Дурные правила

– На, Александр Григорьевич, хлебни на дорожку чайку.

– Не хочу, – отвечал тот, стоя к нему в пол-оборота.

Лукин печально посмотрел на мрачную фигуру, потом заглянул в кружку и выловил оттуда какой-то мелкий сор.

– Это группа лейтенанта Спицына. Будете сегодня вместе выполнять боевое задание. Все командование лежит на лейтенанте, ему ты подчиняешься полностью, понял?

– Так точно, – хмуро пробурчал Кривоносов.

– И смотри, без фокусов, что бы там ни было, понял? – на этот раз строго сказал комбат.

Кривоносов вытянулся по стойке смирно и уже совсем другим голосом громко выпалил:

– Есть, товарищ майор!

– Вот так-то, – удовлетворенно хмыкнул Лукин и обратился ко мне:

– Пока твои бойцы чай допивают, пойдем-ка перекурим.

С этими словами он повел меня наружу. Там, в траншее, комбат достал расшитый бисером кисет с махоркой и сказал очень серьезным тоном:

– Держите ухо востро. Дело серьезное, на контроле у замполита дивизии, и шутить никто не будет.

Потом он смачно затянулся короткой самокруткой, мастерски скатанной буквально за несколько секунд. Я машинально поправил портупею и спросил:

– Вы это насчет Кривоносова?

– Я это тебе в целом говорю, о ситуации. С Александром я общался вчера, все ему разъяснил подробно, думаю, он меня понял.

– А товарищ Скворцова? Где она будет находиться? – поинтересовался я.

– За нее не беспокойся, она на месте будет. Ну, а где именно, тебе того знать не положено. Знаю только, что на позицию она ушла еще до рассвета.

Лукин закашлялся, сплюнул и отбросил недокуренную самокрутку за бруствер.

– Ладно, пойдем, лейтенант, пора вам уже.

Мы вернулись в блиндаж, и я дал бойцам знак, что мы выдвигаемся. Кривоносов все так же стоял у стены. Он был напряжен и с видимым нетерпением ждал, когда мы отправимся. Лукин взялся лично проводить нас до замаскированного навеса, под которым стоял виллис.

– Вот вам и машина нашлась, – с улыбкой сказал майор, – но смотрите у меня, чтоб с возвратом! – добавил он, видимо, желая, чтобы фраза прозвучала по-отечески строго, но вышло почему-то довольно грустно. Майора выдавали глаза: они глядели задумчиво и печально, не задерживаясь на лицах. Он по очереди крепко пожал руки всем четверым и коротко бросил:

– Езжайте!

Коробков, который до войны работал в совхозе комбайнером, сел за руль, рядом с ним Юсупов со взведенным ППШ наперевес, а мы с Кривоносовым разместились сзади. Ехать было недалеко, сложность составлял только открытый участок местности на подъезде к машинно-тракторной станции, который немцы простреливали из минометов. Его нужно было проскочить как можно быстрее, чтобы они не засекли нас и не накрыли огнем. Я напомнил об этом Коробкову, он кивнул и еще крепче стиснул рулевое колесо. Солнце ненадолго показалось сквозь серую пелену облаков, заставив меня слегка сощуриться и надвинуть на лоб козырек фуражки. Ехали небыстро, дороги почти не было, приходилось все время петлять, объезжая глубокие воронки, оставленные авиационными бомбами.

Наконец мы выехали на пустырь, в конце которого виднелись длинные корпуса МТС. Я хлопнул Коробкова по плечу, давая понять, чтобы он гнал что есть мочи. Мотор взревел, и машина рванула вперед, набирая скорость. Нас отчаянно подбрасывало на колдобинах, и я думал только о том, как бы не перевернуться, однако Коробков достойно справлялся с управлением, ловко маневрируя между воронками и пропуская меж колес мелкие ямы. Тряска была неистовая, и я боялся, что вот-вот кто-нибудь из нас выпадет и кубарем покатится по земле, но вскоре мы подъехали к кирпичным корпусам. Не сбавляя скорости, Коробков направил машину по узкому проезду между одноэтажными строениями. Тут путь нам преградила куча битого камня, обвалившегося со стен после обстрела. Машина с размаху ударилась об нее передним бампером, раздался протяжный скрежет царапавшего днище кирпича. С трудом преодолев препятствия, мы въехали во внутренний двор МТС.

