Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1

«Богу и тебе, всемилостивейшая государыня, – писали депутаты[82 - В прошении, поданном 27 декабря 1771 г. Прошение это подписали казаки Петр Андреев сын Герасимов и Иван Григорьев сын Ерин // Гос. архив, VII, д. № 2331.], – всеподданнейшие рабы припадают к стопам вашим с горькими слезами. Помилуй, всемилостивейшая государыня, всех живущих на Яике, которые о тебе жизнь сообразуют и пребывают под вашим императорским покровительством! Сжальтесь, всемилостивейшая государыня, о понесенных нами бедствиях, которые вашему высокомонаршему лицу из наших горестных прошений известны, кои соделают нам и ныне нападки, в противность преподанных высокомонарших законов… Мы бесчасные, всеподданнейшие рабы, не только не имеем удовольствия, но несем бесчеловечное мучение от атамана Петра Тамбовцева и его товарищей старшин [штрафованных], коих и ныне определяет государственная Военная коллегия, а особливо граф Захар Григорьевич Чернышев…

Всеавгустейшая императрица, всемилостивейшая государыня! К освященным вашим стопам всеподданнейшие рабы припадаем со слезами, избавьте монаршим вашим милосердием от сего несносного разорения; не только пришли в упадок, но в самую нищету; ей-ей до того доведены, что мы не в состоянии продолжать вашей императорской службы, за нерешением дела одиннадцать лет и за долговременным здесь бытием. По недостатку нашему на пропитание и на прочую справу, заниманием в великих долгах себя находим. Помилуй, всемилостивейшая государыня, оборони от такого нападения атамана Тамбовцева и всех старшин и господ генералитет, штаб- и обер-офицеров; удостой нас, как прежде, при отце отечества государе Петре Великом находились под протекцией г. генерал-фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева, тако и ныне усердно быть желаем у его высокографского сиятельства графа Григория Григорьевича Орлова, дабы наше Яицкое войско избавлено было от нападения, каковое высочайшее матернее милосердие предпочесть должны не иначе как дарованной нам новой жизнию».

Прошение это было написано в таком числе экземпляров, сколько было казаков в Петербурге, «для того, показывал казак Симеон Матросов, что условились между собой, что если они [Герасимов и Ерин] не успеют оной [челобитной] подать и попадут под караул, то им свой стараться подать и их из-под караула выручать».

Подавший прошение Иван Ерин был задержан, а Герасимов успел скрыться. На вопрос, где живет Герасимов, Ерин отвечал, что не знает, «но думает, что слоняется около рынка». Тогда, по приказанию императрицы, Ерин был отправлен к генерал-прокурору князю Вяземскому с тем, чтобы он допросил его о желаниях казаков[83 - Письмо дежурного генерал-адъютанта графа К. Разумовского кн. Вяземскому 28 декабря 1771 г. // Гос. архив, VII, д. № 2331.]. Но прежде чем императрица могла узнать подробности всего происходящего в Яицком войске, большинство их депутатов было арестовано и отправлено в Петропавловскую крепость. Оставшиеся свободными не знали, что делать, и, наконец, Кирпичников, за отсутствием графа Григория Григорьевича Орлова, обратился к брату его Ивану Григорьевичу с просьбой о покровительстве. Братья Орловы не были сторонниками распоряжений графа Захара Чернышева и относились к ним с иронией. «Захар и Иван Чернышевы, – писал лорд Каскарт графу Рошфору[84 - В письме от 31 декабря 1770 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. XIX, с. 163.], – деятельны, тонки и хитры; способны запутать дело, но не руководить им».

Не сочувствуя графу Чернышеву и его поступкам, граф И.Г. Орлов дал Кирпичникову письмо к Дурново и советовал отправиться на Яик, не являясь в Военную коллегию[85 - Показание Кирпичникова.].

– С этим письмом, – прибавил граф, – вас пропустят куда хотите.

Кирпичников так и поступил: он достал копию с высочайшего указа капитану Дурново, взял с собой письмо графа Орлова и, оставив в Петербурге сотника Горохова, сам с остальными товарищами, избежавшими ареста, отправился в Яицкий городок, где в то время волнение казаков и их неудовольствие достигло крайних пределов.

