Смерш. Дети айсзаргов

Мы проверили всех его друзей и знакомых, прощупали все их связи, ничего интересного не было получено. Все характеризовались по-разному, были и пьяницы, судимые, но для нас неинтересны.

Текущие дела в полку, проверки при выдвижении, при представлении на звания, все занимало немало времени, но в мозгу всегда была мысль о Курашвили. Кто он, свой или замаскировавшийся враг? Ответа пока не было.

Приходит бумага из Тбилиси. Она меня убила – там был ответ и вопрос мне – с какой целью военная контрразведка из Приморья интересуется гражданином Грузии, заслуженным ветераном войны, орденоносцем, дважды раненым, отцом семейства, дедом внуков и т. д. Далее сообщалось, что Курашвили Тигран Симонович ведет большую патриотическую работу в воинских частях гарнизона, школах, является членом Комитета ветеранов войны Грузии.

Прочитав ответ, я выпал в осадок, бумагу не показывал никому, тут же собрался и поехал к Качану. Он аж запрыгал от восторга, не подвела интуиция старого чекиста, и тут же накидал план дальнейших действий.

Нужно, во-первых, получить фото подозреваемого, провести установку по месту жительства – кто жена, ее связи, соседи, установить прослушку, контроль почтовых отправлений и т. д.

Я хорошенько все продумал и сделал следующее – так как приближался День Советской Армии, 23 февраля, через политотдел своей части и военкомат организовать встречу военнослужащих полка и ветеранов войны в доме офицеров гарнизона, куда в числе прочих был приглашен и проверяемый. Встреча была пышной, т. к. это входило и в планы политотдела, встретили ветеранов уважительно, посадили в президиум, фотографировали много и в разных ракурсах, в том числе и мы, затем ветераны пошли по ротам, где делились воспоминаниями о войне, фотографировались с солдатами, потом на доску почета отдельно каждого ветерана фотографировали уже после застолья и подарков.

Этот пункт мы выполнили без затруднений. Сложнее оказалось другое. На наш запрос в УКГБ по Приморью на жену пришел ответ, что это лицо, подотчетное СМЕРШу Дальневосточного военного округа, и ее данные хранятся в Хабаровске. Т. е. его жена была сотрудницей военной контрразведки? Вот это поворот…

Такую информацию уже нельзя было скрывать от руководства Особого отдела КГБ армии, и я на свой страх и риск позвонил по ВЧ полковнику Белогаеву Петру Николаевичу. Он удивился звонку и поинтересовался его причиной. Я сказал, что прошу его приехать для того чтобы я лично доложил о материалах, полученных за последний месяц. Он спросил, а что, материалы не сданы в архив? Я ответил, что нет и готов причину объяснить лично по приезде его к нам в Спасск. Он еще раз переспросил, насколько серьезны полученные данные, что требуется именно его приезд? Я ответил, что очень серьезны, и его приезд будет оправдан.

Ответ был получен через три часа: Белогаев выезжает сегодня в ночь, и завтра утром мне надлежало его встречать на вокзале. Когда я доложил замещающему начальника старшему оперуполномоченному, тот начал заикаться, а потом согласовали все вопросы встречи, размещения начальника, питания и т. д.

Утром, в 6 часов, мы встретили Петра Николаевича на вокзале и поехали сначала в столовую, а потом в отдел. Тянуть время было нельзя, и я, уединившись с Белогаевым, показал все документы по проверяемому и краткий план дальнешей проверки. Предлагалось следующее – направить фото проверяемого в Тбилиси с просьбой провести опознание проживающим у них Курашвили, возможно имеющиеся материалы переслать нам. Нам же усилить наблюдение за проверяемым, установить его жену, проверить ее по нашим учетам и решить вопрос о привлечении ее к проверке сожителя.

Я доложил Петру Николаевичу, что за время проверки Курашвили от него не было отправлено ни одного письма куда-нибудь и не получено ни одного письма от кого-либо, что не характерно для лиц грузинской национальности, имеющих много родственников и знакомых во многих областях СССР, да и здесь он с грузинами не поддерживает контактов. Это очень странно, заметил Петр Николаевич. Не так ведут себя коренные грузины, это я знаю не понаслышке, шесть лет проработав в Закавказском военном округе в Тбилиси. Здесь что-то не так. Он забрал материалы и попросил его не тревожить часа два.

