Выстрел в спину на Машуке. Заказное убийство Лермонтова

– Врача не нашли. Никто не согласился из-за грозы.

– То есть врача на дуэли не было?

– Нет…

– Где тело убитого? Куда отвезли? Должно быть вскрытие.

– Там… Там, на Машуке, – сообщил Мартынов.

– Под таким ливнем.

Ильяшенко направил офицеров комендатуры арестовать секундантов, когда ещё мчались бурные потоки воды, сбегающие с отрогов Машука к Подкумку, горной бурной речке, берущей начало на горе Гум-Баши и, ворвавшись в район Кавказских минеральных вод, рассекающей едва народившиеся и нарождающиеся города Кисловодск, Ессентуки, Пятигорск и Георгиевск. Но уже спешили первые экипажи и редкие прохожие к зданию

Ресторации, построенному ещё в 1825 году, но также радующую «балами по подписке» изысканную часть «водяного общества», собирающуюся здесь для лечения на водах. Уже открывали свои двери, затворённые на время грозы, аптека, почтовая экспедиция, лавки и магазины, выстроившиеся вдоль Большой улицы, плавно переходящей в парк «Цветник», с его знаменитым гротом Дианы, в котором Лермонтов всего несколько дней назад был на пикнике с друзьями.

По злой иронии именно 15 июля в Гроте Дианы собирался отметить свои именины полковник Владимир Сергеевич Голицын, который, командуя кавалерией на левом фланге Кавказской линии, был восхищён храбростью поэта в деле при реке Валерик осенью 1940 года и отметил в реляции, что поручик Лермонтов «действовал всюду с отличной храбростью и знанием дела», а в сражении при Валерике проявил «опыт, хладнокровие, мужество. Во время подготовки к именинам Голицына и балу в Казённом саду, «Машук надел шапку» – так говорили местные жители, уже привыкшие, что эта шапка туч непременно прольёт свои воды на город. Праздник решили перенести, но поступившее известие о гибели Лермонтова, начавшим собираться на праздник, как смерть на дуэли, заставило отложить его надолго.

Вскоре в военную комендатуру доставили Васильчикова и Глебова, повиновавшихся безропотно. Их задержали уже на пути в комендатуру, куда они направлялись добровольно, чтобы подтвердить слова Мартынова о том, что были секундантами. Ну а Трубецкого и Столыпина дома не оказалось. Прислуга сообщила, что они находятся на обеде у городского головы. Причём уехали довольно рано, ещё до грозы, и ни на какой Машук даже не собирались.

Вот и первая нестыковка. Арестовывать Трубецкого и Столыпина Ильяшенков не стал.

То есть Лермонтов был брошен умирать под проливным ливнем в грозу, хотя, быть может, ещё оставались шансы спасти его. Впрочем, комендант не удосужился расспросить слугу и удовлетворился показаниями убийцы, всецело поверив им. Следствие он, как и положено, назначил. Оно началось, правда спустя три дня после убийства. Мартынов заявил, что Лермонтов оскорбил его прилюдно, назвав «горцем с большим кинжалом». Дело в том, что Мартынов, вышвырнутый из армии за подобную известной фразе «бежали робкие грузины», трусость, старался показать себя бывалым воином и надевал черкесскую форму, да ещё и с большим кинжалом. Быть может, на барышень такой наряд и производил впечатление, но не на боевых офицеров. Вот и подшучивали над этим аникой-воином, то есть человеком, похвалявшимся в храбрости на балах и раутах, в салонах, вдали от тех рубежей, на которых храбрость эту только и можно проявить.

Пока шли соответствующие установленные законом действия, никто даже и не вспомнил о Лермонтове. Когда Лермонтов лежал один на Машуке, всеми брошенный, но ещё живой, Глебов распинался, повествуя о том, как укрыл поэта своей шинелью, хотя тот уже не дышал, как положил на колени его голову и рыдал над ним. Слуга же, который, узнав о гибели Лермонтова, поспешил за ним и рассказывал потом, что, когда вёз раненого поэта в город, тот ещё дышал. И это примерно через три-четыре часа после выстрела. Он был промокшим насквозь, ни одного сухого места на одежде, он продрог, ведь и здоровому человеку летом под проливным дождём лежать без движения как-то неуютно даже в июльскую сердцевину лета.

Он почти всё время был без сознания, даже не узнавал слугу, а, приходя в себя, весь в себе и оставался, со своими мыслями, о коих уже никогда и никому не дано узнать. Но порой, приходя в себя, шептал: «Убили. Меня убили. Убит, убит, убит» и снова проваливался в небытие, замолкал.

