Бесконечность в кубе

– Это как?

– С помощью мутационных факторов действия специальных препаратов, в частности – нейролептиков, ты сумел отбросить все ингибиторы и расширить сознание до уровня, позволяющего пребывать здесь.

– А где это «здесь»?

– В центре. Вселенная не имеет ни границ, ни пределов, потому и центр её находится в любой её точке.

– Отлично. Но не очень понятно.

– Посмотри наверх.

Я посмотрел и увидел на потолке, на месте люстры, большой круг, в котором жирно крутилась тёмно-синяя воронка.

– Что это за хрень?

– Там все ответы на вопросы, которые ты задавал себе всю жизнь.

– Да ладно!

В воронке вдруг появились буквы: «Прохладно. Да, твоей матери здесь нет, но зеркало покажет, где её найти».

Я тут же опустил взгляд к зеркалу, мое сердце забилось чаще. Неужели, думал я, я её встречу; неужели, все эти мысли о ней не были простым клиническим бредом, как меня уверяли эти поганые врачи?!

В зеркале теперь не было маминого лица. Теперь там была какая-то мерзость: множество мелких треугольников бегали друг за дружкой, образовывая странную фигуру, похожую на огромного таракана, стоящего, как в сказке про «тараканище» на задних ногах. Боже, как же я их ненавижу! Не понимаю, зачем их вообще создали, от них никакого проку, кроме вреда! И зачем это тупое зеркало приняло именно такой вид?

Таракан кивнул вверх, я посмотрел в круговерть на потолке, там светились буквы: «Да затем, Дениска, чтоб тебе жутко было. Это же твой глюк, вот ты сам себя и пугаешь. Видимо, в таком состоянии ты лучше соображаешь. А вообще – черт тебя разбери, ты же больной на голову».

Буквы растворились в темно-синей жиже, я снова перевел взгляд на зеркало.

Мамино лицо вернулось, но теперь оно было на туловище таракана, а из её головы торчали длинные тонкие антенны. Какая гадость! Меня затошнило, и я захотел просто встать с табурета и убежать… обратно в очередь к гастроэнтерологу, (всё-таки там, среди унылых зомби, было не так противно), но ни убежать, ни даже приподняться с места я не смог. Что-то держало меня на месте словно паралич. Ладно, думаю, членистоногая тварь, что дальше?!

Произошедшее далее я толком описать не в силах, потому как не могу самому себе даже дать отчёт в том, что это было; поэтому расскажу упрощенно, игнорируя множество деталей; изложу всё так, как оно запечатлелось в моей воспалённой памяти.

Я увидел множество себя. Да, черт побери, иначе не скажешь. Бесчисленные миры, точками разбросанные по поверхности зеркала и в каждом есть я. Ума не приложу, как они уместились в таком маленьком прямоугольнике. Я произвольно выбрал одну из точек и сконцентрировал взгляд на ней.

Всё вокруг вдруг задрожало, замутнело, померкло, и я проснулся. Да, провалиться мне на дно вотчины Плутона, я проснулся в своей кровати, в своей комнате! Только как-то непривычно чисто было в ней, мебель другая, ремонт какой-то новый…

«Дениска, хватит дрыхнуть, на работу опоздаешь», – прозвучал звонкий и строгий мамин голос из кухни.

Я закрыл глаза. Открыл, закрыл опять и снова открыл. Если это и был глюк, то настолько реалистичный, что… Да нет, не может быть.

Моего старого привычного зеркала в комнате не было, видимо как ремонт делали и меняли мебель, так и выбросили его вместе с прочей рухлядью. Стоп! Какой на хрен ремонт? Кто делал?

«Мам!» – неожиданно для самого себя, небрежно крикнул я.

Мама вошла в комнату. Боже, как она была прекрасна! Её немного волнистые, чёрные волосы, казалось, были сотканы из самой ночи. А глаза! Это были все те же, самые добрые и ласковые на свете глаза, которые я сумел сохранить в памяти. От всей её фигуры, (облаченной почему-то в строгий тёмно-синий костюм) исходило тёплое и мягкое сияние, обещавшее покой и радость.

«Забыл сказать вчера, я ж отгул взял», – небрежно прогавкал я усталым голосом, вместо того, чтобы кинуться к ней, обнять и не отпускать никогда.

«Понятно, – буднично отвечала она, глядя на свои золотые часы, – топить будешь. Вчера опять поддатый небось пришёл?! Гуляка. Ладно, завтрак на столе, а мне пора уже на работу».

«Давай, мамуль. Удачного дня», – снова бубню я, возвращаю лицо на подушку и тут же засыпаю.

