Департамент налоговой полиции

Он открыл глаз, попытавшись что-либо понять больше, чем услышал. Милиционеры – один усатый и жирный, как боров, и второй, еще совсем мальчишка, – с автоматами на изготовку и в бронежилетах поверх кителей стояли рядом, в готовности пресечь любое его движение.

– Я из налоговой полиции, – попытался объясниться Соломатин, но усатый перебил:

– Это мы знаем. – Он повертел в руках красную книжицу, и Борис узнал свое удостоверение. Только было оно почему-то подпалено со всех сторон. – Вставай. В отделении все выяснится.

– Да зачем отделение? – попытался остановить их Борис. Не хватало еще, чтобы через милицию выясняли в департаменте его личность. – Я приду в себя сам.

Милиционеры переглянулись: видимо, они говорили с задержанным о разных вещах и не понимали друг друга. Бронежилеты прикрывали погоны, и трудно было определить, кто они по званию. Хотя по наглости усатый мог быть сержантом. Сержант – это плохо. Это очень часто бездумный исполнитель, показывающий свое рвение перед любым начальством. А начальников у сержанта – хоть пруд пруди…

– Отставить разговоры! – словно для того, чтобы не разбивать стереотип, потребовал сержант. – Ты подозреваешься в убийстве киоскера, поэтому оставим объяснения для следствия.

В убийстве? Киоскера?..

– В убийстве? Киоскера? – Кажется, Моржаретов не только в словах, но и в интонации повторил Соломатина, когда Глебыч сообщил ему новость.

– Подозревается, – уточнил муровец. – Хотя многое против него.

– Что именно? – потребовал Моржаретов. Не потому, что при приеме Соломатина на службу именно он писал поручительство за него и в случае чего он же первый и пойдет на ковер к Директору. Он просто категорически, однозначно не верил в случившееся.

Торопясь, что Глебыч опередит, добавил самый, на его взгляд, веский аргумент:

– Между прочим, в Америке первый набор налоговой полиции был или расстрелян, или полностью скомпрометирован. И отбывал срок кто в тюрьмах, кто в забвении.

– Около сожженного киоска и трупа ларечника нашли его удостоверение.

– Его могли подбросить. – Моржаретов даже удивился такой мелочевке, на которую Глебов обратил внимание.

– В руках у погибшего парня была зажата разбитая бутылка водки. На ней – отпечатки пальцев Соломатина.

– Ее могли вложить в руку, – не думал сдаваться и начопер.

– У Соломатина ушиб головы, и предположительно, той самой бутылкой.

– Что еще? – не стал терять больше время Моржаретов. Звонок Глебыча застал его у порога – тот скорее всего хотел предупредить его раньше, чем новость пойдет гулять по самому департаменту.

– На месте трагедии нашли пуговицу.

– Которая, конечно же, оторвана как раз с рубашки Соломатина.

– С костюма. Вы же все там ходите в костюмах.

Моржаретов на этот раз ничего не ответил, хотя и про пуговицу можно было сказать, что она подброшена. Но слишком много набирается всяких деталей, которые ложатся в русло только что выстроенной легенды, на которые Глебов просто обязан был обратить внимание.

– Где он сейчас?

– У нас на Петровке. Анализ крови показал, что в момент убийства он был если не пьян, то выпивши.

Такое могли подстроить только профессионалы. Моржаретов, ни на миг не сомневающийся, что Соломатин здесь ни при чем, мог сделать для себя только такой вывод. Больше того: если это не цепь случайностей, то очень хорошо продуманная провокация. Кем? Кому насолил Соломатин? В последнее время он участвовал только в освобождении заложника и в неудачной попытке захвата «черного списка». Его кто-то узнал или просто выследили?

– Я могу с ним поговорить? – попросил Моржаретов, прекрасно зная, что нет.

Муровец тоже знал, что до тех пор, пока не будут завершены всякие процессуальные необходимости, к подследственному допускать посторонних нельзя. Но все равно ответил не сразу. И все равно не нашел лазейки и отказал:

– Пока нет.

– Нашему начальству доложено?

– В этом мог бы и не сомневаться. Это ведь не хорошая весть, которая обязательно где-нибудь затеряется.