Через два часа он вызвал меня и положил план дальнейших оперативных мероприятий, которые я должен выполнить быстро, не привлекая внимания горотдела КГБ по Спасску.

Первое, что я должен сделать, это послать фото Курашвили в КГБ Грузии с просьбой сравнить фото нашего Курашвили с оригиналом Курашвили, проживающим у них. Если это разные люди, то показать фото нашего Курашвили оригиналу и попросить его опознать нашего. Здесь была одна загвоздка – возраст проверяемого, т. к. на момент войны они были в два раза моложе, и их Курашвили может и не вспомнить изображенного на фото. Но это один из моментов проверки. Далее мне было рекомендовано опросить наших помощников в окружении на предмет сбора информации через лиц грузинской национальности о проверяемом, не делая акцента именно на нем, кто из них имеет близкий контакт с Курашвили, с целью последующего использования их в проверке сигнала.

Петр Николаевич утвердил план дальнейшей проверки, отменив распоряжение Бошука о сдаче в архив материалов и приказав активировать работу с негласным аппаратом по плотному изучению всех связей проверяемого, его жены и многое еще мероприятий, которые по соображениям конспирации я не могу изложить в этом материале. Он взял под личный контроль проверку сигнала и приказал докладывать все получаемые материалы только ему и потребовал работать аккуратно, чтобы не было утечки данных через других работников отдела, с начальником он все утрясет по его прибытии из отпуска, а здесь, подписав все запросы и забрав их с собой, чтобы отправить их из Хабаровска, уехал домой.

Мы с Качаном воспряли духом, работа продвигалась по нашему плану и могла привести к каким-то результатам, прояснив все наши сомнения.

Прошло более трех недель, закончился отпуск у начальника, и Анатолий Владимирович, прибыв в отдел, был приятно удивлен тем, что я не сидел без дела, а, наоборот, активировал проверку сигнала и с энергией послеотпускной зажал меня так, что я почти ночевал в отделе или около дома проверяемого.

Старший оперуполномоченный Особого отдела КГБ по Спасскому гарнизону капитан Дуюнов Н. А.

и сотрудники Спасского городского отдела КГБ

во время работы по делу Атояна А. О., 1977 год

Мои коллеги, не зная сути дела, только сочуствовали мне, говоря, держись, Коля, и работай больше, может, и будет легче – тебя контролирует Белогаев, перед этим Бошук, в общем, плохи у тебя дела. Мне оставалось только сокрушаться и внутренне собраться, чтобы не было утечки при случайных разговорах с коллегами по отделу и Спасскому горотделу КГБ.

Кроме этого, на мне ведь был еще и полк, куда я должен был являться каждый день, встречаться с информаторами, проверять и другие сигналы по режиму секретности, несению караулов, хранению оружия и боеприпасов, о неуставных отношениях, проводить беседы о бдительности в батальонах, проверять мобгруппу, секретную часть, давать допуска к секретным работам и т. д.

Короче, время летело, дома меня не видели, т. к. одна из особенностей оперативной работы – это то, что с негласным аппаратом, находящимся у меня на связи, я мог встречаться только после окончания рабочего дня, когда офицеры, прапорщики, члены их семей освобождались только по вечерам и могли прийти на встречи только тогда, когда были запланированы заранее и в вечернее время. Так что покой нам только снится.

От этих перегрузок я стал даже хуже выглядеть, измотанный, невысыпающийся, теща сделала мне замечание, когда я заехал их навестить, все военные цветущие, а ты такой усталый, может, заболел?

Нет, не заболел, но физически вымотался так, что, когда пришел ответ из Грузии, я не сразу оценил суть ответа, по инерции планируя последующие рабочие дни с такой же нагрузкой, как и предидущая.

Ответ из Грузии поверг в шок как меня, так и начальника, реакцию Белогаева не берусь комментировать, не видел, но догадываюсь, что она была положительной.

КГБ Грузии очень ответственно отнеслось к запросу, подписанному полковником Белогаевым, видно, еще помнили его по совместной работе, и детально ответило на все поставленные нами вопросы.

