Принц и танцовщица

– Не могу расписаться в первой неудаче, первой, это слово подчеркиваю. Моих агентов предупредили, но теперь я знаю, кто предупредил.

– Кто же это?

– Князь Маврос. Я до сих пор не могу объяснить, как ему повезло с двумя вещами. Первая – это выкрасть колье с несколькими незначительными драгоценностями, вторая – убежать и проскочить через границу. И то, и другое – почти установленные факты.

– Вот видите.

– Что? Я пока ничего не вижу.

– Как ничего? Маврос, ограбив меня, ограбил своего принца. Он это колье продаст где-нибудь в Америке, и… вы качаете головой? Почему и зачем?

– Затем и потому, милая моя Медея, что вы совсем не знаете Мавроса. Князь Маврос безгранично предан Язону и скорее готов нищенствовать, голодать, чем использовать для себя хотя бы один скарабей.

– В таком случае, зачем же он это сделал? – недоумевала Фанарет.

– Затем, чтобы, встретившись с Язоном, верноподданнически ему сказать «Ваше Величество»…

– Почему Величество, а не Высочество? – перебил Фанарет.

– Потому что в глазах таких господ Язон, хотя и в изгнании, после смерти своего отца является для них законным государем. Итак, он скажет: «Ваше Величество, Господь мне помог – они уверены, что Господь помогает во всем – спасти колье и еще кое-что». Понимаете, взрослый ребенок? Дальнейшее объяснений не требует.

– Вот видите, вы сами против себя говорите, – накинулась Фанарет. – Раз принц получит колье, оно умрет для меня. Это ясно, ясно, как день, – повторила Медея и еще ножкой притопнула.

– Ничуть не ясно. Нисколько, – не сдавал и пяди своих позиций невозмутимый Мекси. – Вы не учитываете условий, в каких очутился Язон, упавший с облаков на землю. Материальное положение весьма незавидное. В европейских банках у него если даже и есть что-нибудь на текущем счету, разве только сущая безделица. Много-много если на полгода самого скромного существования. Перспектив же никаких. Это поубавит его династическую гордость, и я думаю, бывшее высочество охотно расстанется со своей фамильной реликвией, дабы получить взамен кругленький куш. И тогда-то мы приобретем у него колье через подставленных лиц.

– А если он и тогда не захочет? Необходимо и это предвидеть.

– Резонно. Не имею ничего возразить. Да, все необходимо предвидеть. Я уже подумал об этом. Если он заартачится и будет упрям, как осел, мы постараемся у него это колье выкрасть. Мое слово порукой вам, что я готов на это дело ассигновать столько же, сколько заплатил бы самому Язону за все его двадцать три скарабея. Ну что, успокоились ли вы наконец? Согласны ли вы терпеливо ждать?

– Почти успокоилась и готова, готова терпеливо ждать.

– Ух, – тяжело вздохнул Мекси. – Вас гораздо труднее привести к послушанию и покорности, чем сделать королевство республикой. Обещаю вам торжественно и клятвенно, – Мекси поднял руку, – мы будем следить за каждым шагом Язона, отыщем его хотя бы на дне морском и своего добьемся. Несколько месяцев я посвящу вам, исключительно вам. Врачи настаивают на моем долговременном отпуске, находят, что я заработался, и мне, вернее, моему сердцу нужен длительный отдых. А так как я без борьбы не могу жить, не могу, то эта погоня за колье и его обладателем будет весьма кстати. Я лишил его престола, лишил всего, но это еще не значит, что мы оставим его в покое. Месть наша не кончилась, а только начинается. Мы заставим его испить до дна чашу таких унижений, таких…

Договорить Мекси не успел. С ловкостью акробатки-танцовщицы Фанарет одним прыжком очутилась у него на коленях и обнаженными руками охватила его шею.

– Я люблю тебя, слышишь? Я никого, никого так не любила, – и, зажмурившись, Фанарет потянулась полураскрытыми губами к его чувственным мягким губам.

20. Трагедия принца

Мекси сдержал свою Аннибалову клятву.

