Крутень

– Никто в свидетели не пойдёт, – немного успокоившись, ответил Клим, – да и заявлять не стоит, сами разберёмся. Погоди, придёт время, всем салазки завернём.

– Пока оно идёт, они нам их не только завернут, а и совсем оторвут, – Фёдор закурил. Папироса прыгала в руке, роняя красные искры, – ладно, стерплю на первый раз, но, если они ещё раз вылезут, перестреляю без суда и следствия, так и знай.

– Ты, Фёдор, наган убери и никому не показывай, не положено. Тебя за него самого в тюрьму упекут. Если что, скажешь, что я стрелял. Пошли спать, утро скоро. Мне моя Фрося скоро во дворе стелить начнёт. Каждый день ноет и ноет, что меня дома не бывает, а того не понимает, глупая баба, что быть председателем сельсовета, это тебе не в поле косить, это понимать надо.

Разойдясь по домам, они долго не могли уснуть, только сейчас поняв, как близки были к смерти. Обернулся Клим вовремя, как будь то, почуял опасность. Он узнал в бросавшем Илью Панова. Но не стал говорить Рогозину, подозревая, что этот выпад к политике никакого отношения не имеет. Дома Клим не стал заходить в избу, булгачить семью, а сразу прошёл на сеновал. Он всегда там держал одеяло на всякий случай. Случаев таких хватало с лихвой, благо ночи стояли тёплые. Фёдору про недовольную жену он попросту соврал. Клавдия была баба покладистая и никогда Клима ни в чем не попрекала. У них была корова и, хоть и ладящая, но своя лошадёнка. С наделом он справлялся. Двое почти уже взрослых сыновей помогали ему, и пахать и сено заготавливать. Клава тоже ворочала за мужика, но всегда с песнями и прибаутками. Клим был доволен своей жизнью. Лишнего в доме не водилось, но на жизнь хватало. Его и председателем выбрали за то, что он вроде бы и бедняк, а с другой стороны справный хозяин и рассудительный. У него на все были объяснения, согласно текущему моменту. Устроившись на сеновале, он продолжал думать о сегодняшнем непокойном дне.

– Федька молод, горяч. Не понимает, что рано нам ярмо на шею одевать. Власть сама ещё не определилась, как хозяйство на деревне вести, а он хочет вперёд его коммуну создавать. Было бы из чего, не вопрос. Поддержки нет, своего тоже кот наплакал. Только разоримся вчистую и больше ничего. Правы мужики, буза пойдёт. Землю за собой застолбим, а там, как получится.

Мысли Клима прервал шорох внизу. Он поднял голову и нащупал в кармане наган. Заскрипела лестница. Кто-то осторожно поднимался на сеновал. Вот открылась дверь и в проёме показалась чья-то голова. Председатель снял предохранитель.

– Клим, ты здесь? – раздался голос жены.

– Фу ты, черт, чуть ведь не пристрелил, – у Клима от напряжения на лбу пот выступил, – ты чего по ночам шарахаешься?

Клава залезла на сеновал, закрыла дверцу и ощупью добралась до мужа. Она нырнула к нему под одеяло и обхватила Клима горячими руками.

– Тебя ни днём, ни ночью нет, стосковалась я, миленький по мужитской ласке, – залепетала Клава, – забыла уже какой и дух у тебя.

– Вот егоза, нашла момент, – довольный Клим обхватил жену и зарылся лицом в её волосы, ощупывая руками её упругое тело, – совсем как молодые.

– Так мы и не старые вовсе, а ласки так хочется, что и высказать не могу, – торопливо расстёгивая упрямые пуговки, зашептала жена.

Клим только чаще засопел и крепче сжал Клаву.

Под утро довольные и заспанные они слезли с сеновала, и зашли в избу. У печки уже вовсю хозяйничала дочка Даша. В свои семнадцать лет она могла легко справиться со всей бабьей работой. Сыновья ещё спали после ночной гулянки. Эти не сегодня – завтра сами обзаведутся семьями и отделятся от родителей. Даша посмотрела на мать, хихикнула и продолжила своё дело. А Клавдия с совершенно неуместной улыбкой прошла в свою комнату и стала приводить себя в порядок. Клим, заметив ухмылку дочери, смущённо откашлялся и уселся на приступок с кисетом в руке.

– Ты, Дашка была вчерась на пятаке? – спросил он у дочери.

– Была, – ответила Даша.

– А видела, как Илюха Панов в драку лез?

– И правильно лез. Этот Федька девок оскорбил. Мишка Дмитриев вступился, а Илья ему помочь хотел. Только Мишка драку не допустил и Федьку прогнал. Федька сам во всем виноват, много о себе думает. Форсу хоть отбавляй, а все не в дело.

– Так я и думал. Надо ему выговор влепить. Не умеешь держать себя, лучше не суйся, – подумал Клим, а вслух сказал, – а ты там себе хахаля не нашла ещё?

Даша вспыхнула, но тут же опустила глаза. Полные щеки с трогательными ямочками мигом заалели, даже уши стали красными. Отец весело засмеялся.

– Точно, угадал, ведь. И кто он таков, наш будущий зять?

– Отстань, тятя, нет у меня никого, – прошептала Даша.

– Борька Тараканов за ней увивается, сам видел, – зевая, заявил Олег, старший сын, слезая с печи.

– Врёшь ты все, – глаза Даши зло сверкнули, она вся напряглась, кулачки сжались, грозя влепить Олегу оплеуху.