Во-первых, они сообщили, что еще раз досконально проверили всю жизнь своего Курашвили, от молодости до настоящего времени. Выяснили, что он до армии работал в винодельческом колхозе, где его помнили многие коллеги, ушел на фронт в 1942 году, будучи женатым и имея сына и дочь, которые сейчас живут рядом с отцом, жена жива и заботиться о нем, т. к. в годы войны он был дважды тяжело ранен и ходит, опираясь на трость. Вернувшись с войны, долго работал в колхозе, закончил технологический техникум, по достижении 60 лет его проводили на пенсию с почестями. За период после окончании войны был награжден орденами Отечественной войны 2-й и 1-й степени, медалью «За боевые заслуги», в общем, заслуженный человек. В его биографии есть эпизод, когда он попал в плен, подвергся там пыткам и унижениям, был расстрелян, но чудом выжил, бежал в Польше из концлагеря, скрывался в лесах, перешел в Белоруссию, попал к партизанам, где воевал до конца войны. Прошел проверку в фильтрационном лагере НКВД и вернулся домой оправданным.

Ему была показана фотография нашего Курашвили. Он чуть не потерял сознание от увиденного, его откачали и официально допросили. Копию протокола прислали нам. Читать его без содрогания было нельзя, все было настолько трагично и жестоко, что мне пришлось вдумываться в каждое предложение, чтобы понять суть происходившего много лет назад и оценить страдания этого человека.

На фото он с трудом, но узнал одного из офицеров СС, допрашивавшего его после пленения. В плен он попал в 1943 году, в феврале, в боях под Вязьмой, где он, рядовой Курашвили попал в котел и, отстреливаясь до последнего патрона, был ранен в ногу, потерял сознание и был пленен немцами. Его отправили в Польшу в лагерь для военнопленных, подлечили и стали использовать на строительстве дорог. Одновременно его допрашивали офицеры СС и вербовали с целью перехода на сторону врага, но он согласия не дал. Его допрашивал офицер, фамилии он не помнит, по национальности армянин, хорошо знавший русский язык, грузинский, бегло говоривший и на немецком, в чине оберлейтенанта. Он досконально опрашивал Курашвили по делам в части, выявлял фамилии офицеров полка, политработников, евреев, внимательно слушал его автобиографию, где родственники, родители и дети. Эти данные ему нужны были для вербовки Курашвили, документы были изъяты при пленении и по ним велся допрос. После того как Курашвили не стал сотрудничать с Абвером, его передали в Гестапо, там его били, допрашивали и потом за ненадобностью снова вернули в лагерь. Там подлечили и переправили в лагерь в Германию, используя на тяжелых работах. Жажда жизни была очень сильна, она помогала ему вынести все испытания, которые выпали на его долю, и бежать из лагеря в Польшу уже в 1944 году, прятаться на хуторах, наняться к одному пану на работу за кусок хлеба и потом попасть к партизанам уже в Белоруссии, где прошел путь от простого бойца до командира взвода обеспечения. С переходом партизан уже на территорию Польши он нашел своего спасителя и практически спас его от расстрела уже нашими бойцами. В боях был ранен, перебита нога, отправлен в медсанбат одной из наступающих частей, откуда был комиссован и отправлен на родину в Грузию. Там вновь был арестован, отправлен в фильтрационный лагерь, прошел проверку и через полгода отправлен домой. После войны у него родились еще две дочери, он счастливый дед.

Прочитав все это, я долго сидел в горестном раздумье – с кем мы имеем дело? Если это правда и человек пережил плен, лагеря, воевал, был ранен, прошел проверки и остался человеком с большой буквы, то кто же тот, который выдает себя за Героя войны и откуда у него документы, по которым он живет?

Все материалы, полученные из Грузии, я по ВЧ доложил Петру Николаевичу, он дал команду переслать их им в Отдел, а мне срочно прибыть в Хабаровск для консультации и разработки плана дальнейшей проверки.

Через секретную часть отдела материалы были направлены в Особый отдел армии, а я через два дня прибыл в Хабаровск на Большой аэродром, где располагался штаб и Особый отдел 1-й воздушной армии.

Здесь в обстановке строгой конспирации нами с Белогаевым, Бошуком и направленцем армии, курирующим наш отдел, в течение трех суток был составлен уже конкретный план по реализации данного сигнала, предусматривающий мою командировку в Грузию, Армению и привлечение уже возможностей оперативно-технической службы Управления Особых отделов по КДВО, округа, где материалы были доложены начальнику Управления и копии пошли в Москву в-й Главк Военной контрразведки. Там план утвердили, и после получения официального заключения мне была поставлена задача по работе в двух республиканских КГБ с документацией всех действий.

