три копейки:

– Вы привезли бандита с вещественными доказательствами. Чего с ним дальше разбираться? Расстрелять – и дело с концом. У тебя же есть документ о его приеме, чего тебе еще надо?

Борисов, когда мы зашли к нему в кабинет, стал объяснять специфику жизни спецслужб Афганистана, которые насквозь пропитаны родственными связями, так как имея нескольких жен, афганцы плодятся, как кролики, и порой одни дети воюют за народную власть, а их кровные братья – в душманах. Одни ловят и сажают, а другие выпускают. Но есть такие, которые не выпускают, а сразу в расход. Заир такой. Он никогда долго не разговаривает, расстрелял – и дело с концом.

Юра пожаловался, что его мало слушают. Когда он пытается говорить о законности и правах подследственных – афганцы везут его к месту очередного взрыва и показывают то, что осталось от их родственников и друзей, желание говорить само собой проходит. У сотрудников низкая квалификация, многие погибают во время боевых операций, других выдвигают на другие объекты.

Я пригласил Юрия к себе в гости, он обещал приехать. Мы впоследствии часто встречались, и от каждой встречи с ним была только польза для общего дела.

Мохаммад был первым в моей практике задержанным душманом, но увы, далеко не последним.