Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 2: За пределами символизма

Разыскания в области русской литературы XX века. От fin de si?cle до Вознесенского. Том 2: За пределами символизма
Николай Алексеевич Богомолов

Гуманитарное наследие
Михаил Кузмин, Осип Мандельштам, Алексей Крученых… Во второй том посмертного собрания статей выдающегося филолога, крупнейшего специалиста по литературе серебряного века, стиховедению, текстологии и русской модернистской журналистике Николая Алексеевича Богомолова (1950–2020) вошли его работы, посвященные пост-символизму и авангарду, публикации из истории русского литературоведения, заметки о литературной жизни эмиграции, а также статьи, ставящие важные методологические проблемы изучения литературы ХХ века. Наряду с признанными классиками литературы русского модернизма, к изучению которых исследователь находит новые подходы, в центре внимания Богомолова – литераторы второго и третьего ряда, их неопубликованные и забытые произведения. Основанные на обширном архивном материале, доступно написанные, работы Н. А. Богомолова следуют лучшим образцам гуманитарной науки и открыты широкому кругу заинтересованных читателей.

Н. А. Богомолов

Разыскания в области русской литературы XX века От fin de si?cle до Вознесенского Том 2 За пределами символизма

КУЗМИН, МАНДЕЛЬШТАМ, КРУЧЕНЫХ И ДРУГИЕ

«СМЕРТЬ НЕРОНА» М. КУЗМИНА В ЛИТЕРАТУРНЫХ КОНТЕКСТАХ

Немудрено, что пьеса эта стала предметом уже не одного исследования. Собственно говоря, практически она одна во всем драматургическом наследии Кузмина является не милой шуткой, не инсценировкой и не стилизованной поделкой. Задуманная в 1924 г., начатая в 1927-м и оконченная в 1929-м, она много лет оставалась неизвестной и впервые была опубликована лишь в 1977 году. За это время вокруг нее накопилось несколько комментариев и научных работ[1 - Мальмстад Дж., Марков В. [Комментарии] // Кузмин М. Собрание стихов: В 3 т. [Т.] III. M?nchen, 1977. С. 737–741; Ботт Мари-Луизе. О построении пьесы Михаила Кузмина «Смерть Нерона» (1928–1929 г.): Тема с вариациями от Мандельштама до Булгакова // Studies in the Life and Works of Mixail Kuzmin / Ed. by John E. Malmstad. Wien, 1989 (Wiener slawistischer Almanach. Sonderband 24); Kalb Judith E. The Politics of an Esoteric Plot: Mikhail Kuzmin’s Smert’ Nerona // The Soviet and Post-Soviet Review. 1993. Vol. 20, No. 1. P. 35–49; Тимофеев А.Г. Театр нездешних вечеров // Кузмин М. Театр: В 4 т. (2 кн.). [Oakland, 1994]. Кн. 1. С. 412–416; Он же. [Примечания] // Там же. Т. 2. С. 375–380; Толмачев М.В. Бутылка в море: Страницы литературы и искусства. М., 2002. С. 82–102. Отметим, что в последней работе дана весьма схожая с нашей оценка художественного уровня пьесы: «…конечно, очевидно, что Кузмин-драматург намного уступает Кузмину-поэту. Мы готовы были бы даже сказать, что пьесы Кузмина принадлежат к околичностям истории русской литературы, если бы… если бы не было “Смерти Нерона”» (С. 84–85). Из работ недавнего времени назовем размещенную в интернете: Панова Лада. К 90-летию пьесы М. Кузмина «Смерть Нерона»: не пора ли ее поставить? // https://www.colta.ru/articles/literature/23483-o-nezasluzhenno-zabytoy-piese-mihaila-kuzmina-smert-nerona (дата обращения 3.05.2020). С работой, препринтом которой является данная публикация, нам удалось ознакомиться благодаря любезности автора. В этом варианте она называется «Убить в себе Нерона: драма художника и власти в последней пьесе Кузмина» и входит в книгу: Панова Л.Г. Зрелый модернизм: Кузмин, Мандельштам, Ахматова и другие (в печати).]. Однако по большей части они касаются линии Нерона, тогда как вторая линия, «современная», затрагивается лишь слегка. Скорее всего, это было связано с тем, что она казалась авторам статей ясной сама по себе, без каких бы то ни было специальных пояснений. Как нам кажется, такое представление не отвечает действительности, и некоторые наблюдения на этот счет нам хотелось бы представить.