Безобидную шутку Лермонтова про горца с большим кинжалом, слышали все, но далее Мартынов с уверенностью заговорил о том, что никто из собравшихся в тот день у Верзилиных, не слышал. Заявил, что сразу после вечера у Верзилиных вызвал Лермонтова на дуэль. Да вот какая незадача – вызова то, повторяю, никто не слышал.

Но на эту деталь следователи внимания не обратили. Ну а как же могло, по их мнению, быть? Ведь Лермонтов убит, значит была дуэль. Об ином никто даже не задумывался? Почему? По преступной халатности? Или по распоряжению кого-то из тех людей Бенкендорфа, которых так опасался Ильяшенков, убеждая Лермонтова остановиться не в городе, а где-то в окрестностях.

Впрочем, Ильяшенков в следствии не участвовал. Следователи сами решали, какие вопросы задавать Мартынову и секундантам.

Следствие началось, как уже говорилось, через три дня. Тщетно следователь пытался выяснить, где конкретно происходила дуэль. И сам Мартынов, и секунданты путались. Показали два места, причём, потом откуда-то появились данные, что на одном из них нашли следы крови – это после такого шквального ливня, продолжавшегося несколько часов. Может быть при современных достижениях криминалистики и удалось бы доказать с помощью приборов, что следы крови есть. А в ту пору? Словом, место точно не установили, а записали одно из указанных формально.

Не смогли секунданты назвать и время, когда их попросил Мартынов быть секундантами. Имеются в виду те секунданты – Глебов и Васильчиков, которые признали, что таковыми были. Трубецкой и Столыпин вообще оказались не в курсе событий.

Они явно были не готовы к вопросам следователя.

Да и проводилось следствие формально. Нужно что-то спрашивать, спрашивали.

Прямо на следствии Васильчиков с Глебовым обсуждали вопрос, кто же и чьим был секундантом, до этого момента им как-то и в голову не пришло определиться в этом. Спрашивали поочерёдно, вот и получилось, что Глебов первым назвал себя секундантом Мартынова, но Васильчиков, которого допрашивали позднее, тоже сказал, что он его же секундант. И здесь следователи посмотрели на такой прокол сквозь пальцы. Позволили решить-таки самим, кто и чей секундант, чтобы не писать этакую глупость в протокол.

Так и не добившись, где же всё-таки проходила дуэль, следователь попросил ответить, кто и как добирался к месту поединка.

Мартынов бодро заявил, что он выехал раньше других и решил подождать всех на оговорённом месте. Интересно, как остальные это место нашли, если впоследствии они найти его не смогли. Сообщил он, что вслед за ним выехали верхом Лермонтов и Васильчиков, а уже за ними Глебов на дрожках, то есть, как бы позаботились о транспортном средстве на случай гибели или ранении одного из секундантов.

Спросили Васильчикова. Тот держался нагло, разговаривал свысока, будучи твёрдо уверен, что ему-то уж ничего не будет.

На чьей же лошади ехал Лермонтов.

– На моей! – не задумываясь заявил Мартынов, хотя знал, что Лермонтов добирался на Машук из Железноводска, и добирался верхом на своей лошади.

Задали вопрос Глебову. Тот ответил, что Мартынов, Васильчиков и Лермонтов ехали верхом все вместе.

Васильчиков показал, что ехал вдвоём с Лермонтовым.

Впрочем, на этом мудрствовании членов шайки Мартынова мы ещё остановимся подробнее.

Нестыковки не прекращались и далее.

Тем временем, лекарь Иван Егорович Барклай-Де-Толли, дальний родственник генерал-фельдмаршала Михаила Богдановича Барклая-де-Толли, который служил врачом военного госпиталя в Пятигорске и был хорошо известен всем офицерам, лечившимся на курорте, провёл осмотр раны.

Огорчённый случившимся, ведь несколько дней назад Лермонтов обратился к нему за свидетельством о необходимости лечения, чтобы не ехать к назначенному сроку в полк, он со всею тщательностью, правдиво описал рану и ход пули, что занёс в два свидетельства о смерти Лермонтова. Одно было необходимо протоиерею Александровскому перед похоронами, а второе для следственной комиссии.

Следственная комиссия равнодушно отнеслась к странному ходу пули, но обратила внимание на то, что входная рана больших размеров могла быть сделана либо выстрелом в упор из того пистолета, который прилагался к делу, либо с указанного секундантами расстояния, но из пистолета большего калибра.

И тут произошло невероятное.

Глебова неожиданно отпустили с гауптвахты на лечение в Кисловодск, причём дали день на дорогу туда и день обратно. Вот так лечение! После его возвращения вещдоки поменяли. Вместе пистолетов, из одного из коих был убит Лермонтов, положили другие – крупного калибра пистолеты Кухенрейтера.

