История войны и владычества русских на Кавказе. Народы, населяющие Закавказье. Том 2

Прежде он появлялся каждый год, потом стал показываться реже, через три года, и наконец, в ближайшее к нам время, появился в 1851 году; с тех пор абхазцы напрасно ожидают его прихода.

Суеверие и языческие обряды проявляются и во всех праздниках, где жертвоприношения, как главный догмат религии, составляют непременную принадлежность.

Так, накануне Рождества Христова, в селениях, смежных с Са-мурзаканью, в Абживском округе, совершается обряд гоутану (слово, взятое из мингрельского языка, где прежде также существовал этот обряд, и означающее безрассветный или дорассветный)[5 - В Мингрелии обряд этот уничтожен епископом Георгием, как несовместный с правилами христианской религии.].

В каждом семействе режут кур, по числу душ обоего пола, и пекут по четыре кваквари — небольшие булочки, начиненные сыром, на каждого отдельного члена семейства. Прежде чем пропоет первый петух ночью, пища должна быть готова: булки испечены, а куры изжарены. С первым криком петуха все семейство встает: хозяйка ставит на стол чашки и в каждую кладет по одной цельной курице и по четыре булочки. К чашке прилепляют восковую свечу, а перед нею ставят, в особой посуде, раскаленные уголья. Все члены семейства становятся вокруг стола на колени, каждый против своей чашки, а старший из присутствующих, сняв шапку, бросает ладан на уголья и просит, чтобы Всевышний избавил все его семейство от поноса, чтобы у всех желудки были в надлежащей исправности. После молитвы присутствующие встают и, повернувшись направо кругом, кланяются на восток, садятся за стол и принимаются за кушанья. Обряд должен кончиться непременно до рассвета; все остатки от кушанья сжигаются.

Вечером, накануне Нового года, все кузнецы и слесаря приносят жертву богу Шасшу-Абж-Ныха (семь святых), которого абхазец представляет себе в семи лицах и считает богом кузнецов и всех искусств, при которых действует молот и наковальня.

С наступлением этого вечера каждый кузнец режет рогатую скотину, а жена его по одному петуху для каждого члена семейства и приготовляет тесто для пирога из пшеничной муки с сырною начинкою. Мясо варят, петухов жарят на вертелах, а пирог пекут. Сложив весь свой инструмент в кузнице около наковальни и принесши приготовленную пищу, кузнец созывает все свое семейство, которое становится на колени, а кузнец, сняв шапку, зажигает восковую свечу и, бросая ладан на уголья, просит своего покровителя ниспослать ему и его семейству здоровье и долголетие. Затем отрезает по кусочку от печенки и сердца зарезанной скотины, от петухов и пирога и сжигает все это на угольях; потом отрезает от тех же частей по нескольку кусочков и передает по одному каждому члену семейства, которые съедают их и запивают тремя глотками вина. Окончив эту церемонию, пищу переносят из кузницы в дом, кузнец приглашает своих соседей и открывает пир во славу Шасшу.

В селениях смежных с Самурзаканью, в Абживском округе, в это же время совершается обряд каланда, почти тождественный с гоутану.

После ужина, накануне Нового года, в каждом семействе пекут большой четырехугольный пирог, начиненный сыром. С первым пением петухов пирог кладут на большую доску, прилепляют к ней зажженную восковую свечу и ставят жаровню с углями. Члены семейства становятся на колени вокруг пирога, и старший в семействе, бросив ладан на уголья, просит у Каланды счастья и всякого блага семейству. Пирог едят, а остаток его сжигают, наблюдая особенно за тем, чтобы обряд этот кончился непременно до рассвета.

В самый день Нового года во всей Абхазии исполняют обряд гуиыхва (сердечная молитва); в каждом семействе пекут, по числу членов семейства, булочки, с вложенными в них сваренными и очищенными яйцами. Старший в семействе подносит такую булочку к груди каждого члена семейства и просит Бога избавить его от сердечных болезней. После этого каждый ест свою булку.

В этот день младшие поздравляют старших и дарят им убитого дрозда, стараясь во время охоты снять ему пулей голову, чтобы тем показать свою меткость в стрельбе. Поздравляющие получают подарок.