Юсупов весело заулюлюкал и одобрительно потрепал Коробкова по шее. Мы остановились у самых построек, не выезжая на середину, чтобы машина была не сильно видна с воздуха на случай появления немецких «штук». Повсюду царило страшное запустение, напоминавшее о недавних ожесточенных боях. Здания были испещрены следами многочисленных артиллерийских ударов. Один из одноэтажных корпусов, где раньше располагались ремонтные мастерские, сильно обгорел, крыша кое-где провалилась. Посреди двора маячил остов разбитой осколочными снарядами полуторки.

Я велел Юсупову проверить стоящие впереди строения и проход, ведущий к выезду со станции. Он, пригибаясь, двинулся короткими перебежками, держа автомат перед собой. Мы присели за фрагментом кирпичной кладки, приготовили к бою оружие и стали ждать. Кривоносов был справа. Тут он привстал и впервые за все время обратился ко мне:

– Слышь, лейтенант, дай мне свой пистолет, а то неохота просто так тут подохнуть.

Я повернулся и только сейчас заметил, что его кобура пуста.

– Не положено, – ответил я после секундного раздумья. – Оружие возьмете только в случае гибели большей части группы.

– А как воевать-то, чтоб вас всех? Голыми руками, что ли? – огрызнулся он.

– Отставить, товарищ Кривоносов, – резко оборвал его я.

Он хмуро умолк, отвернулся и стал всматриваться в проем между корпусами, где только что скрылась фигура Юсупова. Пока мы ждали возвращения сержанта, утреннюю тишину внезапно прервал низкий протяжный гул крупнокалиберных орудий. Я инстинктивно прижался к земле, подумав, не по нам ли это стреляют, но потом, оценив громкость и интонацию выстрелов, пришел к выводу, что это били наши гаубицы. Разрывы прозвучали впереди, за передним краем немецкой линии укреплений. Тяжелые, словно удары огромного молота, они продолжались около пяти минут, потом все стихло, и снова в округе воцарилось напряженное молчание.

Вскоре показался Юсупов, он шел не таясь, в полный рост и, подойдя к нам, довольно заулыбался.

– Все чисто, командир, ни немцев, ни наших не видать, – упредив мой вопрос, весело отрапортовал старшина. Я же не разделял его веселости, и с каждой минутой нервное напряжение делалось все сильней.

– Группа, за мной! – скомандовал я, и мы гуськом, на расстоянии пяти метров друг от друга, двинулись к выходу с территории ремонтной базы. Пройдя вдоль корпусов и миновав остатки некогда стоявших здесь ворот, мы оказались на открытой местности. Впереди, в полукилометре от нас, тянулась железнодорожная насыпь, за которой виднелись руины многоэтажных домов, зиявших пустыми глазницами окон, словно гигантские черепа. Пространство перед насыпью сохраняло следы длительного кровопролитного сражения. Земля была изрыта воронками от снарядов, кое-где виднелись обвалившиеся неглубокие траншеи. Невдалеке от насыпи, слева, замер подбитый танк. Его корпус был изувечен пробоинами, а сорванные с катков гусеницы валялись на земле, напоминая сброшенную змеиную кожу. В воздухе ощущался сладковатый тошнотворный запах застарелой гари с едва ощутимой примесью разложения. Вскоре ветер сменил направление, и запах ослаб.

Впереди, на горизонте, стоял плотный столб тяжелого черного дыма, который ветер слегка сносил влево. Он упирался в серые блеклые облака, сливаясь с ними наверху, из-за чего небо на западе казалось разделенным надвое. Наши орудия били по железнодорожной платформе, и, видимо, сегодня снаряды достигали цели. Плотные клубы черного маслянистого дыма росли и двигались все быстрее, будто стремясь заполонить собой все небо. Казалось, еще немного, и этот пасмурный день до срока сменит новая ночь.