1. КУЗМИН И ДОСТОЕВСКИЙ

Ф.М. Достоевский не принадлежал к числу самых любимых писателей Кузмина. И тем не менее отголоски произведений Достоевского у него довольно регулярны. Однако до сих пор речь шла преимущественно о «Братьях Карамазовых». А.Г. Тимофеев посвятил значительную часть одной из своих статей откликам на этот роман в «Крыльях»[2 - См.: Тимофеев А.Г. М. Кузмин в полемике с Ф.М. Достоевским и А.П. Чеховым («Крылья») // Серебряный век в России: Избранные страницы. М., 1993. С. 211–220. То же (с подзаг.: «Литературная предыстория центрального героя “Крыльев”») – Russian Literature. 1997. Vol. XLI. № 1. С. 51–60. Отчасти итоги традиционного восприятия отношения Кузмина к Достоевскому подведены в работе: Бурмакина Ольга. М. Кузмин и Ф. Достоевский: Творческие со- и противопоставления. Диссертация на соискание ученой степени magister artium по русской литературе. Тарту, 2003.]. Несколько раз проводит параллели между «Братьями Карамазовыми» и «Смертью Нерона» Дж. Калб в своей книге[3 - Kalb Judith E. Russia’s Rome: Imperial Visions, Messianic Dreams, 1890–1940. Madison, 2008 (Chapter Five: Emperors in Red: The Poet and the Court in Mikhail Kuzmin’s Death of Nero).]. Однако, как представляется, для интересующей нас пьесы гораздо более значимым оказывается другой роман Достоевского – «Идиот».

Необходимо заметить, что вообще при разговоре о «Смерти Нерона» исследователи и комментаторы предпочитают говорить о персонажах из далекого прошлого, а не о современных. Павел, Мари и другие действующие лица «современного» плана действия неизменно остаются в тени. Меж тем именно они выявляют очень многие особенности семантики пьесы, если не большинство из них. Вряд ли подлежит сомнению, что 1914 и 1919 годы гораздо более интересуют Кузмина, чем эпоха Нерона.

Начнем с более раннего времени.

Первая же ремарка заставляет нас вспомнить названный выше роман Достоевского: «Саратов. Комната в доме Иволгиных»[4 - Кузмин М. Театр: В 4 т. (в 2 кн.). Кн. 1. С. 346. Далее страницы этого издания указываются непосредственно в тексте. О неточностях текстов данной книги см.: Дмитриев П.В. М. Кузмин: разыскания и комментарии. СПб., 2016. С. 187–190.]. Напомним, что именно в семействе Иволгиных помещает генерал Епанчин князя Мышкина сразу же по его приезде в Петербург: «…в доме, то есть семействе Гаврилы Ардалионыча Иволгина <…> маменька его и сестрица очистили в своей квартире две-три меблированные комнаты и отдают их отлично рекомендованным жильцам, со столом и прислугой»[5 - Достоевский Ф.М. Полн. cобр. cоч.: В 30 т. Л., 1973. Т. 8. С. 30. Далее страницы этого издания указываются в тексте.]. К слову отметим, что место действия пьесы напоминает о том, что годы раннего детства самого Кузмина прошли именно в Саратове. Заметим также и то, что у Достоевского в третьей главе, где речь впервые заходит об Иволгиных, все время упоминаются мать и дочь, тогда как Ганя стоит отдельно, не говоря уже о генерале Иволгине; Коля же вообще появляется много страниц спустя. Так же и у Кузмина: постоянной спутницей Иволгиной является ее дочь. Род занятий Павла, конечно, не тот, что единственно может доставить пропитание князю Мышкину, но слово, выбранное Кузминым, словно бы намекает на каллиграфические умения Мышкина: «Ты занят медициной, я своим писанием» (С. 347). К тому же Мышкин и Лукин (такова не сразу становящаяся известной зрителю фамилия Павла) практически ровесники: Павлу 25 лет, Мышкину 26. Марья Петровна Рублева, в которую – на первый взгляд, безнадежно – влюблен Павел, почти всегда называется французским вариантом имени – Мари, что заставляет вспомнить несчастную Мари из рассказа Мышкина семейству Епанчиных. В разговоре Павла с Мари очень скоро всплывает Швейцария, и потом она еще не раз будет в том или другом виде присутствовать в «Смерти Нерона» – вряд ли стоит напоминать о роли Швейцарии в жизни князя Мышкина.

В седьмой картине второго акта мы узнаем о том, что Павел получил громадное наследство, и сразу же – что отец Мари растратил сто тысяч. Ровно столько же приносит после получения наследства Рогожин Настасье Филипповне, преодолев массу усилий, чтобы получить деньги наличными в один день, – и Павел тоже. На реплику: «Деньги все же в банке. Как он может их отдать? Получена только незначительная часть», – следует ответ Иволгиной: «Из банка возьмет. Он уж найдет, что сделать» (С. 359). А девятая картина, действие которой происходит сразу после передачи денег Мари, вообще может быть принята за парафраз многих основных моментов «Идиота»: «Мари. <…> Я в первый раз вижу такого благородного человека, такого чистого, такого наивного человека. <…> Я так оскорбила вас. Павел. Это вполне естественно. Что же я был в ваших глазах? Какое-то самонадеянное ничтожество. <…> Мари. Не мучьте меня. Нет, впрочем, мучьте, вспоминайте, корите. Я заслужила это, и вы имеете право казнить меня. Пав<ел>. М<арья> П<етровна>, запомните раз и навсегда: никаких прав на вас я не имею и не собираюсь иметь. <…> Как я до этого вас любил, так и теперь люблю. Я не изменился» (C. 362), и так далее.

