Как вернувшийся Данте

Но! Я не Бог! Я (всегда) делаю не «всё», а лишь малое (и не по «всем» моим силам). А самое малое из «малого» (что я должен): всего лишь напомнить, что было до этого про-до-лжения!

То есть – некие факты о нано-богах; например: давно всем известную и уяснённая банальность: те, кто ищет плоскости, а не всего пространства, могут остаться живы и бессмертны здесь и сейчас; но – это и есть их всё: никакого другого объёма! А будет ли с нас довольно любого бессмертия, я не знаю и знать не хочу.

Остальным я обязуюсь сказать обязательное «до-бро – или до-зло – пожаловать».

Итак – продолжилось: мужчину, который должен был на рассвете воскреснуть, разбудили не только посреди местной (мемфисской) полночи, а ещё и в полдень Черного Солнца, что взошло над Санкт-Ленинградом.

И даже этот за-гово’р (что сей-час Черное Солнце взошло не над Санкт-Петербургом, а именно над Санкт-Ленинградом) может оказаться неким индикатором невидимых сил, вызывающих такие совпадения.

Действительно – мой город изменился: он стал – везде; и он стал – всеми (не совсем «всеми», конечно, но – теми, кого изберёт и сделает своим сиюминутным воплощением), стал – почти что персонифицированным героем моей истории.

Город – стал персоной и личностью; персона и личность – могет потщиться стать нано-богом и заняться версифицированием своего понимания «самого себя» (по большому счёту – в этом и состоит терраформирование); какая, в сущности, разница – скалывать со стел картуши с именами (оставляя пустоту – пентаверов), или – на место пустоты наносить невесть что.

Потому – пришедшим за Пентавером слугам его мёртвого отца (их ушедшего в бессмертие фараона) всего лишь мнится, что самое обычное светило (тоже некий человеческий – или почти человеческий – бог Ра) сияло сейчас над Мемфисом.

Обычное солнце того Мемфиса вполне могло быть Чёрным Солнцем над Санкт-Ленинградом; итак – Санкт-Ленинград! Ещё в первой части я бессильно пытался (устами псевдо-Илии) раскрыть его тайну – зная: нет никакой тайны, есть таинство.

Теперь немного о таинстве (даже теодицее) этого города: который город (место и время его) есть непостигаемая совокупность всех версификаций града Петра-апостола.

Потому слово «Петербург» (в картуше) – заменено словом «Ленинград»: это ведь в «прошлое» Вечное Возвращение Чёрное Солнце восходило (только) над Санкт-Петербургом и (только) над Уруком царя Гильгамеша, и ещё (только) над некоторыми примечательными местами; теперь – ещё и всеми прочими реинкарнациями нынешнего постсоветского Петербурга.

Поэтому (сейчас) – и от древнего мифа (и ещё более древнего – ещё до Сотворения – мира) – изначального мира, из которого мы лишь изгнанники, ничего не должно бы зависеть! Что бы мы не (с собой) вершили.

Более того – что бы там (с нами) не вершил этот город. И что бы там не вершило (над нами) Черное Солнце.

Ведь и сам этот знак мировой катастрофы явил себя столь откровенно персонифицированным – как игрока-соучастника этого действа: до-творения не-до-творённого мира; но – при этом мой Санкт-Ленинград (из самосохранения, быть может) всё более обосабливается и самоопределяется.

И (даже) начинает неслышно зазвучать: до, ре, ми, фа, со, ля, си – словно бы начинает неслышно сиять: как рассветающие личности или как голоса фуги – каждый из которых возвышает себя в соответствии с замыслом Со-творения!

До остановившего это Со-творение грехопадения. До так и не прозвучавшей (даже если и прозвучала бы – в такт) окончательной си.

То есть – Черное Со-лнце (на)стало богом. То есть – богами теперь могут захотеть (на)стать не только люди, а и знамения, символы: вообще – всё! Более того, сам этот не-до-бог понимает: желанный ему результат не-до-стижим.

Что личностью, персоной, игроком – нас делает только со-участие в процессе. А «сам по себе» этот не-до-бог (который даже не личность, а всего лишь функция) ведёт себя совершенно неприемлемо: словно бы уже не художник поставил себя вровень с создателем, а вся совокупность его (со-ремесленника) навыков.

Вот нынешняя (века сего) тонкость, вот искус искусства: воля к власти подменяет тишину логосов (пространство и время перестают светлеть и начинают багроветь – переполняясь насыщенной кислородом кровью); это столь же бессмысленно, как разрушать (или, если разрушен – заново сооружать) храм Соломона или наполнять живой кровью мумии Тутанхамона или Ульянова-Ленина.

Хотя – и об этом всё давно уже сказано:

Еводий. Каким же образом я подобен Богу, если не могу творить ничего бессмертного, как творит Он?

Августин. Как изображение твоего тела не может иметь той силы, какую имеет само твое тело, так не следует удивляться, если и душа не имеет столько могущества, сколько имеет Тот, по чьему подобию она сотворена.» – то есть сам этот не-до-бог, который даже не личность, а всего лишь функция.

Здесь – я не удержусь и бес-сильно (ибо лукавство есмь) проиллюстрирую (штрихами души – по-над словами) искривления метрики, называнием имен порождаемое:

И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания.