Ещё большую путаницу произвели ответы на вопросы о том, как проходила дуэль и почему пуля вошла со спины и прошла снизу вверх. Ничего вразумительного ни убийца, ни его сообщники сообщить не могли, оставив великолепные возможности для мифотворчества недобросовестным потомкам.

Тут уж раздолье для всякого рода пасквилянтов, выдумками своими стремящихся хоть как-то попасть в окололитературные круги общества, не в литературные, а именно в окололитературные, ибо литературный круг ныне как никогда сузился.

И вот теперь можно прочитать и о том, что Лермонтов отплясывал под дулом пистолета и вертелся как волчок, дразня Мартынова – да, да, написано и такое. И то, что он стал в дуэльную позу, повернувшись боком, прикрываясь пистолетом, но затем зачем-то слишком изогнулся и развернулся спиной. Дописались даже до того, что выстрелил не Мартынов, а кто-то спрятавшийся в кустах, ниже по склону. Даже была теоретическая статья в журнале «Молодая гвардия».

Тем не менее следователя ни один из таковых странных ответов даже не насторожил, либо потому, что уж больно именитым оказался один из секундантов – Васильчиков, мало того, и сам убийца оказался не из простых. Отец Мартынова Соломон Мойшевич был компаньоном Иллариона Матвеевича Васильчикова по винному откупу. Ну, видимо, и шепнули следователям, что надо бы всё это спустить на тормозах, хотя уже в ту пору прозвучало вполне определённое и твёрдое заявление друга и однополчанина Лермонтова, с которым он не раз участвовал в жестоких боях и опасных экспедициях, Руфина Ивановича Дорохова, сына знаменитого героя Отечественной войны Двенадцатого года генерала Ивана Семёновича Дорохова.

Руфин, человек безудержной отваги, известный в ту пору дуэлянт, находился как раз в Пятигорске и, выяснив обстоятельства так называемой дуэли, сделал вывод:

– Дуэли не было – было убийство!

И это было вполне возможно, ведь, как не устают ныне в литературе и в кино утверждать криминалисты и следователи, каждое преступление оставляет свой след, и почти всегда находится тайный свидетель, который оказался там, где вершилось зло.

Были свидетели или свидетель и в тот роковой для Лермонтова день, когда он, ничего не подозревая, приехал на Машук, куда был приглашён Мартыновым для… Вот это «для» и стало камнем преткновения. Для чего же Мартынов пригласил Лермонтова на склон Машука, судя по всему, ещё до начала грозы. Гроза – явление поразительное. Гроза то надвигается, подавляя своим завораживающе-тревожным величием и скрытою силой, и заявляя о себе предупредительными очередями дальних громовых раскатов, то обрушивается, внезапно подкравшись, с громами, молниями и ливнем.

Ныне Машук – место весьма многолюдное. Проложен вокруг горы терренкур – тропинка для спортивного шага, да и для прогулок. В ту пору, конечно, никаких дорожек не было, но местные жители бывали на склонах горы по разным своим надобностям. Кто по грибы ходил, кто по лесные ягоды. Склоны, поросшие кустарником, мелколесьем, а кое где и крупными деревьями, всегда богаты дарами природы.

Дорохов не просто сделал вывод, Дорохов нашёл тех, кто видел, что происходило на горе, тех или того, кто заметил, как проехал туда один офицер верхом, затем появился и другой. В тех краях Лермонтов был уже узнаваем. Вся Россия считала его наследником Пушкина, смерть которого ещё острой болью отражалась в каждом русском сердце. Словом, Дорохов узнал правду, да только правда эта оказалась ненужной официальным властям Пятигорска, поскольку власти эти трепетали перед всесильным Бенкендорфом, одним из виновников гибели Пушкина.

Известно ведь, что император Николай Первый, получив сведения о готовящейся дуэли Пушкина, вызвал Бенкендорфа. Он приказал немедленно арестовать дуэлянтов и доставить их под конвоем к нему во дворец.

Не помня себя, Бенкендорф бросился к своим хозяевам в салон Нессельроде, с истеричными воплям, подобными известным нам по фильму советских времён «всё пропало шеф». Он сообщил, что получил приказ государя и обязан его исполнить в точности. После этого сообщения, похоже и сами «шефы» впали в истерику, ведь и они, «надменные потомки известной подлостью прославленных отцов», в свою очередь получили жёсткий приказ своих хозяев на Западе. Да, да, «надменные потомки» всех времён всегда действовали в угоду тёмным силами Запада, правда и про свой карман никогда не забывали.

Но весьма уродливая внешне и весьма поганая по своей сущности госпожа Нессельроде нашла выход:

– А вы скажите императору, что получили данные, будто дуэль назначена в Екатерингофе, и что именно туда направили наряд для ареста дуэлянтов.