Реки помнят свои берега

Эх, если получится заиметь пусть даже не Звезду Героя, а хотя бы Красную Звёздочку – даже это всполошило бы весь район, не говоря о родном селе. Где там Пономарь? Говорят, вышел на пенсию, но продолжает учить математике. Собственно, из-за него Егор не заходит в школу. Как Пономарь отреагирует, узнав о награде?

Оборвал себя – что делить шкуру неубитого медведя! К тому же он никому ничего не доказывал, а делал своё солдатское дело…

Пошёл на песню. Таня, конечно, петь не могла. Молодожёны после свадьбы какое-то время ещё ходят по привычке в клуб, но как только появляются дети, скотина в хлеву, так и остаётся им за счастье найти времечко просто посидеть перед сном на лавочке у собственного дома. Может, и сейчас сидит. Можно ради смеха даже посмотреть, так ли это, ведь всё равно дорога в клуб идёт мимо её дома.

Детская память безошибочно вела Егора по неосвещённой деревенской улице. Если кто и оказался верен родным местам, то это звёзды – никуда не переехали, все остались на старом месте. Большая Медведица упёрлась хвостом в Украину, Млечный Путь густым тяжёлым коромыслом опустился как раз на плечи Журиничей. Около дома единоличниц Егор замедлил шаг – не споткнуться бы, здесь всегда рылась канавка для стока воды из огорода двух сестёр, так и не вступивших в колхоз. Отсидев за тунеядство, вернулись под соломенную крышу родительской покосившейся избушки. Ушли в богомолье. От электричества отказались, от пенсии, положенной по старости лет, тоже – мы не работали. Питались тем, что люди принесут, да сами посильно держали с десяток кур, вели несколько грядок в огороде. Живы хоть? В деревенские новости от отца не попали, значит, шкандыбают.

Улыбнулся журиничскому словечку, так легко лёгшему на язык. В Москве, наверное, ни за что бы не вспомнилось, зерно прорастает в земле, а не на асфальте.

Рядом с домом брата остановился. Не будь постояльцев, посидел на крыльце. Васька уже вымахал в женихи, будет потом куда жену привести. А постояльцы – это хорошо, дом любит, когда под крышей жизнь протекает.

Дом Татьяны стоял на пригорочке сразу за озером, и Егор замер около её подвала, вынесенного едва ли не к самой дороге. Прислушался. Тишина. Да и с какой стати кто-то будет сидеть в темноте на лавке, кормить комаров? А вот и зашмурыгавшие по асфальту калоши – кто-то из стариков шёл навстречу, и Егор скорее по привычке разведчика отошёл в тень. Но его, похоже, заметили, шаги замедлились, и Егор отвернулся, чтобы луна даже блекло не осветила лицо. Не хватало ещё попасть в деревенские пересуды.

Дождавшись, когда шаги затихнут, Егор вышел на дорогу и, уже не прячась, пошёл по селу: он имеет право по случаю приезда просто пройтись по улицам.

– Точно, твой Егорка, – Маня, передавая свату банку с утренним молоком, потупила взгляд. Да и то, кому за счастье сообщать неприятные новости. Разве что Алалылихе… – Я бы ничего, да только Егорке это совсем не надо – сплетни на себя собирать.

– Сама и гребёшь их лопатой, – защитил то ли сына, то ли себя Фёдор Максимович. Поправил наброшенный на плечи пиджак, прошёл к спасительному корыту с инструментами. Вот тут всё к месту, всё для хозяйства, ничего лишнего… – Он мне сам вчерась говорил, что хочет по селу пройтись.

– Так я потому на всякий случай и говорю, чтоб другие не шушукались. Около Таньки-то стоял, а кто не помнит её взбрыки по Егору… В обед приносить ещё? – кивнула на банку.

– Не надо, – отрезал Фёдор. Проживут без молока. Зато никто в глаза не будет тыкать. Видите ли, показалось ей… Креститься надо, если кажется.

Маня сама не рада была, что поведала о своих сомнениях. Но ведь к Егорке и впрямь не должна прилипнуть ни одна деревенская сплетня. Это хорошо, что она шла от фельдшерицы и увидела. А если бы Алалылиха? Уже половина села бы гадала, дошёл сын Фёдора Максимовича до Таньки или нет, что меж ними могло произойти и что при этом делать инженеру, подавшемуся на заработки в Москву.