Через пять дней по отправлении Давыдовым и Дурново донесения в Военную коллегию, и именно 30 марта 1771 года, писарь духовного правления Мостовщиков явился к войсковому атаману Тамбовцеву и объявил, что непослушной стороны казак Иван Яганов говорил ему, что если будет собран круг и будут командировать казаков на службу, то 500 человек захватят пушки и пороховой погреб, а 500 будут около круга в резерве и учинят нападение на атамана со старшинами, на всех согласных, на генерал-майора Давыдова и на всю регулярную команду[86 - Экстракт, приложенный к рапорту Дурново // Военно-ученый архив, д. № 104 (А), л. 23.]. Показания Мостовщикова были тотчас представлены Тамбовцевым следственной комиссии, в присутствии которой Мостовщиков подтвердил свое показание и заявил, что Яганов заперся и указал на казака Легошина, будто бы говорившего эти слова. Легошин, по обыкновению, отпирался, но после священнического увещания Яганов признался в том, что действительно слова эти он говорил. Не довольствуясь этим признанием и желая отыскать главных участников заговора, Давыдов и Дурново приступили к расспросам с пристрастием, на которых Легошин объявил, что о намерении войска говорили сотники Горохов, Герасимов, Кирпичников и Артикеев, казаки: Герасимов, Кабаев и Выровщиков и многие другие, а предприятие к тому злому намерению их было принято еще с самой Страстной недели[87 - Военно-ученый архив, д. № 104 (А), л. 23.]. Комиссия не могла произвести дальнейшего следствия, потому что большинство названных лиц находилось вместе с Кирпичниковым в Петербурге, а остальные разбежались из городка по своим хуторам.

В это время генерал Давыдов получил подтверждение Военной коллегии и ордер оренбургского губернатора о скорейшем командировании команды в Кизляр. 22 июня он собрал войсковой круг, но совершенно безуспешно. Представители казаков непослушной стороны заявили, что выбор атамана и прочих походных старшин в ту команду следует отдать на волю войска, а когда непослушные казаки потребовали, чтобы прежде командирования команды в Кизляр была произведена всему войску перепись, то Логинов просил атамана ввиду этой переписи командировку отложить до другого круга. «От чего, доносила войсковая канцелярия Военной коллегии, и больше разврат сделался, и казаки наисильнейше о переписи просить стали, а без того командировку сделать отреклись».

Военная коллегия предписала произвести следствие по этому делу, но еще до получения этого предписания генерал-майор Давыдов, будучи назначен губернатором в Белгород, 19 октября отправился к месту назначения. Вместо него был назначен из Оренбурга генерал-майор фон Траубенберг, который прибыл в Яицкий городок только 30 декабря, а до того времени «находился я, – доносил Дурново, – почти без всякого дела»[88 - Там же, л. 15. Все, что сказано об этом времени в статье «Яицкое казачество» (Русский вестник, 1864, № 8), неверно.].

Вновь назначенный председатель следственной комиссии был человек решительного характера, близко знакомый со всем происходившим на Яике и недовольный казаками за то, что они не выслали в его отряд команды для преследования калмыков. Генерал-майор фон Траубенберг начал свою деятельность с того, что наказал плетьми семь человек казаков, оказавших наибольшее сопротивление в командировании команды в Кизляр, приказал обрить им бороды и, под конвоем одного сержанта и 12 рядовых, отправил в Оренбург для определения в регулярную службу. Казаки войсковой стороны решились отбить их и освободить из неволи. Верстах в 40 от городка, казаки в числе до 300 человек конных напали на конвой, «с превеликим криком», успели отбить шесть человек, а седьмого, «насилу отстреливаясь, сержант с командой удержал и привез обратно в городок»[89 - Всеподданнейший рапорт Дурново, августа 1772 г. // Военно-ученый архив, д. № 104, л. 15.].

Несмотря на открытое сопротивление казаков, генерал-майор Траубенберг все-таки настаивал на отправлении команды в Кизляр и собирал несколько кругов, но сотники и казаки войсковой стороны в круга не ходили, отзываясь, что они ожидают прибытия из Петербурга челобитчиков, сотника Кирпичникова с товарищами, и до их прибытия никакого наряда не сделают. Опасаясь преследований, казаки разбрелись по хуторам и «в городке находилось очень мало, а некоторые хотя и были, но, однако же, в домах под укрывательством»[90 - Рапорт прапорщика Евтюгина Рейнсдорпу от 22 января 1772 г. // Московский архив Главного штаба, по аудиторской экспедиции, оп. 93, св. 492.].

