Граф Феникс. Калиостро

– Я еще раз говорю тебе, Давия, оставь в покое моего старого покровителя! – уже сердилась Габриэлли.

– Вот еще! Ты, кажется, хочешь мне приказывать! Но я никогда и никому еще не подчинялась, тем более тебе! Чем я хуже тебя? Кажется, ничем. Хочу – и буду говорить, буду!

– Молчи! Молчи! – вскрикивая и топая ногой, кричала Габриэлли, черные кудри ее, как змеи, разметались вокруг головы.

Давия тоже вскочила и встряхивала в гневе своими великолепными волосами цвета венецианского красного золота. Вырвавшись из-под шелковой сетки, они рассыпались по плечам и груди певицы, едва прикрытой воздушной рубашкой и коротеньким фигаро. Затем обе певицы уперли в крутые бедра мощные длани и стали наступать друг на друга, одновременно пронзительно крича:

– Я буду говорить, буду кричать всегда, всюду, что твой старикашка – безнравственная обезьяна! Коротышка! Уродец! Задыхается! Косой! Глухой! Скупой! Носит по три года один кафтан. Всем надоедает! Ничего не смыслит в искусстве! Противный! Отвратительный!

– Он лучше в тысячу раз твоего жирного мопса Безбородко! Пьяницы! Грубияна! Варвара! Который таскается по кабакам и непотребным домам и заставляет тебя делить его любовь с уличными грязными тварями!

– Это все же лучше, чем жить со стариком, развалиной, немощным подагриком только потому, что он главный директор театров и дает тебе первые роли!

– Я живу со стариком, а ты кроме своего бегемота еще с тремя. С несчастным мальчиком – графом Бобринским[36 - С несчастным мальчиком графом Бобринским… – Бобринский Алексей Григорьевич (1762–1813) – внебрачный сын Екатерины II и графа Григория Григорьевича Орлова (1734–1783), фаворита императрицы. После рождения был вывезен в имение Елизаветино возле Гатчины, где воспитывался в семье гардеробмейстера В.Г. Шкурина. В 1796 г. в Сенате Павел I публично объявил Бобринского своим братом. В этом же году А.Г. Бобринский был возведен в графское достоинство. Фамилию Бобринский он получил от пожалованного ему села Бобринки в Тульской губернии, где он и похоронен.], которого растлеваешь и почти довела до чахотки! И с братьями, родными братьями!

– Что, я живу с родными братьями?

– Да, да, я знаю! С одним Рибасом[37 - Рибас Хосе де (Дерибас Осип (Иосиф) Михайлович, 1749–1800) родился в Неаполе, служил во флоте. Во время пребывания в Ливорно графа А.Г. Орлова (брат Г.Г. Орлова, 1737–1807) в 1775 г. принимал участие в поимке княжны Таракановой. После этого был послан в Петербург, где сумел войти в царское окружение, получил чин капитана и был причислен к сухопутному Шляхетскому корпусу. Стал воспитателем А.Г. Бобринского. Участник турецких войн, во время которых проявил храбрость и был награжден высокими орденами. В 1789 г., когда была взята турецкая крепость Хаджибей, Дерибас основал на ее месте порт Одессу, разработал проект порта, города и крепости. В его честь одна из одесских улиц названа Дерибасовской.] и с другим Рибасом! Это смертный грех! Это кровосмешение!

– Фурия!

– Мегера!

– Цыганка!

– Жидовка!

Певицы до того разъярились, что, казалось, готовы были вцепиться друг другу в волосы.

Граф Феникс внимал перебранке с полнейшим спокойствием, улыбаясь и прихлебывая вино из кубка.

– Ты – жидовка и готова удавиться за горсть червонцев! – кричала Давия.

– А ты цыганка, у тебя нет религии! Ты служишь сатане! – кричала Габриэлли.

– Дура! Обе мы пойдем в ад, если только он существует!

– Слышите! Она не верует в учение Святой Церкви! Я – жидовка, ты говоришь? Но я верую! Я никогда не позволяла себе вступить в связь с двумя близкими родственниками одновременно, тем более с родными братьями!

– Какая святая, подумаешь! Кому ты говоришь? Разве я не знаю твоих похождений?

– Ты – кровосмесительница. И я донесу на тебя аббату Николю.

– Ха! Ха! Ха! Доноси хоть самой инквизиции. Мы в России. Здесь меня не достанешь. Да и в Риме у меня достаточно знакомых кардиналов, которые любят жить весело.