Маня сама закрыла калитку, ушла восвояси. Раздосадованный известием, Фёдор Максимович отодвинул корыто, уселся на ступени крыльца. Егора в обиду он не даст, языки отрежет любому, кто попробует возвести напраслину. Лишь бы это и впрямь оказалось видением. А то ведь не бабы новости разнесут – сама Танька пойдёт подолом мести…

Намерился проведать сына в подвале, но вовремя спохватился. Одной привиделось, второй из ума выжил! Егор разведчик и сломя голову никуда не полезет, пусть Танька хоть трижды заманчива. Но то их детские шалости, и со скошенного поля второго хлеба не соберёшь. А вот на новую учительницу пусть бы Егорка и глянул…

Глава 12

Не за шкурой зверя и не за мясом его брёл по лесу охотник. Не те глаза имел Фёдор Буерашин, не так крепки были руки и быстры ноги, чтобы заниматься промыслом. Ружьишко устраивалось за спиной больше по привычке, с послевоенных времен, когда по лесу хозяевами рыскали волки.

Двустволка цеплялась за ветви и просилась на другое плечо, с которого, как ей казалось, не пришлось бы поминутно сползать. Но поскольку жизнь давила хозяину на оба плеча одновременно, то откуда второму оказаться моложе или сохраннее близнеца?

Польза имелась в случае, повесь хозяин ружьё на стенку. Да только когда подошла для Фёдора Буерашина пора лежать на печи да греть кирпичи, никого не оказалось в округе, кто бы смог заменить его в лесу. В пенсионные проводы начальство навезло подарков и грамот больше, чем за всю предыдущую жизнь, – лишь бы продолжал исполнять обязанности лесничего вкупе с лесником, что почти одно и то же. Оно и дураку понятно: кому охота бродить вокруг чернобыльской радиации, рыжей кляксой упавшей на лес. По карте глянуть – прям родимое пятно на лбу у Горбачёва…

Позади Фёдора пробирался средь кустарников Егор. Утром, зайдя в подвал будить его, увидел поверх одеяла его правую руку, от локтя до запястья оказавшуюся сплошь в зарубцевавшейся коже. Сын постанывал во сне: видать, прошлая жизнь, которой он ни с кем не делился, не отпускала. Словно коснувшись запретного, Фёдор Максимович подался назад. Однако скрипнувшая дверь подбросила сына с кровати. Увидев отца, Егор обмяк, упал на подушку обратно. Облизал пересохшие губы. Где там спасительное молоко против ерунды во сне? Одни бабские выдумки!

– В лес собрались. Ребята хотят, чтобы пошёл с нами, – извинился Фёдор Максимович. Егора всегда поражало, откуда у отца, большую часть жизни прожившего в лесу, столько такта и достоинства? Даже о рождении сыновей он говорил особо: «А там и Ванька с Егоркой нашлись…»

– Конечно. Иду, – Егор потянулся, потом стремительно сел: готов…

Идёт теперь сзади шумливый, грибы-ягоды ищет, свистит с ребятами под птиц. Видать, и впрямь соскучился по родным местам.

Сбоку плутают шерочкой с машерочкой Анна и Женька. За то, что потеряются, не беспокоился: Аня звенела без умолку, коровы с колокольчиками на шее быстрее забредут в никуда. Притихли Васька с Оксаной, но у тех и разговоры более взрослые, не для каждых ушей.

В верхушках деревьев начал зарождаться шум листвы, и Фёдор Максимович остановился перед муравейником. Вгляделся в чёткое мельтешение рыжих паровозиков. Дети присели рядом, и Аня озабоченно покивала головой:

– И к гадалке ходить не надо – дождь скоро.

Женьке муравьиная пирамида ничего не известила, но простофилей показаться не захотел и на всякий случай тоже кивнул: скорее всего, так и получится. Поторопился проявить себя и Васька, показывая Оксане острием подаренного ножа на холмик:

– Видишь, муравьи бегут только в кучу и закрывают свои убежища палочками? Точно от дождя.

Все подняли головы вверх, где верхушки деревьев штриховали и без того малый просвет неба. Фёдор Максимович приладил удобнее ружьё:

– Надо поспешить, авось успеем.