Наконец 9 января в Яицком городке получено было известие, что депутация с Кирпичниковым во главе подъезжает к городку. Казаки огромными толпами, с женами и детьми, отправились на встречу. В то время еще не были прекращены меры предосторожности от чумной заразы, и потому Траубенберг и Дурново отправили двух офицеров с подлекарем для осмотра прибывших и задержания их в карантине. Но едва только депутация показалась в виду города, как была окружена более чем пятьюстами казаков, так что о карантине нечего было думать, и большинство прибывших в тот же день отправилось в город[91 - Там же.].

– Что велено Дурново исполнить? – спрашивали казаки.

– Велено учинить в силу указов, – отвечал Кирпичников.

В тот же день он явился к Дурново и передал ему запечатанное письмо графа Орлова.

– В ожидании возвращения депутатов, – говорил Дурново Кирпичникову, принимая от него письмо, – войско целый год не отправляет команды в Кизляр, несмотря на высочайшее повеление и неоднократные подтверждения Военной коллегии. Поэтому, если вы просили об отмене той команды и она не отменена, то растолкуйте войску, что должно отправить ее немедленно.

– Мне нет до этого дела, – отвечал Кирпичников, – а что войско хочет, то пусть и делает.

На другой день Кирпичников отправился в Кабанкину улицу[92 - Известна была также под именем Толкачевой улицы.], в дом отставного казака Прокофия Толкачева, где был встречен огромной толпой казаков.

– Что привез нам из Петербурга? – спрашивали они.

– Ничего, кроме письма от графа Орлова к капитану Дурново, – отвечал Кирпичников. – На поданную нами челобитную никакой резолюции не последовало, и для получения ее оставлено в Петербурге пять человек казаков при сотнике Горохове.

Казаки призадумались, не зная, что предпринять и на что решиться.

– Все это делает граф Чернышев, – говорили Кирпичников и приехавшие с ним казаки, – государыня того не ведает, а всегда велит нам удовольствие делать. Если мы за себя не постоим, то граф и всех нас с детьми изведет, ибо и генерал [Траубенберг] прислан от него же, без ведома государыни и наемный старшинами. Ежели мы не уступим, то государыня почтет это себе за удовольствие, ибо она, ведая, что граф все мудрствует, о вотчине своей весьма сожалеет.

Единственно, чем мог похвастаться Кирпичников пред казаками, – это копиями с указов об отрешении старшин и с данного на имя Дурново[93 - Показание Кирпичникова // Московский архив Главного штаба, оп. 93, св. № 492; Описание мятежа, происшедшего в Яицком городке, сделанное старшиной Бородиным // Гос. архив, VI, д. № 505.]. Копии эти были тотчас же прочтены вслух казаком Гоманом Котятовым, и собравшиеся решили послать к Дурново с просьбой, чтоб он отрешил старшин[94 - Показание сотника Ивана Портнова.].

– Если на третий день по посылке, – сказал Кирпичников, – старшин не отрешат, положенного штрафа не взыщут и войско жалованьем не удовлетворят, то поступим воинским отпором.

Между тем генерал-майор Траубенберг, узнав, что с приездом Кирпичникова казаки устраивают сходки и собираются большими толпами, что Кирпичников распускает слух, будто привез с собой указ от отрешении судей войсковой канцелярии и об удовольствовании войска жалованьем[95 - Описание мятежа, происшедшего в Яицком городке, сделанное старшиной Бородиным // Гос. архив, VI, д. № 505.], отправил к нему Петра Копеечкина с двумя казаками спросить, есть ли у него действительно такой указ?

– Указа нет, – отвечал Кирпичников.

– Велишь ли ты круг делать? – спросили посланные.

– Я не атаман.

– Ты хоть и не атаман, однако ж тебя все войско слушает, и больше чем атамана.

– Я иду в баню, – отвечал Кирпичников, – и в ваши дела не мешаюсь.

Переговоры эти были дословно переданы Траубенбергу[96 - Записка Маврина // Памятники новой русской истории, ч. II, с. 272.], который, будучи удивлен таким ответом и снисходя на просьбы старшин и послушных казаков, желавших видеть Кирпичникова в войсковом кругу для того, чтоб он объявил им, с чем приехал, отправил старшину и депутата Ивана Окутина с приказанием Кирпичникову явиться в войсковую канцелярию и объявить, что последовало по челобитью их? Но как только Окутин пришел на двор и стал стучаться в дверь, Кирпичников с криком и бранью выскочил из избы и столкнул Окутина с крыльца.