Я вернулся в Спасск, получил все командировочные документы и через Москву вылетел сначала в Тбилиси. Не буду описывать все приключения по дороге в Грузию, скажу только, что меня встречал замначальника 2-го отдела КГБ Грузии, целый полковник, и встреча была настолько теплой, что к работе удалось приступить только через два дня. Они были настроены доброжелательно к посланцу Дальнего Востока, сначала я полдня рассказывал им о жизни в Приморье, о своей службе на Курилах, о том, как мы ели ложками красную икру и закусывали морской капустой. И все это под прекрасное грузинское вино. Устроили в прекрасный номер, показали цветущий Тбилиси, песню я выучил через два часа, как ее спели раз 20 сотрудники с хорошими голосами, отоспавшись, поужинали, потом позавтракали и только потом наконец вспомнили о цели моего приезда.

Надо отдать им должное, ребята подготовились к ответу на любые мои вопросы, чувствовалось, что подготовились. И мы в течение двух суток провели встречу с Курашвили, все задокументировали. Курашвили оказался худеньким, небольшого роста человеком, с хорошей памятью, и хорошо поставленной дикцией, гостепреимным хозяином со множеством детей и внуков, которые просто так меня не отпускали, пока я не перепробовал их подвальное вино, получив в подарок еще коробку, с сырами и фруктами.

Он рассказал свою одиссею в годы войны, которую я уже знал по документам, но рассказал и кое-что, что имело значение уже при проверке того человека. Он описал рост, внешность того офицера СС, который допрашивал его после пленения, вспомнил тех, с кем находился в лагере, с некоторыми из них он имеет контакты до сих пор. Представил мне их фамилии и адреса, показал письма, копии которых мы потом сняли, на фото, предъявленном мною, он опознал мучителя, но, естественно, постаревшего. Тогда ему было 34—35 лет, полный, цветущий, с золотыми зубами, хорошо говоривший на грузинском языке и очевидно знавший армянский язык, т. к. он допрашивал и армян, сослуживцев Курашвили, и хорошо ориентировался в географии Армении. Он заявил, что в руках допрашивавшего его офицера были документы Курашвили, которые были у него на момент пленения, и они у него же и остались. Курашвили после войны, после всех проверок документы были восстановлены, и он по ним живет много лет.

Проанализировав всю полученную информацию, я по ВЧ доложил Белогаеву, получил добро на продолжение командировки в Армению.

Провожали меня ребята из КГБ Грузии, как брата, было столько тостов и пожеланий добра, что будучи уже в Армении, я еще долго отходил от их гостеприимства. Но меня ожидала не менее теплая встреча со стороны коллег из Армянского КГБ, которые также удивились приезду с края земли их коллеги и сделали все, чтобы мое пребывание в Ереване надолго запомнилось.

Не раскрывая сути моей командировки в Тбилиси, я предъявил фото разыскиваемого Курашвили и попросил проверить по учетам КГБ Армении на предмет возможных материалов на армян, плененных в годы войны или дезертировавших с фронта в период с 1941 по 1943 годы.

В проверку было включено большое количество сотрудников, переворошено много архивных дел, а надо сказать, что среди армян было немало тех, кто либо попал в плен после ранения, либо добровольно перешел на сторону врага. К чести этого народа надо сказать и другое, из 29 Героев Советского Союза, проживающих на территории Азербайджана, 28 армяне, не говоря о том, что и в Армении не один десяток Героев. Многие – посмертно.