Этот человек – владелец колоссальных предприятий и операций, этот человек, нажимом кнопки свергший тысячелетнюю династию, с каким-то юношеским задором увлекся охотой за колье из скарабеев и за тем, кому оно принадлежало. Слов нет, вызвано это было другим, более серьезным – серьезным увлечением танцовщицей.

С легкой перифразировкой он мог бы повторить то же самое, что сказала Фанарет, вспрыгнув к нему на колени.

Была ли это любовь? Почем знать? Но, во всяком случае, до сих пор ни одна женщина не овладевала им чувственно в такой степени, как овладела Фанарет, и во имя этой покоряющей чувственности он готов был исполнять все ее малейшие желания и капризы.

Их роман сделался самым популярным за несколько последних десятилетий. О любовных шалостях бельгийского короля Леопольда, о романе португальского Мануэля с Делли Габи, об увлечении Ротшильда танцовщицей Наташей Турхановой – обо всем этом в свое время говорили гораздо меньше, чем о сплетении имен Фанарет и Мекси. Никто из дам света и полусвета не мог соперничать с Медеей ни роскошными виллами, ни выездами, ни бриллиантами, мехами, туалетами. Не считая, бросал Мекси на свою любовницу миллионы, десятки миллионов: ограбив Дистрию, он добровольно позволял грабить себя этой хищнице, не знавшей удержу своему с каждым днем разраставшемуся аппетиту. Для морских прогулок была приобретена яхта с роскошным убранством, названная «Медеей», для воздушных путешествий был заказан аэроплан с миниатюрным салончиком, столовой, спальней и кухней. И Фанарет летала из Ниццы в Париж, из Парижа в Биарриц, из Биаррица в Мадрид и Севилью.

Как никогда, засыпали ее ангажементами. Как никогда, страницы журналов и газет испещрены были ее портретами.

Но это волшебное, никогда не снившееся существование, развлекая Фанарет, не давало ей полного удовлетворения. Она охотно уступила бы и свою чудо-яхту, и свой чудо-аэроплан, и все свои бриллианты за колье из скарабеев. Но это колье, точно заколдованное, как бы насмехаясь над Фанарет, ускользало. Проходили месяца, а оно ускользало…

Целую свору своих агентов, с Ансельмо Церини во главе, бросил Мекси по следам принца Язона и князя Мавроса. Но в том-то и дело – и это осложняло поиск – что, в сущности, следов никаких не было, и приходилось действовать наугад, ощупью, полагаясь на то, что мир тесен, во-первых, и что, во-вторых, бывший наследный принц Дистрии и бывший адъютант его, потомок владетельных князей, не могут же, в конце концов, скрыться бесследно.

Мы уже знаем: принц Язон после разразившейся над его отечеством катастрофы, не находя себе места, кочевал из города в город, из страны в страну, желая уйти от самого себя, от страшных призраков, неотступно бегущих за ним…

На его месте другой, более слабый духом и волей, пожалуй, навсегда растерялся бы. В самом деле, трудно даже представить более тяжелую, более сокрушающую человека встряску. В один день лишиться всего: своей родины, исключительно высокого положения, средств к жизни, почета, – и лишиться тогда, когда человек уже вполне возмужал и успели определиться характер, взгляды, привычки, вкусы.

А главное, сознание чудовищной несправедливости, ниспосланной судьбой. За что? Разве отец его был плохим государем? Разве народ не был счастлив под управлением своего монарха, и за 45 лет своего царствования этот монарх не превратил маленькое, бедное княжество в цветущее, удвоив территорию и создав королевство? На смену явился переворот. Что же он дал народу, не народу в кавычках, а всему населению, честному, трудящемуся, так же не в кавычках, а по-настоящему? Ничего, кроме нищеты, горя и слез.

Обогатился Мекси, обогатилась банда его приверженцев. Но разве для этого нужна была революция?

Несколько раз принцем овладевало безумное желание проникнуть в республиканскую Дистрию и лично увидеть не по газетам и рассказам, а собственными глазами, что и как там теперь.

И несколько раз он тайком пробирался к самой границе и смотрел туда, где лежал дорогой ему край, край, частицей которого он был сам, лишенный трона, скитающийся принц.