– Когда ты умрешь, Святая Церковь откажет тебе в погребении!

– Всех актрис лишают погребения в освященной земле. Да не все ли равно мертвецу?

– Тебя не похоронят! Тебя не похоронят!

– Нет, похоронят!

– Нет, не похоронят!

– Да ведь я провоняю.

Последний аргумент Давии был столь неожидан, что Габриэлли не нашлась что сказать и замолчала.

Громкие аплодисменты вдруг раздались в дверях покоев. Певицы и внимавший их своеобразному объяснению граф невольно повернулись туда.

Российский комедиант

В дверях стоял стройный, изящный и чрезвычайно живописный молодой человек. Длинные напудренные натуральные волосы его были зачесаны назад, открывая высокий мыслящий лоб; черты лица имел он необыкновенно правильные, глаза большие, умные, серые с поволокой. Одет он был чрезвычайно опрятно, со щегольской простотой, в суконный коричневый кафтан французского покроя со стальными пуговицами, шитый шелковый жилет с брыжами и манжетами. Когда находившиеся в комнате обернулись к нему, он всем пленительно улыбнулся, обнажив белые, как слоновая кость, зубы.

Казалось, появление его мгновенно успокоило воспламенившиеся страсти итальянок и внесло меру, гармонию и учтивую приятность. Обе певицы просияли и бросились к нему. Каждую он брал за обе руки повыше локтя и с какой-то отеческой лаской целовал в уста. Потом они похватали его под локти и ввели в покой.

– Мы немного повздорили, Жан, – небрежно пояснила Габриэлли.

– О, я слышал, божественная! – мягким приятным голосом сказал по-французски молодой человек. – Я слышал. И должен сказать, что наша очаровательная Давия проявила в споре изумительную находчивость. Аргументы ее были неотразимы. Но все же я более люблю, когда вы состязаетесь в своем искусстве, чем в дидактике.

Говоря это, молодой человек вглядывался в сидевшего с важным спокойствием гостя певиц. Удивление появилось на его лице. Казалось, он узнавал и не узнавал эту личность. Наконец он сделал два шага к нему и учтиво поклонился. Тот отвечал величественным кивком лобастой головы, храня на лице холодное равнодушие. Однако глаза его, блуждавшие ранее по потолку, вдруг обратились к молодому человеку. Взгляд его стал острым и подозрительным, и на мгновение в нем мелькнуло что-то вроде испуга и оторопелости. Но вслед за тем маслинообразные глаза итальянца вновь вознеслись кверху…

– Это наш новый знакомый, – представила Габриэлли, – граф Феникс ди Санта-Кроче!

– Российский комедиант ее величества Иван Дмитриевский[38 - Дмитриевский (Дьяконов) Иван Афанасьевич (1734–1821) – русский актер и театральный педагог, сподвижник основателя русского театра Федора Волкова. Создал целую школу русских драматических актеров.], – назвал себя с новым учтивым поклоном молодой человек.

Граф еще раз снисходительно кивнул.

– Ведь это вы, граф, писали к господину главному директору театров и зрелищ статс-секретарю императрицы, его превосходительству Ивану Перфильевичу Елагину? – садясь в кресло, продолжал российский комедиант.

Обе певицы стали по бокам кресла, опираясь на спинку его, и заглядывали в лицо молодому человеку, оправляя его волосы и жабо.

– Вы не ошибаетесь, господин Дмитриевский, вы не ошибаетесь, – на грубом французском с итальянским акцентом языке подтвердил граф. – Я писал господину Елагину.

– Очень хорошо. Встреча наша пришлась весьма кстати. Именно я имел поручение от его превосходительства Ивана Перфильевича посетить вас и передать приглашение господина статс-секретаря пожаловать к нему сегодня в девять часов вечера.

– Хотя я крайне занят сегодня, но постараюсь прибыть, – отвечал граф все с тем же рассеянным видом.

Комедиант внимательно, хотя и с учтивой ненавязчивостью разглядывал лицо графа Феникса.

– Давно ли вы в России, граф, смею спросить?

– И давно, и недавно, господин Дмитриевский, – неопределенно ответил граф.

– Вероятно, вы много путешествовали по Европе? – продолжал свои расспросы актер.

– О, даже сидя в этом кресле, я путешествую, так как Земля со всем, что на ней пребывает, неутомимо несется в пространстве к востоку.