– Сделай милость, сообщи, как только откроют доступ к телу, – неожиданно сказал Моржаретов фразой, которой они раньше, обозначали возможность побеседовать с задержанным.

Но раньше были чужие, незнакомые подозреваемые, а теперь – свой. А фраза все равно вырвалась. И тогда, чтобы сгладить ситуацию, показать, что он, Моржаретов, хотя и не верит этой ахинее, но тем не менее готов соблюсти все нормы законности, повторил сказанное уже нормальным языком:

– Короче, позвони мне, как только будет можно встретиться с Соломатиным. Пусть я буду первым, кто войдет к нему.

– Будешь, – пообещал Глебыч.

В департаменте, не заходя в свой кабинет, Моржаретов завернул в закуток, где скромно, без табличек, ютилась «безпека». Беркимбаев, конечно, уже знал новость и, похоже, тоже мало верил в официальную версию. А потому предложил сразу, словно сверяя свои действия:

– Пришли-ка ко мне всех своих оперативников, с которыми он выезжал на задания. Важно взять на контроль тех коммерсантов, с кем Соломатин вынужден бьи контактировать по службе.

– Разумно, – впервые не стал идти «на параллелях» Моржаретов. – Что Директор?

– В девять тридцать узнаем, – сообщил Ермек срок совещания.

25

Первое, что бросилось в глаза Ивану в «Орионе», – это часы Соломатина. Их невозможно спутать больше ни с какими – на поблекшем циферблате поблекшая фигура девушки, стоящей на берегу моря. Внизу полукругом надпись: «Надежда». Индивидуальный заказ.

Часы лежали рядом с перекидным календарем, и скорее всего их принес парень-охранник, перед этим вышедший из кабинета своего малинового начальника. Принес как трофей или вещественное доказательство. Чего? Надо знать, как Борис любит его жену, чтобы понять: их могли снять только с мертвого. Соломатин убит?

– Как твое начальство отреагировало на то, что не получило списки? – на «ты», словно они были сто лет знакомы, поинтересовался Буслаев. Он, надо думать, все же сумел преподнести визит налоговой полиции своему руководству так, что получил если не поощрение, то благосклонность уж точно.

– Непредвиденность – она всегда неприятна, – уклончиво ответил Черевач.

Взгляд от часов оторвать было трудно. Буслаев заметил его и подвинул их к себе. Прочел вслух название:

– «Надежда». Первый раз вижу такие.

Значит, ошибки нет – это Надин подарок. Он и не сомневался, потому что первый раз именно по ним узнал Бориса, хотя и облаченного в маску: сбитый тогда, в офисе, на пол, он поднял голову и прямо перед глазами рассмотрел циферблат часов с женской фигуркой на берегу моря. А сейчас лишь получил подтверждение. Неужели Бориса убрали? То-то Буслаев вчера допытывался, что за полицейский брал их офис, почему Иван был с ним так фамильярен и откуда идет знакомство. Получается, что он и дал наводку. Он направил на след Бориса убийц! Завидовать Соломатину – да, можно было. Ненавидеть за то, что Надя всю жизнь мысленно сравнивала его с ним, – тоже понять можно. Но дойти до того, чтобы…

Иван протянул руку к часам, и этот жест получился настолько решительным и однозначным, что начальник охраны безропотно вложил ему в ладонь «Надежду». Часы шли, и это был худший вариант: значит, они достались киллерам не в схватке, а их просто сняли с руки. У них в Рязанском десантном училище преподавал тактику полковник, который ходил в этом же звании во время войны в двадцать четыре года. Но однажды на свое несчастье увидел у убитого немца очень красивый перстень. Попытался снять – не получилось, пальцы распухли. Тогда он финкой отрубил палец и снял перстень с обратной стороны. За что и пришлось ему начинать службу по новой со звания лейтенанта.

А вспомнилось это к тому, что обирать убитых всегда, даже на войне, считалось грехом и преступлением.

– Я заберу их себе, – не попросил, а просто предупредил Буслаева Иван и положил часы в карман.

Начальник охраны чуть поразмыслил над поведением гостя, но, видимо, нашел какое-то объяснение и возражать не стал. К тому же Черевач ничего не спрашивал про ночные действия – то ли боялся услышать подтверждение своим догадкам, то ли не хотел никоим образом ввязываться в происшедшее. И это, как ни странно, устроило обоих.