Точнее, засыпает этот, другой я, лениво и неблагодарно принимающий факт того, что мама жива, а мне остаётся только перевести взгляд на другую точку на зеркале и всмотреться в неё.

Я поднимаюсь на лифте на восемнадцатый этаж. В руках у меня огромный букет красных, немного пошловатых роз и красиво завёрнутый подарок. У мамы юбилей, шестьдесят лет.

Вот это да! Это ж сколько тогда мне здесь? Тридцать четыре!

Это как это я так на девять лет постарел-то?!

Я хотел посмотреть на себя со стороны, получше оглядеть, но то моё тело подчинялось тому, другому мне, а я настоящий был допущен к нему лишь в роли пассажира и наблюдателя.

Дверь, конечно же, открыла мама. Она всегда сама встречала гостей. Да, она немного постарела, но на шестьдесят явно не выглядела. Максимум – на пятьдесят.

Как всегда называет меня любимым сыночком и, хоть и с улыбкой, всё же пристально разглядывает меня строгими глазами сквозь изящные свои очки.

За столом уже собрались почти все; отец – во главе, его место рядом с маминым, справа от него брат, Олег, почему-то лысый и тоже в очках (очень непривычно выглядит), а дальше, как обычно куча родственников, друзей и знакомых, большую часть которых я и не имел никогда желания знать.

Шум, приветствия, болтовня, поздравления, теснота, подарки, тосты. Кто-то открывает шампанское и пробка, вылетев пулей из бутылки, попадает в люстру. Свет гаснет и мне ничего не остается, как перевести и сосредоточить взгляд на другой точке.

Мама плачет, сидя за столом и обхватив голову руками. На столе лежат какие-то бумаги. Я вижу её сзади, из дверного проёма. В комнате грязно, скверно пахнет и вообще какой-то полумрак – под потолком одиноко и печально висит на проводе лампочка. Я с трудом узнаю нашу квартиру (какой контраст с предыдущими хоромами, где был юбилей!); с грустью осознаю, что этот её вариант неизмеримо хуже реального. Всюду на полу лежат какие-то шмотки, обои на стенах загажены и оборваны. А где мебель? Где шкаф, где холодильник, где всё, чёрт возьми!? Лампочка вдруг на секунду тускнеет, обнажая безразличную тьму, кажущуюся здесь истинной хозяйкой.

Я молча подхожу к матери и кладу ей руку на плечо. Она вздрагивает, поворачивает ко мне заплаканное, морщинистое и изможденное лицо и, тут же вскочив со стула, бросается обнимать меня.

«Дениска! Живой! Живой! Слава тебе Госп… Да родненький ты мой! Ой, сыноок…»

Её бьёт озноб, она вся вдруг обмякла и повисла на моих руках. Почти невесомая, до того худая…

Я дал ей воды, мы присели за стол и мама, немного успокоившись кивнула на лежавшие на столе письма:

«Олега… убили. Похоронка».

Её глаза вновь силятся заплакать, но слёз уже нет, она берёт себя в руки и продолжает: «Сначала отца, теперь вон, Олежку… Гады! Убили! Хорошо хоть ты живой, Дениска!». И снова она упирается в моё плечо, и снова судороги пробирают её изможденное тело.

Меня просто рвёт от этой ситуации, рвёт от того, что я ни черта не понимаю – какие похоронки, кто убил Олега, отца?! Аааа! Что происходит?! Война что-ли идёт?!

«Ну конечно война, Дениска, – вдруг перестав рыдать, тихим голосом говорит мама и поднимает на меня строгий взгляд, – А посмотри-ка на потолок!»

Я не хотел смотреть. Честно. Делал все, чтоб не посмотреть, но то моё тело мне не подчинялось. На потолке висела проклятая тёмно-синяя воронка, в которой весело запрыгали буквы: «Ну что, дубина, дошло или жвалами всё разжёвывать надо?»

Мне показалось, что я закричал.

Но на самом деле, кроме оглушительной тишины ничего кругом не было. Мерзкий тараканище, во всё зеркало размером, молча глядел на меня и вертел что-то с огромной скоростью в двух верхних конечностях. Несколько секунд я молча испытывал отвращение к этому визави, затем гадкая тараканья башка легонько кивнула вверх.

В иссиня-чёрном круговороте повыскакивали буквы:

«Всё ясно, Дениска, придётся разжёвывать. Какие ж вы все все-таки… ну да ладно. Сущее возникает и самоопределяется с вероятностью 50%. Так, если Вселенная возникает в одной из бесконечных вероятностей, то в следующей ей уже не возникнуть. Понял?»