Работа длилась десять дней, гора документов была просмотрена и отложена, мне предстояло лично осмотреть каждое разыскное дело и сравнить фото разыскиваемых с фото нашего проверяемого. Я уже начал разочаровываться в результатах своей командировки, когда одна из сотрудниц архива принесла несколько разыскных дел на сотрудников Абвера из числа армян. В одном из дел меня привлекла информация об участии одного из армян, офицера Абвера, который во Франции был в составе 1-го Нимского лжепартизанского отряда, на должности начальника штаба отряда. По описанию он подходил под приметы нашего Курашвили и по возрасту, и по внешним данным, и по тому, что он был офицером Абвера родом из Армении. Фото в деле не было, но было описание примет, которые совпадали почти на 100 процентов с нашим проверяемым. Это был успех, на него было четыре тома разыскного дела. С описанием всех его преступлений, с протоколами допросов выживших, с донесениями партизан Маки из Франции о боестолкновениях с этим лжепартизанским отрядом, допросов попавших в плен их бойцов, которые показывали на нашего подозреваемого и описывали его роль в уничтожении партизан, сражавшихся за независимость Франции. После анализа всех материалов розыскных дел принимается решение о пересылке их в Хабаровск с целью их реализации на месте. Нас принял председатель КГБ Армении, который оценил нашу работу и пожелал успеха при реализации.

Перелет из Еревана в Москву и из Москвы в Хабаровск не буду описывать, т. к меня замучила процедура перетаскивания коробок с подарками из Грузии и Армении для коллег-дальневосточников, пересадки с самолета в самолет и, наконец, десять часов сна в самолете из Домодедово в аэропорт Хабаровска, где меня встретил дежурный по отделу, и мы благополучно добрались до Большого аэродрома.

Прилетел я около 21 часа, и поэтому, спокойно приняв душ в номере, впервые за несколько недель мог расслабиться и подумать над теми новостями, которые навалились в ходе командировки. Мучил вопрос – тот ли это человек, которого мы проверяем, и разыскиваемый по делам Армении. Времени-то прошло много, изменился и Курашвили, и разыскиваемый как внешне, так и внутренне, ведь за период наблюдения он ничем себя не проявил, что дало бы нам хоть малейшую зацепку его подозревать. Презумпция невиновности перевешивала все хлипкие наши доводы. Доказывать, что это он, разыскиваемый, предстояло нам, а это ох какая непростая задача через 40 лет.

Утром в 9 часов я уже докладывал Петру Николаевичу и Бошуку результаты командировки. Передал им подарки коллег из Грузии, персонально Петру Николаевичу – записку его коллеги по службе, остальное пошло к чаю в отделе.

Выслушав доклад, материалы еще не пришли, Петр Николаевич дал мне два дня на составление справки, в которой следовало подробно изложить все мои действия и полученную информацию.

С заданием я справился, т. к. свежи были в памяти все нюансы бесед с Курашвили, его окружением, с работниками архива и многое другое, чего нельзя описывать в печати.

За период командировки я пропустил начало сессии во Всесоюзном юридическом заочном институте в Москве, студентом второго курса которого я являлся, филиал был в Хабаровске, я сходил в институт, принес справку о том, что болел все это время, и был допущен к сдаче зачетов и экзаменов по особому графику. За несколько дней я все предметы сдал, закрыл долги по зачетам и получил задания на следующий семестр.

В один из дней пришли материалы из Еревана, и руководство углубилось в их изучение, меня изредка вызывали, чтобы уточнить кое-что по справке, составленной мною, а я внимательно изучал жизнь подозреваемого по тем материалам, которые отписывались мне и на которых ставились вопросы, ответы на которые предстояло мне же и давать. Так устроена оперативно-розыскная работа в КГБ, что главный исполнитель, землекоп доказательств – оперработник, и его же дрючат за все промахи в сборе доказательств.

Хочу особенно остановиться на правовом статусе оперуполномоченного КГБ. Участок работы мне определен согласно штатному расписанию, т. е. за мной закреплен тот или иной полк, батальон, где помимо контрольных функций за повседневной боевой подготовкой, сохранностью секретов и оружия, вменено изучение личного состава полка, его морально-политического состояния, уязвимости складов и вооружения в диверсионном плане, стоит задача и выявления интереса к воинской части со стороны окружения, т. е. гражданских лиц, ибо в их среду могут внедряться агенты иностранных спецслужб с задачей установления контактов с секретоносителями, их семьями и сбора разведданных о состоянии боевой готовности, о мобилизационных планах, о типах вооружения, складах хранения и т. д.

Оперуполномоченный в полку – это особая фигура, загадочная и непредсказуемая, непонятная офицерам полка, т. к. никто толком не знает, чем он занимается, командованию не подчиняется, строевой подготовкой не занимается, на разводах полка не присутствует, зато имеет отдельный кабинет, мотоцикл, средства связи и может вызвать любого командира для беседы о состоянии дел в подразделении.