Девушки-невесты обыкновенно в первый день Великого поста не едят в течение целого дня и с большим секретом приготовляют из гоми или муки тесто, для четырех небольших конусообразных постных хлебов. При закате солнца они варят тесто, а когда стемнеет, то приготовленный хлеб кладут в чашку и отправляются к женщине-соседке, недавно вышедшей замуж и заранее предупрежденной о таком посещении. Женщина принимает девушек в особом строении и, когда все соберутся, ставит их полукругом на колени, причем каждая держит перед собою открытую чашку с хлебом. Хозяйка же, став перед ними, просит хороших женихов: для девушки высшего сословия, или дворянки, человека красивого, умного, храброго и гостеприимного, а для девушки низшего сословия – молодого, пригожего, хорошего хозяина и гостеприимного. Хозяйка заклинает, чтобы суженый явился девушкам во сне, разламывает по одному хлебу и дает покушать. Девушки встают и, расходясь по домам, уносят с собою остальные хлебы, которые, ложась спать, кладут под подушку. Они верят безусловно, что, проснувшись на другой день и разломав секретно спрятанные хлебы, девушка найдет в них волосы такого цвета, какие будут у суженого. Насколько ожидания их оправдываются и находят ли они в хлебах волосы – решить трудно; но если вы спросите о том у замужней абхазской женщины, то она вас уверит, что сама делала это и убедилась на опыте в непогрешимости такого гаданья.

С наступлением весны жители горной Абазии праздновали маныч-чекан, или праздник первого цветка. В этот день все народонаселение сосредоточивалось преимущественно в трех аулах: Там-агу, Агдера и Рыдца, предпочитаемых всем другим аулам, потому что они окружены были лучшими заповедными рощами.

В полночь, накануне праздника, с песнями и стрельбою, девушки под предводительством старух отправлялись искать пятилиственник, а молодые люди рассыпались по окружным курганам и искали клады. По народному представлению, клад составляет кубышка, наполненная сокровищами. С первыми лучами солнца, с музыкой, пением и особой церемонией, все возвращались в аул, сакли которого убраны были зеленью и цветами. Впереди всех старый джигит, повитый дубовым венком, ехал верхом на олене, обреченном на жертву Мизитху – богу лесов. За ним следовала толпа народа, и каждая девушка должна была принести с собою на площадь аула или цветок, или ветку и сложить ее у подножия камня, на котором будет принесена жертва Мизитху. Достигнув камня и сложив перед ним свои приношения, девушки становились по левую его сторону, мужчины отходили к саклям, а старый джигит, прося обилия плодов в лесу, ловким ударом кинжала отделял голову от туловища жертвы. Если операция бывала удачна, то в то же мгновение раздавались выстрелы и крики радости, но если голова не была отделена одним ударом, то народ считал, что жертва эта неприятна Мизитху.

Вслед за выстрелами появлялись конные джигиты и шесты, с надетыми на них папахами, которые и расставлялись в разных местах площади. Выстрел жреца служил сигналом для начала игр. Джигитовка и бросание палок составляли главную забаву абазин. Ни один праздник, ни одно торжество в горах не обходились без этих забав. Каждый удачный выстрел или удар брошенной палки давал право на получение цветка, положенного у подножия камня, и приобретение подруги, обязанной плясать с отличившимся весь вечер.

Главнейшая и наиболее употребительная пляска между абазинками была альзани — род лезгинки, исполняемой ими с удивительной грацией, жаром и негой. Мужчины почти никогда не участвовали в этом танце. На такой подвиг решались только люди или очень ловкие, или влюбленные, чтобы протанцевать с предметом своей страсти. Зато мужчины танцевали джигитку — танец, в котором один из участников платил жизнью или серьезною раной. В танце этом главнейшую роль играли кинжал, винтовка и руки; ноги же тут дело второстепенное. Друзья или люди, не враждебные друг другу, никогда не танцевали джигитки, но всегда принимали в ней участие лица, желающие отплатить старую обиду или похвастать удалью и молодечеством. Не было в горах такого зрелища, которое бы собирало столько любопытных, сколько собирало на арену известие о начале джигитки или, лучше сказать, травли.

