Годы лейтенантские. Я родился на Советской Земле. Исповедь офицера.

Ну вот, собственно, на этом и завершилась служба в Калинине. Через день получил предписание, и отправились мы на вокзал.

До города Бологое путь совсем не дальний, но по неопытности очень и очень долгим получился. Поехали на электричке, что, конечно, опрометчиво, поскольку электрички до Бологое спотыкались на каждом крохотном полустанке и тащились до конечной станции около четырёх часов. Электрички старенькие, с плоским носом, с небольшими вагонами, деревянными скамейками в них и ступеньками для выхода на низкие платформы. В ту пору высокие платформы были далеко не на каждой станции.

Отъехали от Калинина, и застучал под колесными парами железнодорожный мост через Тверцу. Посмотрел я в окно, и сердце замерло, скованное необыкновенной грустью. Вдали виднелось то самое место, где совсем недавно, ну может недели две назад, мы купались и загорали с Галиной. Что теперь ожидало нас? Долгая ли разлука или разлука навсегда?! На этот вопрос я не знал, да в тот момент и не искал ответа. Всё пустил по воле волн, или, лучше сказать, по реке жизни, которая ещё только разливалась, соединяясь с другими реками и, порою, натыкаясь на пороги.

Бологое… Думал ли я ещё несколько месяцев назад, ранней весной или даже ещё зимой о том, что попаду в этот городок не случайно, на несколько дней, а для службы на несколько лет – не в сам конечно, городок, но так уж расположена была часть, куда получил направление, что Бологое играло в жизни офицеров важную роль. Всё же райцентр. Несколько месяцев назад привозил я сюда бронетранспортеры старенькие, Бтр-40, для съёмок фильма «Проверка на дорогах», кажется, написанный по книге «Операция «С Новым годом».

Ну а броники эти долгое время приспосабливали для съёмок фильмов под немецкие, разрисовывая крестами. В войсках они уже мало встречались, да и вообще забываться стали. Пришли им на смену БРДМ, боевые разведывательно-дозорные машины, гораздо более совершенные, к тому же плавающие. Заменили и БТР-152 на БТР-60П, то- есть, плавающий. Затем БТР-60ПБ. «Б» – значит не только плавающий, но и башенный.

Приказано было доставить броники в Бологое и сразу вернуться в полк.

Броники… Я как-то произнёс, это слово, там, на съёмках, а кто-то из киношников схватил ручку и воскликнул:

– Ой, как вы сказали? Броники? Дайте запишу.

И записал в блокнот. Фольклор военный!

Комбат, который был там с солдатами, выделенными для обеспечения съёмок, меня в Бологое оставил. Выполняется последнее приказание, даже если вернуться приказал командир полка, а оставил комбат.

Ну что ж. Поселились в вагончике на запасных путях. Помню, как снимали сцену, когда наш разведчик стрелял с вышки, а потом ронял пулемёт, и тот падал снег. А ствол разгорячённый, шипел. И пар над ним поднимался.

Долго не получалось. Да и снег уж почти стаял на путях. Пригнали пожарные машины и стали пеной снег изображать.

Комбат был из старых, настоящих комбатов, которым дальше уже дорога по возрасту и образованию закрыта, но опыт колоссальный. Вот и дослуживал до выхода в запас. Только выпивал много. А там и не с кем. Был с ним один двухгодичник лейтенант Герасимов, кажется, Геннадий. Но он философ. Филфак МГУ окончил. Настолько заученный там, что уже не марксистско-ленинской философией, как положено, а всякими модными течениями интересовался. Спокойный, но робкий.

Иду как-то по вагончику солдатскому, и вдруг рука с верхней полки на плечо:

– Привет, сеньор!

Я уже другим был. Не то что в бригаде, где стал бы вразумлять, что так нельзя. В мгновения за шиворот, с полки и поставил перед собой.

А солдат:

– Ой, извините, не узнал. Показалось, что лейтенант Герасимов.

– А к нему разве можно так обращаться?

– Он разрешает.

Отслужил этот лейтенант два года и, конечно, даже не подумал, чтоб остаться. Ну что ж, грамотен был, образован, а вот армия не для всех, конечно.

Помню, отчитывал его как-то начштаба за то, что к занятиям не подготовился, а он по-философски этак:

– Ну вы же прошлый раз забрали мой взвод и присоединили к первому взводу, чтобы лейтенант Шахмагонов с обоими занимался. Вот я и решил, пусть и сегодня так.

