Департамент налоговой полиции

– Собственно, я пригласил тебя подъехать, чтобы вспрыснуть наше случайное знакомство. Ты назначаешь место и время, с меня – все остальное.

– Ты знаешь, в ближайшее время не смогу, – ответил Иван. Поступи предложение до того, как он увидел часы, ресторан в «Славянской» был бы обеспечен. Но он на похоронах не гуляет. Он не может видеть человека, который убивает его хоть и бывших, но друзей. Который и его самого подвел к самой грани подлости. Он еще не определился, как относиться к свершившемуся, и ясно представлялось пока одно: радоваться по данному поводу он не станет. И в очередной раз возник вопрос: сегодняшняя работа – это на всю оставшуюся жизнь? Но ведь не лежит душа, не лежит к тому, чем заполнены его дни…

Зато отказ озадаченно подействовал на Буслаева. Он достаточно точно связал это с часами и, чтобы разрядить немного обстановку, сам сообщил то, о чем боялся попросить Черевач:

– Твои дружок сейчас на Петровке.

– Он жив? – искренне обрадовался Иван. Но тут же остановил себя: чему радоваться? Тому, что где-то в будущем они вновь обязательно пересекутся и обязательно не в пользу его, Черевача?

– Я не убираю своих врагов, – усмехнулся Буслаев, раскинувшись в кресле. Но усмешка получилась такой, что Иван заранее не позавидовал Соломатину. – Я создаю им новые условия, из которых они будут выкарабкиваться всю жизнь и всю жизнь проклинать тот день, когда оказались на моем пути. Вот смысл ответного удара. Пусть попробуют так жить, как я им запрограммирую.

– Вообще-то это подлость, – не сдержавшись, дал оценку Иван.

– Что? Извини, я не понял. Ты сюда приехал, чтобы…

– …чтобы сказать то, что сказал.

Конечно же, он ехал за другим. И минуту назад еще не думал, что возьмет такой тон в разговоре. Кто за него просил судьбу повстречаться через столько лет с Соломатиным? Именно после этого начались всякие сомнения и колебания. Неужели прошлое все же так сильно влияет на настоящее?

А в настоящем перед ним багровел Буслаев.

– Мальчишка, – наконец процедил он. – Сопляк! Да как ты смеешь так разговаривать со мной! Ведь я могу упечь тебя туда, где ад покажется раем.

От приглашения в ресторан до угрозы – полторы минуты. Да, это стиль отношений среди «новых русских». Или улыбайся, или исчезни. Но не высовывайся. Тем более со своим мнением, которое никого не интересует.

– А вот это ты зря, – удивляясь себе, спокойно усмехнулся на угрозу Иван. Удивился своему спокойствию, и, странное дело, именно спокойствие прибавило ему уверенности в себе и… наглости. – Как бы самому не пришлось испытать то же самое.

Не попрощавшись, не заботясь, как это выглядит со стороны, Иван резко повернулся и вышел из офиса. С места сорвал машину – подальше от этого дома. Пролетел несколько кварталов по Хорошевке, свернул на Куусинена и затормозил около парка, открывшегося вдруг по правой стороне улицы.

Несколько минут сидел в машине, бесцельно и ничего не замечая, глядя вперед. Потом вылез из «БМВ», провел рукой по шоколадному горбу крыши и тут же пнул ногой по колесу. Шурша опавшими листьями, пошел в парк. Поймал себя на мысли, что очень давно не бродил вот так, бесцельно, среди деревьев. Чтобы никуда не спешить. Никого не догонять и ни за кем не гнаться. Никого не ждать, чтобы после встречи вновь куда-то мчаться, кого-то догонять, что-то устраивать, подстраивать, состыковывать, переделывать. Какое, надо думать, счастье выпадает карете, когда у нее ломается колесо…

А счастливых, если их определять по такому признаку, оказалось немало: по парку бродили парочки, молодые мамаши с детьми. Сидело много шахматистов. Читателей книг и газет. И просто таких, которые бесцельно рассматривали прохожих. Если на обретение счастья влияет наличие деревьев, то всю Москву вместо ларьков с красивой, но дешевой заграничной мишурой нужно засадить деревьями. Чтобы люди вдруг замедлили шаг, остановились. Теряет не только тот, кто опаздывает, но и тот, кто всюду вроде бы успевает. И еще неизвестно, кто в накладе, кто в выигрыше…

Чувство опустошенности, принесшее в то же время и облегчение, пришло от известия, что Борис жив. На Петровке ли, в сетях Буслаева – но жив. Может быть, когда-нибудь он даже отдаст ему обратно часы. Или не отдавать? Взять и разбить. Или выбросить. Потерять. Но прервать наконец эту долгую, самую длинную нить, которую он когда-либо знал в своей жизни.

Достал часы, долго всматривался в циферблат, в каллиграфическую надпись имени своей жены. Какую надежду давала она Борису? Зачем давала? Или это просто юношеский, без заглядывания вперед, порыв? Лично он и думать забыл об этом подарке, а Борис столько лет берег его. Возвел в символ. Как?то он теперь без своего талисмана? А не получалось ли так, что он Борису тоже мешал в жизни? Ведь могла же появиться у него другая женщина, а тут поднимаешь руку с часами, чтобы назначить ей свидание, а там напоминание – надежда…

Иван приложил часы стеклом к стволу липы, нажал пальцем. Стекло соскользнуло, вырвалось из?под пресса и увлекло часы вниз. Листья, словно вода, сомкнулись над местом их падения, и Иван замер, раздумывая: стоит ли их искать или пусть так и останутся утерянными? Раз судьба выпала им не быть разбитыми, то пусть останутся потерянными. Девушку с циферблата достала-таки морская волна, накрыла собой.