Наконец, стоит вернуться несколько назад к сцене в кустах над Волгой. Напомним краткий эпизод из этой сцены. «Мари. Так вы влюблены в меня. И, конечно, готовы чем угодно доказать это. Пав<ел>. Я готов доказать, но почему “конечно”? Мари. Достаньте мне хлыст. (Кидает хлыст в воду. Павел бросается с обрыва.) Браво, браво. Нет, нет, не руками. Зубами, как пудель» (С. 356). Конечно, настроенное на ситуации «Идиота» внимание первым делом различит здесь всю сцену у Настасьи Филипповны с бросанием ста тысяч в камин и репликой Фердыщенко: «Я зубами выхвачу за одну только тысячу!» (С. 146). Но, кажется, не менее важны здесь хлыст – важнейший элемент предметного мира в «Первой любви» Тургенева, и обрыв – название романа Гончарова, на долгие годы ставшего во второй половине XIX века и в начале двадцатого ключевым для понимания роковой русской любви произведения.

Таким образом, не только Достоевский, но и наиболее заметные ключевые ситуации русской прозы второй половины XIX века оказываются сконцентрированы Кузминым в нескольких строках драматического текста.

После этого уже как-то само собою разумеется, что наследство Павла оказывается полностью растраченным, а он сам попадает сперва в римский сумасшедший дом, а потом в уединенный дом в Швейцарии, весьма похожий на убежище доктора Шнейдера.

2. КУЗМИН И БАГРИЦКИЙ

Третья картина второго действия пьесы происходит в сумасшедшем доме, и открывают ее две развернутые реплики. Одну произносит первый сумасшедший – оратор, стоящий на бочке: «Господа, в этом листке бумаги – экстракт долгих лет, целой жизни, ряда поколений. Секрет бессмертия и счастья. И называется это “благовестием”. Просьба не путать с евангелием, которое в переводе тоже значит благовестие[6 - Третье действие пьесы открывается картиной пожара в отеле, устроенного Павлом, который теперь стоит на крыше и провозглашает: «Благовестие! Благовестие!» (С. 365). А в конце пьесы последняя фраза монолога Тюхэ гласит: «Как мог умереть Нерон, одно имя которого звучит для меня как благовестие?» (С. 380).]. Я решил облагодетельствовать человечество и раздаю всем даром это сокровище. Господа, становитесь в очередь за благовестием». На эту речь откликается второй сумасшедший: «Никаких господ давно нет и Г?спода тоже. Что значит “Господь”? Соединение букв. Нужно уметь читать, как мы читаем ЛСПО. Толковать это можно как угодно. Всякий толкует по-своему, потому что это слово бессмысленно и не выражает никакой сущности. Так же и Господь. Механическое соединение букв. И никакого Господа нет. И Бога нет. Где Он? Вот я говорю, что Бога нет – и он молчит. Почему Он молчит? Потому что Его нет» (С. 370).

Тут следует напомнить, что сумасшедший дом находится в Риме, а также отметить, что произнесением этих реплик и ограничивается роль первого сумасшедшего, а второй произносит еще две реплики общим счетом в шесть слов. И этим их функция в пьесе оказывается исчерпанной. Можно было бы не обращать внимания на слова, списав их на имитацию бессмысленного речевого потока, если бы не одно сейчас уже малозаметное обстоятельство. Загадочное слово ЛСПО, нуждающееся в истолковании, теснейшим образом связано с советской действительностью 1920-х годов, и означает оно: Ленинградский союз потребительских обществ[7 - Отмечено в комментарии Дж. Мальмстада и В.Ф. Маркова (Собрание стихов. [Т.] III. С. 740).]. Мы оставляем в стороне вполне возможные рассуждения об отношении Кузмина к разного рода советским аббревиатурам, начиная с названия страны[8 - Не оставляющим сомнения образом это оценено в стихотворении «Не губернаторша сидела с офицером…»], что нуждается в тщательном изучении разнородного языкового материала, и остановимся только на том, что в данном контексте оно приобретает характер сигнала, заставляющего задуматься над смыслом невозможного словоупотребления.