И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа Бога между деревьями рая.

И воззвал Господь Бог к Адаму и сказал ему: [Адам,] где ты?

Он сказал: Голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся.

И сказал [Бог]: Кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть?

Адам сказал: Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел.

И сказал Господь Бог жене: Что ты это сделала? Жена сказала: Змей обольстил меня, и я ела.

Надеюсь, читатель, что ты определил для себя, сколь многослойно повествование, которое и в первой своей части могло бы сотворить из твоего тела (или вытрясти из него) сияющую от наготы душу; мужайся, дальше будет дальше.

Или – повторю: возвращайся в первую часть – там (на первый взгляд) всё проще.

Здесь реальность опять расступилась – давая место сноске на своих полях, пояснению текста происходящих событий: конечно же, человек есть гомункул культуры, но – лишь в своём настоящем; тогда как в не-своих прошлом или будущем он по прежнему оказывался тварью Божьей и подлежал так называемому спасению (которого нет) от смерти (которой тоже нет).

Но – отсутствие или присутствие какого-либо факта значения не имели; на первый план всегда выступало невидимое деяние логосов (непосредственно о котором я, в меру своего неразумия, расскажу чуть ниже).

Конечно же – это казалось глупостью; но – что именно лишь казалось, а что на самом деле – реально де’яло, значения не имело, ибо в виртуальности мира значимо лишь начало.

Конечно же, человека сна-чала спасали (пробуждали от сна – как Пентавера), и лишь потом выяснялось, что нечего спасать (всё равно о, псевдо-Адам, был рождён своей матерью, псевдо-Евой, в смерть).

И (отсюда) – изначально некого было спасать: нет ещё ни самого человека, ни даже сна о нём.

Так что нечего спасали от ничего: Вполне пустое дело, на которое можно и должно было (или стало, или станет, или уже есть) потратить не одну и не две (если вместе с единственной женщиной) жизни.

Но ведь мир (и жизнь в нём) – есть обязательное дело (иногда Слово и Дело не переходит черты горизонта, но – опираются о неё: потому и черта горизонта подчёркнуто горизонтальна).

Но (в миру) – оставался лишь один нерешенный вопрос: кого (во плоти) невидимым Слову и Делу обяжут? Кто (сам) попробует (воплотить) наполнять и наполнять (собой) бесконечную пустоту мира?

Это был главный вопрос: найти героя на обязательный (и бесполезный) подвиг. Царевич Пентавер явно на эту роль не подходил: все его таинства были столь механистичны; подойдёт ли убийца Цыбин – это вопрос со-временности: все мы (так или иначе) убийцы по уму; но – отличны от древнего египтянина Пентаверна: мы знаем, что мир нельзя спасти, разделяя его (и – атомизируя человека).

Спасти мир возможно лишь целомудрием: мудрой целостностью всего, а не какой-либо отдельности.

Так зачем нам (учитывая вышесказанное) Пентавер? А затем, что его история очень иллюстративна. Более того – вся егопетская религия богов-фараонов иллюстративна (как и административно обоженные иператоры Рима – deus ex machina).

Ещё раз зададимся вопросом: может ли убийца по уму стать героем? Это и есть главное определение: кто именно (и по-именно – идя от имени к имени) будет спасать пустоту от ещё большей (или ещё меньшей) пустоты, кто именно (и по-именно, идя от имени к имени) будет совершать все эти бессмысленные телодвижения губами – именования: совокупления, зачатия, рождения в муках, вос-питания (отсюда, очевидно, и возникла евангельская рефлексия о завтраке и завтрашних заботах).

Итак – кто (из меня) обязан принадлежать мне? Кто (из меня) обязан быть мной? Этим самоопределением человек Пентавер, ничем (кроме убитого им отца) не примечательный убийца по уму (не то что наши показушные народовольцы и прочие башибузуки-эсеры, любители себя рекламировать), только и смог, что на дознании во всём сознаться.

Не было у него опыта (убийства личного бога-отца) – даже и серийный душегуб Цыбин его (по числу могил – об этом тоже ниже) за спиной ощутимо превосходил; причём – это если считать без метафизики перманентной борьбы и смерти, а исключительно прагматично и «по большевистски».

Даже как мистик (царевич) – (душегубу) Цыбину тоже уступал: худо-бедно, но Цыбин был рождён в эпоху торжества православия – мощь Воскресения Сына (так или иначе) стояла за ним; Цыбин мог (бы) даже мудрствовать на тему: что есть убийство, если нет смерти; но – (так или иначе) как православный Цыбин под-разумевал: убивая – он убивает себя, а не (бессмертную) жертву.

Пентавер – желая стать нано-богом и (уже сам) воскресить Египет, отнимал такую нано-божественность у отца; согласитесь: Цыбин и Пентавер (оба несуществующих имени) – «вещи в себе» суть разные.

Потом! Пентавера (как царевича) – хорошо обучали всему (владению оружием, к примеру); но – пока что его связанное тело (по воле Отца) лежало без тело-движений (и не могло убивать).

Пока что он был занят иным: всего лишь праздно размышлял об истине (то есть – безо всякого смысла «убивая» её по частям).