Мы двигались осторожно, пытаясь использовать как укрытие рельеф местности, обломки каменного забора, полузасыпанные брошенные окопы. Собравшись вместе, решили приступить к постановочному осмотру позиций. Кривоносов вызывающе глянул на меня, вынул из чехла громадный морской бинокль и, выпрямившись в полный рост, выступил вперед, наводя окуляры на видневшиеся за насыпью руины. Я хотел было приказать ему укрыться за основанием ограды, но решил, что разжалованный танкист просто выполняет поставленную перед ним задачу. Так стоял он, вытянувшись, словно моряк на носу идущего сквозь бурю корабля, бросая отчаянный вызов разбушевавшейся стихии. Постепенно и мы, воодушевленные его примером, вышли из своего ненадежного убежища за остатками кирпичной стены и стали пристально всматриваться в разрушенные многоэтажки, похожие на заброшенные осиные гнезда. Постояв некоторое время, прошли по траншее вперед и вправо и там продолжили наблюдение из осыпавшегося окопа.

Первые минуты дались трудно. Это было колоссальное напряжение всех физических и моральных сил: вены на шее вздулись и, казалось, вот-вот лопнут от напора крови, подгоняемой неистово колотившимся сердцем. Однако промелькнуло мгновение, потом другое, но ничего не произошло. На западе все было тихо, словно противник покинул передовые позиции.

Мои бойцы, поначалу напряженные и едва скрывающие свое волнение, немного успокоились и принялись исследовать в бинокль метр за метром передний край территории противника. Кривоносов вошел в роль и деловито расхаживал взад-вперед, глядя в бинокль и иногда делая какие-то пометки на планшете, где у него лежала сложенная карта и чистый блокнот. Время текло, как расплавленное масло, вокруг ничего не происходило. Я подумал, что это к лучшему, но, с другой стороны, командование непременно потребует от нас подробный отчет. Тогда я решил, что нам необходимо сменить диспозицию и переместиться метров на пятьсот правее, поближе к заброшенной будке регулировщика, откуда открывался вид на оставленные после артобстрела немецкие укрепления, расположенные в первых этажах разрушенных зданий. Стараясь не шуметь, мы прошли вперед по открытой местности, являя собой отличную мишень.

Тем временем немцы опомнились от удара нашей артиллерии и начали ответный минометный обстрел. Правда, их мины метили в глубь оборонительных линий и пока никак не мешали нашему передвижению. Кое-где нам удавалось юркнуть в оставленные траншеи, но скоро они закончились, и мы, пригибаясь, стали двигаться наискосок, туда, где у железнодорожного полотна прилепилась маленькая постройка. Я решил, что мы заляжем у насыпи и оттуда будем вести дальнейшее наблюдение. Шли друг за другом: первым Коробков, за ним Кривоносов, а потом, чуть поодаль, мы с Юсуповым.

Край насыпи уже виднелся в паре сотен метров, когда внезапно, где-то за нашими спинами, раздался свист, а за ним громкий хлопок разрыва. К нему примешался еще какой-то звук. Я машинально припал к земле, стараясь отыскать хоть малейшую неровность или выемку. Свист повторился, хлопки ударили позади, на ремонтной станции, раздался хруст посыпавшегося кирпича. Мы пролежали несколько минут в ожидании следующего минометного залпа.

Потом я подумал, что нужно попытаться броском добраться до какого-нибудь укрытия. Досчитав до ста, я поднялся на ноги, за руку подхватил Юсупова и тихо позвал остальных. Кривоносов приподнялся на одно колено. Я глянул вперед, туда, где перед взрывом находился шедший первым Коробков. Он лежал, уткнувшись лицом в землю, с раскинутыми руками. Я хотел было крикнуть «ложись», но тут раздался новый выстрел. Я снова припал к земле, видя, как кряжистая фигура Кривоносова тяжело осаживается на землю и кубарем скатывается в ближайшую неглубокую воронку. Я резко нырнул за ним. Мы лежали, вжавшись в землю, и ждали следующего выстрела из руин. Кривоносов был серьезно ранен, пуля прошла навылет, пробила легкое, и изо рта у него пузырями шла кровь. Я стал судорожно шарить в подсумке, пытаясь найти бинт, и в этот момент услышал сзади голос Юсупова:

– Командир, ты жив?