– Разве тебе этого хочется? – кричал Кирпичников, схватившись за саблю. – Покуда жив, иди лучше прочь.

Он приказал бывшим в его доме казакам прогнать Окутина со двора, что и было исполнено. Тогда Траубенберг послал вторично Окутина, дьяка Суетина, старшину Мартемьяна Бородина, сотника Копняева, казака Копеечкина и с ними казаков, чтоб они уговорили Кирпичникова и растолковали ему, что так своевольничать нельзя, и привели его в войсковую канцелярию. Жена Кирпичникова, говоря, что мужа ее нет дома, заперла за собой двери, но посланные, не веря ее словам, стали ломиться в дом, от чего и произошел шум. На этот шум сбежались сначала соседи, а потом стали останавливаться и проходящие казаки, так что когда посланные вышли со двора, то были встречены толпой непослушных казаков, человек до ста, которые стали их ловить «под свой караул». Произошла свалка: казаки ловили друг друга, и Бородин принужден был обнажить саблю, чтобы пробиться сквозь толпу[97 - Чтения в Обществе истории и древностей, 1859, кн. III, с. 112; Записка Бородина // Гос. архив, VI, д. № 505.].

Обе стороны захватили пленных и развели их в разные стороны. Трое казаков были захвачены старшинской стороной и на аркане приведены к генерал-майору Траубенбергу, который приказал атаману высечь их плетьми у войсковой избы и посадить под караул. Происшествие это быстро разнеслось по городу, и войско считало себя глубоко оскорбленным старшинами и их партией. Собравшись огромной толпой в Толкачевой улице, которая пролегала вдоль реки Яика, и расположившись на ее берегу, казаки толковали о происшедшем, как вдруг заметили сотника Копняева и казака Копеечкина, возвращавшихся домой из войсковой канцелярии. Некоторые казаки обратились к ним с словами укоризны.

– Для чего вы со старшинами, – говорили они, – причиняете такие обиды и увечите войсковых казаков?

Копняев и Копеечкин оправдывались, а между тем окружающая их толпа росла и, будучи недовольна ими за измену[98 - Копняев и Копеечкин принадлежали прежде к войсковой стороне, но потом «прилепились для прокормки к старшинам и наносили на войско разные плевелы».], решалась захватить их в свои руки. После довольно значительных побоев Копняев и Копеечкин были отведены в дом Толкачева, брошены в «студеный погреб», где и содержались под караулом. Имея в своих руках заложников, войсковая партия послала к Дурново казака Савелия Чиганахаева с товарищем просить, чтоб он освободил войсковых казаков и решил дело о старшинах по силе именного указа. Депутаты были задержаны, закованы в железо и посажены под караул, а казакам послано приказание выпустить Копняева и Копеечкина. Озлобленные задержанием своих посланных, казаки отправили еще двух, с просьбой выпустить войсковых казаков и с обещанием освободить тогда Копняева и Копеечкина. Дурново задержал и арестовал и этих посланных. Тогда войсковые казаки, собравшись значительной толпой, расставили по улицам свои пикеты, человек по пятьдесят, и всех выходивших на улицу послушных забирали, били и сажали под караул. Вместе с тем сотники разослали повестку, чтобы войсковые казаки, не только находящиеся в Яицком городке, но по хуторам и на форпостах, все, не исключая отставных и малолетних, собирались в Толкачеву улицу для совещаний[99 - Рапорт прапорщика Евтюгина Рейнсдорпу от 22 января 1772 г. // Московский архив Главного штаба, по аудит, экспед., оп. 93, св. 492.].

Со всех сторон стекались непослушные казаки; «чем далее, то их более собиралось, и Кабанкина [Толкачева] улица, равно как и другие близлежащие улицы, дворы и избы, все ими были наполнены. Которые же к ним в собрание идти не хотели, тех всячески стращали, силой и страхом к себе привлекали, обманывая привезенным будто бы Кирпичниковым именным указом, напоминая при этом, что те, кои на их предприятие не согласятся, явные будут преступники и нарушители того указа. Многие верили таким рассказам и увеличивали собой толпу недовольных».