А в другой раз ругали за опоздание, а он:

– Я не виноват. Выехал из общежития вовремя. Но люди такие не воспитанные. Висят на подножке, а водитель трамвая не отправляет.

Его даже и ругать перестали.

Конечно, комбату было комфортнее, чтобы дисциплиной кто-то занялся. Вот и оставил меня, да только, увы, и не одной дисциплиной заниматься. Деньги на выпивку кончились, ну и попросил в займы. Ну а раз уж бутылку взял, как не угостить меня. Единственно что спасало, так то, что в госпитале я недавно побывал.

Зато отпросился у него в Москву «на побывку», и отправился скорым, а вернулся на каком-то таком, который тащился почти как электричка, а может и того медленнее. Назывался он почтово-багажным, и было в составе всего два или три вагона пассажирских. Зато приходил в Бологое под утро. А то ведь как добраться до вагончиков, где располагались солдаты, обеспечивающие съёмки? Ни транспорта никакого, ни дорог. Раскисли в марте-месяце и превратились в сплошные лужи.

Даже представить себе не мог, что менее чем через полгода снова окажусь на этой узловой станции, о которой прежде слышал разве что в рифмовке «Это что за остановка, Бологое иль Поповка?»

Только вернулся, и тут же в Калинин. Поправили комбата…

И вот я снова в Бологое.

Дальше нужно было ехать на автобусе до Куженкино. Заранее звонить в часть не стал – посчитал, что не велика птица, чтоб встречали меня на машине, хотя это, как впоследствии оказалось, обычное дело. К счастью, электричка пришла в Бологое раньше, чем оттуда отходил на Куженкино последний автобус. Собственно, последний – это не совсем точно. Автобусы ходили в Куженкино всего дважды в день. Утром и вечером. Если опоздать на утренний, нужно ждать весь день, почти до самого вечера. Часов в шестнадцать он уходил. Ну а если на вечерний опоздать, тогда и вовсе худо дело.

Сели мы на автобус и отправились в путь. Дорога асфальтовая, но асфальт с многочисленными выбоинами. Пересекли по мосту какое-то большое озеро в узкой его части. А через некоторое время, вдали, слева по ходу движения, сверкнула в лучах уже скатывающегося к горизонту солнца, водная гладь.

– Смотри, снова озеро. Уже второе, – сказал я.

Пассажир, сидевший впереди и, видимо, ещё раньше обративший на нас внимание, пояснил:

– То было Бологовское озеро, а теперь вот Озеревки, – и уточнил: – Так и называется, Озеревки. Здесь много озёр. Чуть дальше будет ещё Славинское, – и спросил: – Служить в наши края?

– Служить…

– Не пожалеете. Края замечательные… А что петлицы красные? В Куженкино два что ль? В роту охраны?

Я промолчал, а он, улыбнувшись, заметил:

– Да я офицер. В Куженкино один. Там тоже воинская часть. Десяткой называется. Просто у нас тут в основном чёрные петлички. Так что сразу ясно, куда направляетесь.

Миновали открытый участок пути, потянулся лес, а чуть дальше слева открылось болото, за которым показалось и озеро Славинское.

– Ну вот, скоро шоссе Москва-Ленинград, немного по нему и поворот в наши края, – сказал попутчик.

Действительно, скоро автобус притормозил перед выездом на трассу, и повернув в сторону Москвы, проехал мимо поста ГАИ, что остался справа, и храма, который, как пояснил попутчик, назывался «Храм Преображение Господне в Куженкино», это пока в селе, а не в посёлке. Оба посёлка были впереди. Автобус повернул направо…

Потянулся лес, а через некоторое время показались дома. Попутчик сказал:

– Вот и Куженкино один. И вам немного ехать осталось. Желаю удачи.

Сразу обратили внимание на удивительное здание железнодорожной станции.

Прямо теремок с башенками. Узнал потом, что на этой дороге много таких вот станций.

Куженкино – 2 было подальше, и к нему вёл большак через лес.

От Куженкино – 1 до посёлка Куженкино – 2, хозяйственной территории базы боеприпасов, было совсем недалеко.

Автобус высадил нас с остальными пассажирами возле светло-серых ворот с большими красными звёздами на створках и типового домика контрольно-пропускного пункта.