Идти требовалось до бывшего партизанского аэродрома, на окраине которого школьники и проводили свои соревнования. Раньше делали это чаще, теперь – всё реже. Лесничего на них никто не приглашал, но когда Анька сказала, что новая учительница вместе со старшеклассниками возрождает «Партизанские костры», засобирался. Лето простояло сухое, и ежели не углядят за огнём, то тому доскакать до Рыжего леса – как голодным курам Степана до чужого корма. Вот тогда всем в округе ложись и помирай. По крайней мере, так говорили начальники в Брянске. Из их формул и графиков Фёдор Максимович запомнил твёрдо одно: если полыхнут заражённые деревья, границу радиации смело можно увеличивать на десятки километров. Скорее всего, это правда, будь по-иному, выжгли бы чернобыльское пятно – и дело с концом! Пока же ни на дрова лес нельзя брать, ни на мебель, ни на колья к ограде, ни на оглоблю к телеге. Стоять и умирать лесу поодиночке. Хотя что делать дальше с умершими и упавшими деревьями, тоже никто не знает…

К огромной опушке, приспособленной партизанами в войну под аэродром, вышли под усиливающийся шелест листьев. Ветерок приятно освежал, но поскольку нёс грозу, радоваться прохладе не приходилось.

– Вон там они должны быть, – показал Фёдор Максимович на противоположный край уже заросшего кустарником поля.

Аня и Женька побежали вперёд, но вдали, распеваясь перед концертом, пророкотал гром, и дети тут же вернулись под руки взрослых.

Лагерь нашли по песням из магнитофона и расстилающемуся под листвой дыму. Разномастные палатки, натянутые среди сосен, окаймляли плешивый косогор, в центре которого дымился бесхозный костёр. На подошедших гостей внимания никто вроде не обратил, но едва они ступили за черту лагеря, сбоку появилась Вера Сергеевна в красной пилотке и с пионерским галстуком поверх спортивного костюма. Оксана и Женька подались к сестре.

– Фёдор Максимович, здравствуйте, – кивнула она старшему. Остальным улыбнулась. Несколько задержала взгляд на Егоре, запоминая новое лицо, хотя Анна уши прожужжала своим героическим дядей. – Какими ветрами к нам, да ещё вместе с дождём?

– Ветра служебные, Вера Сергеевна. Вон костёр оставили без присмотра.

– Не ругайтесь, Фёдор Максимович, мы с огнём аккуратные. Сейчас затушим.

– А это наш дядя Егор, он вчера приехал. Я же говорила! И знаете… – Аня потянулась сообщить новость на ушко, но осеклась под взглядом взрослых, заулыбалась виновато. А чтобы язык сам случайно ничего не сболтнул, побежала к костру, увлекая Женьку.

К огню прокурором пошёл и Фёдор Максимович. Пионервожатая протянула для знакомства руку Егору, но тут громыхнуло так, что даже дым от костра пригнулся к пустым консервным банкам, защитным частоколом выложенным вокруг огня. Егора и Веру обдало водяной пылью, обычно клубящейся впереди ливня, и тут же наверху застучало, заскрипело, завозилось – дождь с ветром обрушились на деревья, выкручивая им ветви, выворачивая наизнанку листья, сгибая непокорные верхушки. В расшатанные в небе щели обрушились потоки воды.

– Укрыться, всем спрятаться, – бросилась к лагерю Вера.

Егор на бегу сгрёб выложенные на просушку одеяла и подушки, бросил их в первую попавшуюся палатку. Тральщиком сгрёб себе на грудь развешенную на ветвях одежду.

– Это наше, наше, – раздался из-за трепещущего на ветру полога девичий голосок, и Егор швырнул ношу в проём.

Ещё дальше на разложенной палатке виднелись коробки с провиантом, и Егор, уже окончательно мокрый, побежал к ним. Носить продукты по отдельности времени не оставалось, и он вздёрнул края солдатской скатерти-самобранки, сваливая еду в кучу.

– Сюда, – услышал голос Веры Сергеевны. Согнувшись под ливнем, она махала рукой от крайней, приспособленной под продовольственный склад, палатки.

Прежде чем забросить в темноту узел, Егор подтолкнул внутрь пионервожатую. Вера попыталась воспротивиться, побежать снова что-либо спасать, но небеса метнули такие молнии, разразились такой раскатистой гневной тирадой, что сама потащила под брезент невольного помощника. В тесноте Егор оступился, упал на острые края рассыпавшихся консервных банок.

– Вы живы? – прошептала Вера.

– Вам-то зачем было мокнуть? – как маленькой, назидательно выговорил учительнице. Расчистив местечко рядом, протянул руку: – Идите сюда, в середину.

Оставаться одной в палатке с незнакомым мужчиной на виду у всего лагеря, а к тому же перебираться под его руку посчитала не совсем удобным. Неделю назад уже оставалась в кабине с мужчиной одна, опыт приобрела…

– Мне надо ещё проверить всех…