Прощаемся с прощания песками,
с виной бесправною и с детскою тоской.
И если слить в единство все прощанья,
все – от Адама далее Христа,
услышишь ты не вопль седой отчаянья,
а шепот обжигающий Отца.
И вся лингвистика земная – бред и чушь,
игра претенциозности забвенья,
что всей души – одномоментна глушь
в сиянии прощанья и прощенья.
* * *
Душа и кровь – как разошлись! И все же
когда-то в них текла одна роса.
Свершала ночь своё единобожье,
порхала муза – нимфа без лица.
И только-то. А ныне два потока
текут и спорят, до небес галдят…
И для души от крови нету прока
и в кровь душа вливает только яд.
* * *
Земля рождает нас, а мы рожаем сому,
которая течет по жилам облаков.
Но чтоб преодолеть начальную истому,
мне нужно изойти из зыбистых песков
бесчестья слов, слогов, фонем певуче-властных.
Но как мне вровень стать со степью и рекой,
когда, сверх естества, всё жду огней опасных,
пронзенных сверхъестественной тоской?
* * *
Что тело? Инструмент. Шарманка. Дудка.
Агония растительного тлена,
когда ты избавляешься от плена
утробных зовов, знамений рассудка.
Влеченье тел неужто же любовно?
О, как наивна и обманна эта сага.
Прозрачная свобода – это влага
движенья рядом, где дыханье ровно.
Дыхания едва-едва заметны.
Где тело и где ты – уже не знаешь.
Уже ты ничего не повторяешь,
когда твои касания заветны.
* * *
Когда не любишь ты природу-мать,
что можешь ты, пацан, сказать о духе?
Когда не можешь шёпот понимать,
кощунственно о высшем грезить слухе.
Рожденный духом, что в природе скрыт,
унеженный его противовесом,
в земное небо мчишься от обид,
снедаемый и ангелом, и бесом.