Что было бы, если бы смерть была

Хельга жестом дала понять, что ей не понаслышке о данном факте известно, после чего (в той реальности – впервые) объявила:

– Николай! Я хочу вам только хорошего.

– Да, – не мог с ней не согласиться её собеседник. – Вы хотите «хорошего» для себя.

– Да! А для кого мне ещё «хотеть»? – могла бы сказать Хельга.

Вместо этого она призналась:

– Для вас роль будет незавидной. Но наилучшей из возможных.

Душа Перельмана (у монитора и в безопасности) оценила её честность: во все времена (а времена всегда одни) – Хельга кушала рыбку в ресторане на Невском.

Иногда человек есть то, что он ест (или не ест). Следует так же заметить: даже и душе Перельмана (будучи душой самого Перельмана) порой было сложно не перепутать фразы, разбросанные по временам и пространствам.

Вот здесь-то и пригодилось тело, (где-то «не здесь») пришедшее с водкой. Реалии «мира как компьютерной игры» (с перемещениями душ и тел туда или сюда в пространствах и временах) – требовала измененного сознания: все-таки аутентист Перельман был узко сосредоточен на прозрениях, а «здесь» – требовалось быть «везде».

Итак («мира как компьютерной игры») – об изменении сознания, об алкоголической нирване и о видениях преисподней.

Итак, о преисподней. О её на земле присутствии. Всё это (и не только для Перельмана) – клубилась ad marginem нашего сознания, сиречь на Украине. Который Перельман (компьютерным изображением) – беседовал «сейчас» с Хельгой о жизненно важных (тоже на «окраине жизни») вещах: о карьере, о детях, о деньгах.

Который Перельман (тело его, отправленное в магазин) – отхлебнул-таки шершавый глоток скверной водки еще на улице.

Который Перельман (с сознанием уже несколько замутненным) – стоял «сейчас» и смотрел на свою душу, которая – рулила им на экране монитора; которая – рулила не только им: словно бы существование целого мира зависело только от того, как поступит (тот или иной) Перельман в той реальности, что сейчас дана ему в ощущении.

Ведь Перельман – один. Ведь прозрений «много» – не бывает. Только одно прозрение (целомудрие) – насущно.

– Мне нужен ребенок, – сказала женщина. – Поэтому нужен даже не отец для моего будущего ребенка, а всего лишь донор спермы.

Она не стала говорить, что (и какие) у донора должны быть качества.

Она смотрела на Перельмана и сказала:

– Сколько вы уже не пьете?

– Более трех лет.

– Именно то, что нужно: чистый организм с сильным интеллектом; есть что передать.

– Да, – (не) согласился он.

Он ничего не мог передать. Невыразимое дается лишь даром.

Она обрадовалась его «да».

– Ещё (для социального статуса) мне не помешает побывать замужем.

– Давайте поговорим спокойно, – пошутил он-«его изображение в ресторане». – Давайте, наконец, выпьем и поговорим спокойно, как русские люди говорят о продаже души.

Стало (ещё раз) ясно: так вот зачем понадобился (именно что) пьяный Перельман! Поскольку «тот» Перельман (ещё даже не пьяный, но хмельной) – возвращался к своей душе; «та» душа – была ещё прошлой и рыхловатой, обуреваемой похотью и страстями, жаждущей алкогольной нирваны (при условии, чтобы иногда из нирваны высокомерно выглядывать).

А вот его послушное тело-курсор (перед Хельгой) – было будущим, спортивным и подвижным, разве что сейчас – издалека оглушённым шершавым глотком скверной водки (прилетевшим из другой реальности).

Привлекательное изображение именно этого тела сидело сейчас перед Хельгой.

Именно это изображение (понукаемое прошлой душой) предложило выпить и поговорить. Именно за этим предложением – послушное тело шагало за водкой, дабы теперь его звонкая трезвость ничему не мешала; но – женщина впала в панику.

Бог с ними, с прозрениями! Но возможный донор спермы оказывался пьющим.

Далеко от японского ресторана прошлая душа Перельмана отвернулась от монитора и протянула «руку души» (вот так же, как светятся витражи, такова и рука – как река сквозь пространства и времена) и взяла ею у своего будущего тела початую ёмкость с алкоголем; более того!

Душа взяла водку и отхлебнула.

– Выпьем? – (почти что) крикнула Хельга. – Так вы пьёте?

– Да, пью, – ответило новое тело со старой душой.

Тогда Хельга молча встала и побежала прочь.

– Но реки, что не пьют своей воды,
Иссякнут, словно путники без цели!
Их любят женщины, не трогают собаки…
Но женщина, что мудрствует в постели —
На свете, верно, большей нет беды,  —

произнес он ей вослед, но – она не услышала (произнесено было строкой на экране монитора); и вот только «тогда» – почти атлетическое (но захмелевшее) тело Перельмана на проспекте Энергетиков забрало водку у души Перельмана.

И поднесло горлышко бутылки прямо к «своим» губам.

– Из нас любой, кто пожирал себя,
По жизни был не прав… Как сладко быть неправым!
Неправду и любовь, и человечьи нравы
Я буду пожирать, доколе жив.

Доколе не иссякну. Что есть путь?
Не более чем ноги, что идут.
Что есть любовь? Не более чем боль,
Доколе больно ею. Что есть Бог?

Не более чем пыль его дорог, – сказал он про себя (самооправдываясь); а как иначе душа могла хлебнуть водки – только из близкого будущего.

Только (взахлёб) – вобрать в себя астральное тело спирта. После чего душа «задумалась» – и подарила себе ещё один глоток. Такой, чтобы он шершаво покатился по (отсутствующему у души) пищеводу.

Как электрический ток по проводу.

Именно так стремилась прочь из ресторана насмерть обозленная и оскорбленная в лучших своих намерениях Хельга; именно такой результат их встречи был наилучшим: не быть, не существовать вовсе, быть (друг для друга) никем.

Но душа Перельмана (далекая от любых неизбежностей) решила, что в этом «мире игры» всё ещё не определены несколько условий… Сделано!