Да, так лучше. Он оставляет надежду Бориса в ворохе осенних листьев. И пусть он идет теперь от призрачной надежды к своему реальному счастью. Так честнее перед всеми троими.

Чтобы не передумать, быстро, не оглядываясь и не запоминая место, Иван пошел в глубь парка. Ходил бесцельно, вроде бы даже возвращаясь к тем местам, где уже был, а может, это мамаши с колясками тоже перемещались и вновь и вновь попадались ему на пути. Затем он остановился и специально попытался найти ту осину, около которой упали часы. С облегчением понял, что не может.

И вновь его качнуло в другую сторону – захотелось бежать из-под этих деревьев. В город, к домам-коробкам и ларькам с дешевой заграничной мишурой, к сутолоке на тротуарах и дорогах. Вдруг подумал: а ведь в парки нельзя ходить людям, у которых муторно на душе. Деревья заставляют думать, в чем-то признаваться самому себе. Город же все это сбивает, не дает сосредоточиваться, сглаживает углы. Поэтому не нужно никаких деревьев вместо ларьков. Пусть будут отдельно они и отдельно парки. Нельзя выбивать людей из привычной колеи – не во благо это, только рождаются новые проблемы. Колесо даже в сломанной карете рано или поздно меняют, и она едет дальше…

Иван не заметил, как оказался возле машины. Он тоже едет дальше. Вот только куда? По времени – надо бы показаться в офисе, а еще в бассейне. Коротышка очень просил контролировать троицу, отобранную им среди пловцов. Вот к ним он и съездит. А еще возьмет с собой сына. Да, он возьмет с собой сына, пусть будет рядом…

Но больше, чем Витюшка, обрадовалась этому жена.

– В бассейн? С собой? – не верила она, бегая по комнатам и пытаясь быстрее собрать сыну сменное белье и полотенце.

Получалось, наоборот, дольше, но Иван терпеливо ждал. Уже больше месяца он не жил дома, больше месяца их с Надеждой войска находятся в повышенной боевой готовности. Достаточно последней искры, неточной интонации в слове, не говоря уже о поступке; и вспыхнет война, результатом которой станет уже не формальный, а реальный развод. С записью в паспорте. С дележом имущества и сына.

Может, именно эта перспектива, перспектива последней точки и уберегала их от последних резких движений, когда оба понимали, что последует за разрывом. Самым прочным звеном в их отношениях оставался Витя, и сейчас, когда Иван в кои-то веки вдруг вспомнил о нем и пригласил с собой, это служило пусть и отдаленным, без очертаний и ощущений, намеком на совместное будущее.

Едва уловив это, Надя мимоходом сняла даже вывешенную на плечики одежду их дня знакомства. Иван сделал вид, будто не заметил этого, а жена, всунув наконец сыну пакет, не без надежды спросила:

– Во сколько вас ждать?

Боясь, что такой прямолинейный вопрос может оказаться слишком резким для только-только строящегося мостика, торопливо пояснила:

– Я ужин приготовлю.

– Вот к ужину и подъедем, – нейтрально отозвался Иван.

– Сынок, слушайся папку.

Сказала вроде обязательные слова, но сказала-то их в такой момент! И не «отца», не даже «папу» – «Слушайся папку». Есть в каждой семье какие-то объединительные словечки, своя игра, свой фон. И сейчас пахнуло именно этим. И Надя все-таки его, а не Бориса. Его!

– Если что, подогреем, – успокоил Иван.

Он тоже старательно обходил конкретные слова: подъедем, подогреем, – то есть еще неизвестно, останется ли он на эту ночь или снова уедет. Просто он и сам не решил, как поступит.

– А я не хочу никуда ехать, – совершенно неожиданно вклинился со своим мнением Витя, оторванный от компьютера. Он вынырнул, как засадный полк Боброка на Куликовской битве, но сегодня невыгодный никому. И на него набросились сразу обе стороны, до того противостоявшие друг другу:

– Да ты не знаешь, что это такое. Там же так дерутся под водой – пальчики оближешь. И тебя научат.

– И глазки отдохнут, сынок. Ты что, хочешь в очках ходить? Езжай. Я бы тоже поехала, если бы мне было можно.

Витюня насупился и молча пошел к двери. Выпроваживая мужа, Надя вроде ненароком дотронулась до его плеча, и тот, вздрогнув, словно ждал только этого, обернулся, притянул к себе жену и впился в ее не подготовленные для поцелуя, но тут же откликнувшиеся губы.

– Пап, пойдем, – позвал с лестницы сын.

– Приезжай, – теперь уже попросила, выбросив белый флаг капитуляции, Надя.

26

Сразу после совещания у Директора Моржаретов зашел в свой «нефтяной» отдел. Тарахтелюк не вылезал от аналитиков, но полковнику, собственно, нужен был Вараха, и, походив между столов, Моржаретов услал «свет-Людмилу» к своей секретарше – найти какой-то документ.

– Серафим Григорьевич, – понимающе и укоризненно глянула Люда: ну попросили бы оставить вас наедине с Варахой, я ведь прекрасно все понимаю, – можно, я лучше сбегаю вниз, с сегодняшнего дня, говорят, у нас открыли магазинчик.

Свой магазинчик и не вылезающие из него женщины – это самый верный признак нормального чиновничьего учреждения.

В закрывающихся конторах магазины не открывают, поэтому можно было надеяться, что департамент, по крайней мере в ближайшем будущем, будет существовать.

– Сбегай, – разрешил Моржаретов, отдавая должное прозорливости делопроизводителя.

Та покопалась в своих сумочках, достала кошелек и исчезла.