И здесь, как кажется, следует вспомнить, что в конце 1920-х и начале 1930-х годов Кузмин оказывается весьма заинтересован творчеством (и личностью) Эдуарда Багрицкого. Его статья о Багрицком[9 - Литературная газета. 1933. 17 мая. См. также: Морев Г.А. Советские отношения М. Кузмина (К построению литературной биографии) // Новое литературное обозрение. 1997. № 23. С. 78–86.] достаточно хорошо известна, но гораздо меньше известно, что 1 апреля 1929 года, во время работы над «Смертью Нерона», приезжавший в Ленинград вместе с Н. Дементьевым Багрицкий приходил к Кузмину[10 - Кузмин Михаил. Дневник 1929 года / Публ. С.В. Шумихина // Наше наследие. 2010. № 95. С. 82. Приведем эту запись: «Вскоре пришли и гости. Без мол<одого> чел<овека>. Багрицкий уже седоватый, толстый, уютный и артистический человек».], а потом от своего близкого знакомого П. Сторицына, который еще с предреволюционных времен был приятелем Багрицкого, Кузмин довольно регулярно получал о нем сведения и заносил их в дневник. К этому времени уже появилась первая книга стихов Багрицкого «Юго-Запад», в начале которой находим стихотворение «Ночь», а в нем следующие строки:

…пылкие буквы
«МСПО»
Расцветают сами собой
………………………………..
Четыре буквы:
«МСПО»,
Четыре куска огня:
Это –
Мир Страстей, Полыхай Огнем!
Это –
Музыка Сфер, Пари
Откровением новым!
Это – Мечта,
Сладострастье, Покой, Обман![11 - Багрицкий Эдуард. Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1964. С. 55.]

Нетрудно заметить, что поэт здесь проводит со словом МСПО, полным аналогом ЛСПО, ту же операцию, которую рекомендует персонаж Кузмина: толкует бессмысленное и не выражающее никакой сущности слово тремя возможными способами. Царство еды приравнивается у Багрицкого к разнообразным высшим сущностям романтического мира, от мечты и сладострастья до музыки сфер, а непричастность лирического героя этому волшебному царству ветчины и тортов вызывает поток ламентаций:

И на чт? мне язык, умевший слова
Ощущать, как плодовый сок?
И на чт? мне глаза, которым дано
Удивляться каждой звезде?
И на чт? мне божественный слух совы,
Различающий крови звон?
И на чт? мне сердце, стучащее в лад
Шагам и стихам моим?![12 - Там же.]

Вряд ли Кузмин не обратил внимания на то, что молодой советский поэт использует ход, реверсивный движению его собственного стихотворения «”А это – хулиганская”, – сказала…», в котором «библейское изобилие» оказывается одной из вершин прежнего строя мира, ныне искаженного.

Однако отождествление ЛСПО с Господом Богом, приравнивание библейского изобилия к божественной сущности оказывается ересью, достойной в сумасшедшем доме удара лейкой по голове как самого убедительного доказательства, а в действительности… Действительность, изображенная в «Смерти Нерона», так искажена, что выход из нее трудно себе представить. Но, кажется, Кузмин готов искать и такую возможность.

3. КУЗМИН И КУЗМИН

Практически в самом начале пьесы, после обмена беглыми репликами, Мари говорит Павлу: «Какое золотое небо сегодня! Я никогда не видывала такого!», на что Павел отвечает: «А я видел! <…> Я видел! Давно. Лет десять тому назад. <…> Голова кружилась. Казалось, я мог бы полететь, запеть, записать стихи, заговорить с первой встречной дамой. И вот тогда небо было такое же золотое. Один раз» (С. 322–323). «Златое небо» – название неоконченного романа Кузмина о Вергилии, что не было отмечено комментаторами, но для нас существеннее то, что «золотым небом» завершается стихотворный цикл Кузмина «Лазарь». Его последняя строка: «И как желтеет небосклон…», а за 8 строк до этого: «Как золотится небосклон!», и еще немного ранее: «Ты, братец, весь позолотел». А в предыдущем стихотворении:

В окне под потолком желтеет липа
И виден золотой отрезок неба.
…………………………………………..
Сидевший у стола не обернулся,
А продолжал неистово смотреть
На золотую липу в небе желтом.[13 - Обратим внимание, что «золотой» и «желтый» здесь уравниваются, становятся одним и тем же.]
…………………………………………..
– Я вам принес хорошего вина.
Попробуйте и закусите хлебом.
–– О, словно золото! А хлеб какой!
Я никогда такой не видел корки!
Вливается божественная кровь!
………………………………………….
Какое солнце! Липы![14 - Стихи Кузмина цитируются по изд.: Кузмин М. Стихотворения. СПб., 2000.]

И еще раньше, в пятом стихотворении:

Станет человек плачевней трупа.
И тогда-то в тишине утробной
Пятая сестра к нему подходит,
Даст вкусить от золотого хлеба,
Золотым вином его напоит:
Золотая кровь вольется в жилы,
Золотые мысли – словно пчелы