– Хватит думать, – вмешивается жена. – Будет ломать голову-то. Давай поживем хоть на старости.
– Да не стар я еще. Не стар! – с силой бьет кулаком по столу. – Я им докажу, что не стар. И эту продукцию их, портянка ее завоняй, – снова кулаком по столу, – одни черепки от нее! Одна упаковочка и осталась. Под суд меня хотели. За черепки. А вот вам! – Повертел кулаком.
– Неужели побили все? – изумился Радон.
– Побил, – с вызовом. – Не все, правда. Все не дали. – Снова присел к столу. – Дали полмесяца сроку. Хоть сам лепи, говорят, а убыток восстанови и задачу свою по реализации выполни.
– И что же вы?
– Да чтобы я чепухой этой занимался? Я?!
– Почему же чепухой? Это государственный план.
– Липа это: кому они нужны, эти идолы? Кому? Только время на них рабочее тратить, да средства.
– А вот вы и не правы. В таком количестве, может, и не нужны, но не нам с вами решать. А вообще, эти, как вы говорите, идолы, часть нашей идеологии.
– Идеология утверждается делами, а не символами.
– Так вы и от знамени откажетесь.
– От знамени?
– А почему нет? Тоже ведь символ.
– Ты мне голову не морочь! Я за знамя это… Я за коммунизм…
– Э-э, батенька, с вами все ясно. Это слово, что вы произнесли, давно следовало забыть.
– Забыть?!
– Забыть. В соизмерении с вашей жизнью и моей жизнью, и его, – кивнул Родон на Славика, – коммунизм – это идиллия. Красивые слова и не больше. Живите, батенька, пока живется. Дышите глубже. А я пошел…
– Куда?!
– Пора. Засиделся. И разговор мне не нравится, опасный разговор.
– Нет, ты сначала ответь?
– Чего еще? – вяло отзывается Родон.
– По-твоему я должен продавать этих кукол?
– Если вам не нравится эта работа – найдите себе другую.
– А кукол все равно продавать будут?
– А может, они нужны кому-нибудь? Почему вы исключаете? Вам никто не мешает, и вы не мешайте. Я уже говорил – живите. Не нравится что-то – не делайте. Но и не кричите о своем желании. Соблюдайте правила игры, дорогой.
– Но ради чего, если все это, как ты говоришь, идиллия?
– Для нас, смертных, это идиллия, но для истории это может что-то и значит.
– Значит, меня всю жизнь обманывали?
– От вас никто ничего не скрывал. Читайте. Слушайте. Анализируйте. Делайте выводы. Для себя.
– Но в чем смысл жизни тогда?
– А жизнь, уважаемый папаша, имеет тот смысл, какой вы сами ей придадите. Хоть бабочек ловите.
– А как же тогда верить?
– Во что верить? Кому? Живите, еще раз, говорю вам. Раз уж не довелось родиться королем банановым или нефтяным, то и живите тихонько, танцуйте среди гипсовых бюстов. И не раздумывайте. Что после вас будет – плевать. Вас не касается. Ваше дело – сориентироваться. Вписаться в закон. Не вписался – лети, дорогой, будто тебя и не было на этой земле. А вписался в норму, в порядок – тут ты бог. Про себя-то ты и начхать можешь на все эти правила. Опять же, как на дороге: не видно инспектора – гони на красный, на желтый, по левой стороне, по правой – лови свое время, дыши свободой. Но появится инспектор, ты уж ему не только аккуратность свою продемонстрируй, а еще и мозги вправь: где это он, дескать, прохлаждался в рабочее время-то. Чтобы не ты его, а он тебя уважал. Понял смысл?
– Т-ты, падла… А на войне как?!
– Стоп! Стоп, папаша. Я знаю, когда что говорить. Опьянели вы уже. Оставим. Идите в кино. Сходите. Завтра поговорим.
– Нечего с тобой говорить.
– Оставь, папа! – крикнул Слава.
– И ты с ним? – повернулся к сыну. – И ты?!
– Не трогайте мальчика. Слава у вас парень хороший. Сдержанный. Вдумчивый. Он сам решит.
– И без тебя! – выкрикнул отец в лицо Родону.
– И без меня. И без вас, – спокойно парировал Родон.
– Почему без меня?
– А вам некогда о нем думать. Вам, дай Бог, себя обуздать.
– Что я – лошадь?
– А что же вы всю жизнь тянули и не думали, да вдруг опомнились? Задумались. Поздно думать, папаша. От пенсии-то не откажетесь?
– Не трожь мою жизнь. Не тебе в ней копаться.
– А сами вы не выкарабкаетесь.
– Тебя не позову.
– Так на похороны не приглашают.
– Что-о?!