Я тихо отозвался, сказав, что Кривоносов ранен.

– Держись, я сейчас, – услыхал я в ответ и хотел было приказать сержанту оставаться на месте, но тот рванулся с земли с автоматом наперевес, в три прыжка оказался у воронки и уже почти очутился в ней, когда из многоэтажек раздался третий выстрел. Юсупов на мгновение застыл, загреб руками воздух, упал навзничь и больше уже не шевелился.

Я вжался щекой в землю и замер. Кривоносов лежал рядом на спине, шинель на его груди потемнела от крови, но он был в сознании и повернул голову в мою сторону. В его глазах отразились боль и тоска, но вместе с тем какая-то могучая решимость. Мы глядели друг на друга, я вынул из подсумка бинт и хотел подползти к нему вплотную, но он отчаянно замотал головой, приказывая мне не делать этого. Он лежал и смотрел куда-то вверх, на небо, а я не слышал ничего, кроме бешеных ударов собственного сердца.

Я подумал: «А где же Катя? Почему она не стреляет?» Так лежали мы рядом еще некоторое время. Вдруг Кривоносов повернулся ко мне и кивнул. Не успел я понять, что означает этот кивок, как он, напрягшись, приподнялся на руках. Я попытался схватить его за ногу, но он, хрипя и цепляясь за выступы, выбрался из воронки. С полминуты он стоял согнувшись, собираясь с силами, а потом выпрямился во весь рост. Время замерло. Раздался выстрел, и Кривоносов, уже мертвый, рухнул обратно в воронку.

Я остался один, в растерянности прикрывая голову руками и судорожно соображая, что мне делать дальше. Времени у меня почти не оставалось – воронка служила лишь условной защитой, и немец без труда достал бы меня там, стоило ему лучше прицелиться. Я вспомнил, что совсем близко от того места, где мы лежали, начиналась заброшенная траншея. Если бы мне удалось добраться до нее, я бы мог дождаться наступления темноты! Раздумывать было некогда, и я решился, пока снайпер не засек меня. Закинув автомат за спину, я стал карабкаться вверх и перемахнул через край воронки.

Немец уже и сейчас мог бы начать стрелять, но, видимо, он был педантом и хотел сработать чисто, одним выстрелом, полагая, что мне все равно некуда деваться. Я пополз, но вот бугор распаханной взрывами земли преградил мне путь. Медленно заползать на него было бессмысленно – так стрелок снял бы меня без малейшего труда. Тогда я вскочил и ринулся вперед, вложив в свой рывок все оставшиеся силы. Я прыгнул раз, другой, третий, нарочно меняя направление, чтобы ему сложнее было целиться. До спасительной траншеи оставалось не более трех метров, когда я услышал выстрел и в тот же миг ощутил обжигающий удар в спину. Падая, я покатился по земле. Я хотел приподняться, но тут раздался еще один выстрел. Я ждал нового удара и новой боли, но их не последовало. Я вдруг понял, что звук последнего выстрела был уже другим и прозвучал он не со стороны разрушенных домов, а откуда-то справа, оттуда, где стояла одинокая будка регулировщика. Над окрестностями воцарилась мертвая тишина. Я стоял на коленях, но от боли стал заваливаться на бок. Сознание не покидало меня, и тут меня осенило: тот последний выстрел сделал не немец – это была Катя, все это время сидевшая в засаде и ждавшая удобного момента. И вот теперь, как видно, она смогла наконец достать свою цель.

Так думал я, вспоминая ее милое открытое лицо и понимая, что уже почти не чувствую ног, что рядом, в нескольких метрах, остывают тела моих товарищей – цена, уплаченная за этот единственный верный выстрел. Я еще раз попробовал приподняться, выжидая, не будет ли кто-нибудь стрелять. Но нет, безмолвие повисло над округой, прекратился даже ответный минометный огонь немцев. Я растянулся на земле, глядя на разрастающееся черное облако дыма вдали. Стало зябко и страшно, захотелось пить, а с неба начинал капать мелкий холодный дождь.