Два соперника или танцора, положив руки на кинжалы и закрыв голову башлыком, отмеривали между собой двенадцать шагов расстояния. Под такт протяжной песни зрителей танцующие, притоптывая и приседая, сходились между собою. Едва только оставался между ними один шаг расстояния, как песня зрителей ускорялась, и борцы, притопнув, с гиком делали три крутых поворота, стремительно обнажив кинжалы. Здесь удар мог быть нанесен только в шею или спину; а так как плясуны делали повороты в одно и то же мгновение, часто с одинаковым искусством владея оружием, то первая половина джигитки кончалась или ничем, или легкой царапиной. Затем зрители очищали арену, чертили на земле большой круг, в который вводили, с завязанными глазами, плясунов, вооруженных винтовками, а сами, под мерный напев той же песни, ложились за камни. В этом случае иногда случались чрезвычайно забавные сцены. Противники, обязанные бить ногами такт песни, преследовали друг друга, стараясь по топоту и шороху угадать место другого. Иногда они сталкивались и, при громком смехе зрителей, падали. Тогда каждый из них спешил подняться и уйти, чтобы не попасть под дуло винтовки, и снова попадал под ноги противника. «Но бывают и такие случаи, которые кончаются для обоих плясунов последним пируэтом смерти. Бывали примеры, что пляшущие в одно и то же мгновение сходились, уставив друг в друга в упор винтовки, и падали, обагренные кровью».

В этой пляске высказалась вся дикая удаль абазинского племени – и редкий праздник обходился без резни. Из других забав и народных игр можно упомянуть о карточной игре, значительно распространенной между абазинами, и кефаль-кешь — игре рыбьими головками. Двое играющих садились на пол сакли, аршинах в двух друг от друга, и поочередно бросали вверх горсть рыбьих головок; на чьей стороне оказывалось более головок, обращенных носиком к играющему, тот и победитель.

Абазины не имели своей песни, несмотря на то что по природе принадлежат к страстным любителям пения; песни в Абазии все кабардинские. Жители собственно Абхазии не имеют ни характерных игр, ни разнообразных танцев. Танец их однообразен, дик и наводит уныние; в нем нет ни ловкости, ни грации: попрыгав немного, танцующий становится на носки – вот и все видоизменение движений. Хлопанье в ладоши заменяет туземцу музыку и сопровождается иногда грустным и диким гиканьем.

Народные песни и напевы абхазцев также не разнообразны, а, напротив того, бедны и однообразны. Они обыкновенно состоят в импровизированном прославлении удальства, набегов и морских разбоев их предков, в воспевании храбрости и могущества кого-либо из живущих соотечественников. За импровизацией оратора другие припевают однотонным голосом: «Ора, ора, орари, ора!» Слова эти, не имея никакого отношения к песне, в переводе означают: лес, леса, все лес и лес, характеризуя тем абхазца дикого, выросшего среди лесов и никогда их не забывающего. Импровизаторы были в большом почете, особенно у жителей горной Абазии. С именем импровизатора – погливана — у абазин соединялось почетное звание фигляра, плясуна и зачастую ловкого плута. Погливан – это странствующий бард, готовый за деньги воспевать доблести каждого, потешить толпу фокусом или замысловатой сказкой. Ни один пир в горах не обходился без странствующих импровизаторов, которым на пиршестве предоставлялось самое почетное место: оно принадлежит им по праву, потому что они, по умственным способностям, стояли неизмеримо выше своих диких собратьев.

В то время, когда танцы в полном разгаре, импровизатору стоило только ударить по струнам своего инструмента, как, с последним звуком его струны, смолкали смех и говор, прекращались танцы и водворялась тишина. Бросив торжественный взгляд на присутствующих, импровизатор начинал свой рассказ о геройских подвигах одного из предков хозяина. Не щадя своего красноречия, он рассыпал похвалы и преувеличивал славу воспеваемого.

«Если кто-нибудь из слушателей, – говорит Савинов, – в минуту его импровизации швырнет абаз в шапку барда – бард, не изменяя плана своей повести, сумеет вклеить туда подвиги и щедрого или его отца и прадедов. Случается так, что собеседники, желая потешить свое самолюбие, наперебой спешат осеребрить кабардинку импровизатора, и импровизация превращается тогда в целую историю Абазии…»

Кроме импровизации, погливаны странствуют иногда целыми труппами и потешают народ комедиями, содержание которых основано на каком-нибудь историческом событии.

В день празднования православными христианами Св. Пасхи все абхазцы, без различия вероисповедания и сословий, имеют один общий праздник – Амшап, что значит предшествующий день.

Приготовляясь к празднику, красят яйца, а в самый день его каждый хозяин режет скотину и приготовленною пищею как бы разговляется.

На второй день туземцы совершают поминки и вместе с тем приносят друг другу поздравления, с пожеланием провести счастливо наступающее время.

Жители Абазии считали день Св. Пасхи также великим праздником и старались разузнать, когда праздновали его их враги – русские. Если же сведений этих добыть было неоткуда, то празднование совершалось в начале апреля.