Он видел пышные равнины, бегущие к подножию гор, видел эти самые горы, нежно-синеющие, и тоска тяжелым камнем давила грудь, и туман слез мутной сеткой застилал зрение.

Рискуя жизнью – его могли застрелить пограничники и той и другой стороны – Язон пробирался сквозь лесные чащи, средь болот, и сквозь густой хаос кустарников, чтобы почувствовать под ногами хотя бы одну пядь родной дистрийской земли. Затаившись, он видел темные контуры новых республиканских пограничников, слышал их глухо, по-ночному звучащую речь, видел движущиеся огоньки их трубок и папирос. И нечеловеческих усилий стоило ему подавить в себе желание выйти, открыться этим людям и говорить, говорить с ними страстно, бессвязно, до боли искренно…

Порыв угасал. Зачем? Будь это старые солдаты, его солдаты, которых он водил в бой в трех войнах и которые знали своего принца, у них нашелся бы общий язык. Но эти, эти новые, отравленные мятежом и забрызганные братской кровью, они схватили бы его, грубо поволокли бы в ближайший блокгауз, требуя у такого же, как они сами, офицера денежной награды за поимку самовольно перешедшего границу «врага народа».

Язон вскоре не излечился, нет, а придушил в себе это тяготение сделать хотя бы несколько шагов по земле, которая в течение десяти веков была землей династии Атланов и которую теперь раздирают на куски темные, без роду и племени, проходимцы.

Первое время он избегал не только больших городов, но и вообще городов и неделями жил в какой-нибудь беспросветной глуши, где его никто не знал и никто не мог им интересоваться. Вот почему долгое время ищейки Адольфа Мекси сбивались с ног в бесплодных метаниях и розысках.

На след князя Мавроса хотя и легче было напасть, но и за ним долго и безрезультатно гонялись сыщики закулисного правителя Дистрии.

А в свою очередь Маврос, не зная ни минуты покоя, мучительно искал своего принца. Уверенный, что принца надо искать в каком-нибудь из крупных центров, он колесил по всей Европе, перебывал постепенно в Будапеште, Вене, Риме, Берлине, Брюсселе. Он обосновался наконец в Париже, сломленный тщетностью поисков и безденежьем. Он истратил все, что имел, а продать или заложить какую-нибудь из спасенных им королевских драгоценностей не поднималась рука.

И он уже приходил в отчаяние, и мрачная мысль овладевала этим верным адъютантом своего принца, мысль, что им никогда, никогда больше уже не встретиться. А между тем они жили около двух месяцев в Париже, и не на разных концах, а только Площадь Звезды разделяла их. В самом деле, расстояние между отелем «Фридланд» и мансардой, приютившей князя, не превышало каких-нибудь восьмисот шагов.

Эти восемьсот шагов разделяли двух человек, так искавших друг друга. Маврос жаждал вручить Язону целое состояние и, дабы не тронуть из этого состояния даже малейшей крупицы, поступил в лакеи. Язон, у которого не осталось ни одного франка, не подозревавший, что его миллионы, его собственные миллионы находятся так близко в надежных руках, поступил в цирк в наездники высшей школы…

21. Щекотливое поручение

Еще две недели назад Мекси и Фанарет находились в Венеции, но как только Церини известил патрона своей телеграммой, что Язон отыскался в Париже, через два дня Мекси и Медея уже занимали роскошные апартаменты у Ритца.

Сидя в ванне, дистрийский волшебник принимал доклад своего личного секретаря.

Арон Цер, в сиреневом жакете, в руке – сиреневый цилиндр, почтительно стоял перед своим нежащимся патроном. Порою, когда ощущение этой теплой воды было особенно приятно Мекси, он «пофыркивал», жмурясь, как молодой резвящийся гиппопотам.

– Я так и знал. Я ей говорил еще в Монте-Карло: всех сбережений хватит ему всего разве на несколько месяцев. Так и вышло. Церини, вы говорите, у него не было чем заплатить двухнедельный счет?

– И еще как не было, – ухмыльнулся Арон Цер.

– Великолепно. Вот обрадуется Медея. Ну что же, его попросили очистить номер?