– А ну, успокоились. Ты дочка не смущайся, твоё дело молодое. Только не подпускай к себе, а так можно, – рассудил отец, довольно улыбаясь. Он и сам Клаву на сеновал затащил, когда ей было семнадцать. Потом, правда, женился. Все честь по чести. Время тогда тоже неспокойное было. То война, то революция. И то и другое как-то обошли село стороной, но народу немного поубавилось, да и жизнь стала какая-то ненадёжная. Никто не знал, что завтра будет, а как править сегодня, вообще не представлял.

6

Вечером вся семья Дмитриевых сидела за столом и ужинала. Разговоров не вели, Дмитрий этот порядок давно у себя завёл, справедливо считая, что еда и разговор совершенно не совместимы. Вот и сейчас работали ложками в относительно полной тишине. Первым закончил Михаил. Он встал из-за стола и уселся у печки на лавке, хотя обычно после ужина уходил из кухни. Отец сразу заметил перемену в настроении сына и, положив ложку на стол, повернулся к Мишке.

– Говори, сынок, чего притих, – произнёс он.

– В воскресенье сватов засылайте к Лаптевым. Жениться надумал, – заявил Миша.

– Это, к каким Лаптевым, уж, ни к Семёну ли Васильевичу? – поинтересовался отец.

– К нему, папаня, – ответил Миша.

– Ну что же, жениться тебе самая пора. Лишние руки в хозяйстве всегда нужны. Ты как мать думаешь? – Дмитрий не рассердился, чем очень обрадовал Мишку. Он по привычке ждал недовольство отца.

– Я не против. Как только Лаптевы к такому происшествию отнесутся, – высказалась Авдотья, – мать то Валентины Матрена уж больно привередлива была к парням. Первой красавицей на селе слыла, высоко себя несла.

– Мы тоже не из последних будем, а Мишка парень видный, – Дмитрий поднялся и направился к выходу, – даже шибко видный, выше всех парней на голову. Ладно, в воскресенье пойдём сватать. Готовьтесь. Сватом Панова возьмём. Этот и лошадь за свинью сосватает, никто и не заметит.

В воскресенье процессия сватов в новых нарядах уселась в телегу и отправилась в Доброво. Ехать было недалеко. Села стояли всего в километре друг от друга, а Лаптевы жили в крайнем дому, почти сразу за мостом. Дом был добротный, из красного кирпича, почти точно такой же, как и у Дмитриевых. Разница была только в том, что пятистенок Дмитриевы занимали целиком, а Лаптевы делили жилье с соседями. Жили они небогато, но лошадь с коровой в хозяйстве имелись. Отец Валентины Семён Васильевич всю империалистическую прошёл, но ни красным, ни к белым не качнулся, а сразу после революции домой подался. В семье кроме Валентины росла ещё младшая дочка Марья. До них Матрена рожала детей, но они почему-то не выживали, все померли в младенчестве. Валентину она родила, когда ей уже было за тридцать лет.

Лаптевы гостей совсем не ждали. Валентина побоялась сказать родителям про сватовство, но сама ждала гостей с замиранием сердца, без конца выглядывая из-за дома. Семён во дворе тесал оглоблю к новым саням, когда у крыльца остановилась телега со сватами. От удивления он так и застыл с поднятым топором. Панов спрыгнул с телеги и подошёл к Семёну.

– Видал, Митрий, как встречают сегодня гостей в Доброве, – бойко заговорил он, – с топором. Интересно как провожают они в свете нынешнего курса? Наверное, оглоблей. Смотри, как раз и оглобля готова. Здорово, Семён Васильевич. Заканчивай свои хлопоты. Мы к тебе сватать Валентину приехали. Вон и жениха с собой привезли заодно. Ты как, не против такого поворота событий? Как говорится, ваш товар, наш купец.

Семён воткнул топор в стоявший рядом чурбак и, застенчиво улыбнувшись, сказал:

– Я то не против, да как невеста скажет. Проходите в избу, гости дорогие. В ногах правды нет. Посидим за столом, обсудим ваше предложение.

Он первым пошёл в дом, за ним двинулся Панов, а следом Дмитрий Николаевич с Мишей. Последний пока шёл по тёмному коридору, раза два приложился лбом к перекладам.

– Хватит тебе искры высекать, все равно ни пса не видно, – недовольно заметил Дмитрий, – голову почаще нагибай, сколько раз тебе говорено.

Мишка промолчал. Он переживал за исход дела, поэтому нервничал. По его мнению Панов слишком разговорчив был, как бы не испортил все дело. Но Василий Ильич так совсем не думал. Он всегда был уверен в себе. Вот и в этот раз вёл себя соответственно, не заботясь о соблюдении принятых обычаев.

Матрена сидела у окна и что-то шила. Возле неё крутилась младшая дочь Мария. Увидев вошедших гостей, Матрена вначале тоже растерялась, но быстро сообразив, с какой целью пожаловали гости, шепнула Марье:

– Беги скорее, найди Валю. Пусть домой идёт.

А в избе уже вовсю командовал Панов:

– Собирай на стол, хозяюшка. Разговор без угощения сегодня никак не получится. А что бы речь ни задерживалась, я верное средство захватил с собой. Языки развязывает влёт. Только успевай губами двигать.

С этими словами он достал бутылку водки из кармана и поставил её на стол. Матрена захлопотала, собирая немудрёную закуску. Гости расселись на лавки. Мишка скромно, как и подобает жениху, сел с краю.

– Я что-то не пойму. Вы вроде сватов будите, а где же сваха тогда? – поинтересовался Семён.

– А у нас теперь все по новому, свах революция отменила, как пережиток прошлого, – засмеялся Василий Ильич, – а вот и невеста пожаловала.

В избу вошла Валентина. Она растерянно обвела взглядом гостей и встала у печки, не зная, что делать дальше. Гости откровенно её рассматривали, и девушка готова была провалиться сквозь землю.