За шестнадцать дней до наступления праздника туземцы заговлялись и постились: не ели баранины и не пили вина. Нравственная чистота, во все это время, сохранялась в полном религиозном значении.

За три дня до праздника совершался обряд покаяния. Весь аул, поднявшись ночью, какова бы она ни была, отправлялся за своим старшиною в лес, к священному дубу. По прочтении молитвы Сыну Марии старшина накидывал себе на голову бурку, чтобы не видеть подходящих к нему. Сначала подходили женщины, и, поцеловав кинжал отца, мужа или брата, каждая подходившая вонзала его в священный дуб.

– Помолись Сыну Марии, – говорил старшина, – попроси отпущения грехов твоих и скажи верно и не ложно, что тяготит твою душу.

Кающаяся молилась, целовала дуб и становилась лицом к старшине.

– Кинжал, который я принесла, – произносила она, – пусть найдет ножны в моем сердце, если я солгу перед Сыном Марии.

Затем начиналась исповедь, в которой девушки не принимали участия, потому что горцы не предполагают у девушек особенных грехов. За женщинами подходили к старшине мужчины, по очереди, старшие впереди.

По окончании исповеди все селение тянулось к сакле старшины, где каждый получал по кусочку священного воска.

Вечером, накануне праздника, вдоль ручья или речки, протекающей мимо аула, молодые люди раскладывали костры, старики чистили оружие и, развесив его на гвоздиках, стругали палочки, на которые в день праздника надевался, по обычаю, у входа сакли годовой пасхальный венок.

В это время девушки и молодые замужние женщины исполняли обряд отдания старого воска.

Собравшись попарно, девушки отправлялись к речке, напевая особую на этот случай песню:

Пчелки Черных гор,
Вам спасибо за воск,
Вам за мед наш поклон.
Старый воск, уплывай
По теченью реки;
Горе все ты возьми,
Что принес этот год;
Радость нам оставляй,
Радость слаще, чем мед!

Сплюснутый в маленькие и легкие лепешки, воск бросался в реку; каждая из девушек следила за своим воском, и чей дольше продержится на воде, ту ожидало большее благополучие.

В ночь накануне праздника спали только одни старики; молодежь красила яйца, чистила винтовки, мыла стволы и чадры и с нетерпением ожидала выстрела главы селения – начала праздника.

Но вот с порога сакли старшины раздался давно ожидаемый выстрел, за ним второй, третий – и аул огласился выстрелами, производимыми в каждой сакле. Народ толпою спешил на площадь к небольшому столбику, с воткнутой в него вертикально иглой. Девушки, закрывшись чадрами, по знаку старшины составляли ряд по одну сторону столба, молодые горцы – по другую. Одна старуха с корзиною обходила всех девушек, и каждая из них опускала в нее яйцо с заметкою, по которой можно было потом узнать его владелицу. Корзина оставалась у подножия столба; старшина брал одно яйцо и втыкал его на шпильку.

– Удар на поцелуй! – говорил он, отходя в сторону.

Желающий испытать удовольствие поцелуя отступал шагов на сто от цели и производил выстрел; промах в этом случае навлекал на стрелявшего общее посмеяние. Песни, пляски, джигитовка следовали за стрельбой и продолжались три дня.

Кроме того, в Абхазии почти всегда в первый день Пасхи, у христиан после обедни, а у магометан и язычников рано утром, совершается в каждом семействе жертвоприношение в честь ев. Георгия Победоносца.

Св. Георгий пользуется особым почтением между всеми абхазцами, какого бы вероисповедания они ни были. У каждого хозяина есть в стаде лучшая корова, с обрезанным ухом, и сохраняется отдельно самый большой кувшин, наполненный чистым красным виноградным соком. Вино это и приплод от коровы назначаются для жертвоприношения св. Георгию. Если посвященная корова отелится бычком, то он идет в жертву, а если телочкою, тогда для жертвы откармливают барашка.

В день жертвоприношения все семейство выходит на крыльцо и становится на колени, лицом к востоку. Перед ним ставят животное, назначенное на заклание. Мужчины снимают шапки, и все присутствующие благоговейно складывают на груди руки. Старший член семейства подходит к жертве и берет ее за уши.

– Святый великий Георгий Иллорский! – говорит он при этом. – Приношу тебе определенную моими предками жертву; не оставь меня и мое семейство своим покровительством, дай нам здоровья и долголетия, удали от нас всякие недуги в настоящее и будущее время, сохрани нас от злых духов и от дурных глаз; не оставь также своим покровительством отсутствующих наших родных и друзей и всех тех, кого мы любим!