Сбор казаков в Толкачевой улице заставил генерал-майора Траубенберга принять серьезные меры, и он было решил собрать возле себя регулярную команду[100 - Регулярная команда в Яицком городке состояла из 100 человек Алексеевского пехотного полка и из прислуги при 30 орудиях, принадлежащих войску.] и послушных казаков, с тем чтобы половину их оставить при орудиях, а другую послать разогнать непослушных. Но как регулярной команды оказалось всего 70 человек, а послушных казаков набралось не более 50 человек, то атаман с старшинами просили Траубенберга отменить посылку команды против непослушных, число которых доходило до тысячи человек.

– Они по большей части, – говорил Тамбовцев, – сидят с заряженными ружьями по дворам, а улицы тесны; если вступить в улицы, они могут из окон перестрелять всю команду.

Отменив первоначальное решение, Траубенберг приказал как регулярной команде, так и послушным казакам быть при войсковой канцелярии в совершенной готовности и вооруженными. Видя, что взаимная ненависть двух партий все более и более усиливается, послушные казаки стали собираться возле войсковой избы, потихоньку проскользая между расставленными пикетами, «а иные провозимы были женами в санях, покрытые сеном и прочим». Таких сторонников-старшин собралось до 200 человек, а между тем Траубенберг отправил офицера уговорить собравшихся в Толкачевой улице, чтобы они разошлись по домам и освободили сотника Копняева с товарищами, и если кому есть в чем надобность, то пусть каждый сам о себе, а не сборищем приходит просить безо всякого опасения. Если же имеют общественные нужды, говорил Траубенберг, то приходили бы в войсковой круг, и законная просьба их будет тотчас же исполнена[101 - Записка Бородина // Гос. архив, VI, д. № 505; Записка Маврина // Памятники новой русской истории, ч. II, с. 274. Всеподданнейший рапорт Дурново // Военно-ученый архив, д. № 104, л. 16.]. Казаки отвечали, что они не имеют никакого злого намерения, но что они единогласно просят Дурново, чтоб он решил их тяжбу со старшинами.

– Скажите ему, – говорили казаки, – чтобы по силе указа исполнял бы в самой скорости, а генерал бы с командой ехал из городка вон: нам-де дела до него нет.

Дурново отвечал, что скорое решение дела зависит от самих казаков.

– Ежели изберут поверенных для счета книг, – говорил он, – и для доказательства виновности старшин, то дело будет окончено в самой скорости.

Дурново старался убедить представителей недовольных, что товарищи их поступают дурно, собираясь самовольно вооруженной толпой, и просил их разойтись по домам, но казаки не расходились. Напротив, как только узнали они, что Дурново не намерен уступить общему желанию видеть старшин смененными и публично прочесть данную ему инструкцию, положили идти к нему на следующий день всем войском, «потому что если им просить о решении своего дела малым числом людей, то он, по наущению старшин, пересажает под караул, может, и половину войска».

– Ведь почему нам знать, что у них на уме, – говорили казаки.

Неудовольствие было настолько возбуждено, что многие в ожидании утра, несмотря на сильный мороз, ночевали на улице под открытым небом.

Наконец наступило утро 13 января 1772 года. Толкачева улица была полна народа; здесь были служащие и отставные казаки, малолетки, жены и дети; одни были вооружены ружьями, другие палками, иные на конях, но большинство пешком; все шумело и кричало. Траубенберг спрашивал Дурново: что делать? «Прежде было полагали мы, – доносил последний[102 - Во всеподданнейшем рапорте – Военно-ученый архив, д. № 104, л. 16.], – чтоб взять сколько возможно будет пушек и выйти с командой из городка вон; но как по причине зимнего времени и глубоких снегов маршировать с пушками по степи никакого способа не было и послушных казаков жены и дети остались бы их злодейству на жертву, а дома на расхищение и показана бы была чрез то им робость и повод к пущей дерзости, – почему и рассудили остаться на месте в городке, укрепись сколь возможно в улицах подле войсковой канцелярии и, если будет нападение, защищаться».

Расставив по разным местам пушки, так чтоб они могли стрелять вдоль улицы, а за ними регулярную команду и согласных казаков, Траубенберг отправил посланного в Оренбург с донесением, что казаки бунтуют, и просил помощи. Оренбургский губернатор генерал Рейнсдорп командировал сначала эскадрон драгун и роту пехоты, а потом еще роту пехоты, но они не поспели вовремя и принуждены были остановиться в Илецком городке[103 - Рапорт Рейнсдорпа Сенату 25 января 1772 г.].

События шли быстро, и обстоятельства изменялись с каждым часом.