Кремлёвцы

– Товарищи курсанты. Вы переводитесь в первую роту. Прошу взять личные вещи и через десять минут построиться здесь же. Старшина роты отведёт вас в расположение первой роты. Разойдись.

Константинов замер на месте. Словно гром прогремел над его головой. Он некоторое время смотрел на дверь, за которой скрылся майор, затем решительно шагнул к ней и, постучав, вошёл:

– Разрешите? Курсант Константинов.

Как положено, назвал звание, фамилию и услышал:

– Да, да, проходите, товарищ курсант. Что вы хотели?

– Товарищ майор, оставьте меня у себя в роте, пожалуйста.

Майор даже встал из-за стола, подошёл к окну. Чувствовалось, что он чем-то взволнован, быть может, даже огорчён, но старается не подавать виду. С минуту ничего не отвечал, потом повернулся и мягко проговорил:

– Не могу я ничего поделать, товарищ курсант. Приказ.

– Ну, меня же к вам распределили, товарищ майор.

Константинов ещё не знал, что такие вот разговоры, да уговоры в Московском ВОКУ неприемлемы. Впрочем, он и не узнал о том в тот день, потому что и командиру роты очень не хотелось отпускать от себя и его, и тех других выпускников СВУ, фамилии которых он назвал перед строем.

– Идите, товарищ курсант. На построение опоздаете. Приказы не обсуждаются. А я получил приказ. Идите.

– Есть, – сказал Николай, чётко повернулся и вышел из канцелярии.

Его товарищи по несчастью уже собирались в коридоре, ожидая команды.

– В одну шеренгу, становись! – как-то очень вяло и равнодушно скомандовал старшина роты, высокий, худощавый старший сержант.

Дождался, когда шеренга вытянется вдоль коридора, и спокойно сказал, почти без командирских ноток в голосе, да и не по-уставному:

– Собрались? Тогда за мной, не в ногу. Пошли!

Курсант Константинов понуро брёл в этом импровизированном строю, веселья в котором не наблюдалось.

Прошли по коридору, повернули налево, потянулись ряды классных кабинетов первого взвода, затем второго, третьего, четвертого. Далее открылся большой холл перед актовым залом. И снова коридор с классами в обратном порядке.

В первой роте была тишина. Казалось, можно услышать, как муха пролетит. Старшина четвёртой роты построил приведённых им курсантов в одну шеренгу и приоткрыв дверь канцелярии роты, с порога доложил:

– Товарищ капитан, группа курсантов, переведённых из четвёртой роты в первую, прибыла в ваше распоряжение. Старшина четвёртой роты старший сержант Николаев.

Вышел высокий, худощавый, подтянутый капитан, с суровым выражением лица.

– Вы свободны, товарищ старший сержант, – сказал он Николаеву. – Ну а с вами, товарищи курсанты, – он сделал ударение именно на «товарищи курсанты», – мы сейчас займёмся. Прежде всего, представлюсь. Я, командир первой роты капитан Бабайцев Вадим Александрович. Вы прибыли в первую роту училища. В особую роту! – говорил тихо, с предельно точной расстановкой слов, словно ударом молотка загонял гвозди. – Первая рота училища должна быть во всём первой. Тем более, – снова ударение на сочетании слов и повторение для лучшего усвоения: – Тем более в списки первой роты зачислен почётным красноармейцем и командиром Владимир Ильич Ленин.

Сказал просто, без пафосных добавлений, что именно это вас ко многому обязывает, это возлагает на вас особую ответственность. Просто и ясно – первая рота должна быть первой!

Капитан медленно прошёл вдоль строя, вглядываясь в каждого. Он словно сверлил насквозь цепким, внимательным взглядом, от которого становилось немножко не по себе и хотелось ещё раз поправить обмундирование, разогнать складки на гимнастёрке. В ту пору армия ещё не перешла на кителя, в том числе и хлопчатобумажные. Впрочем, ни хлопчатобумажных гимнастёрок, ни хлопчатобумажных кителей в Московском ВОКУ курсанты не носили. Только полушерстяные, офицерские. Ровно, как и солдатские шинели были у кремлёвцев только для полевых занятий и повседневного ношения на территории училища, а в увольнение выдавались шинели из офицерского материала. Это были шинели, которые уже использовались на ноябрьском параде и затем переводились в разряд парадно-выходных курсантских.

Николай и его товарищи по несчастью, переведённые в эту «строгую роту» были пока ещё в том обмундировании, которое получили у себя в суворовских военных училищах. Вещмешки с многочисленными элементами формы одежды были сложены у входа расположение роты. К вещмешкам приторочены шинели.

– Познакомимся в процессе учёбы и службы, – завершил свой краткий монолог командир роты. – А сейчас сдать обмундирование и личные вещи в кладовую роты и доложить о прибытии командирам взводов. Они в классах на занятиях.

«Какие ещё занятия? – подумал Николай. – Учебный год ведь пока не начался».

Капитан Бабайцев зачитал, кто и в какой взвод определён. Николай попал во второй взвод.

От знакомства с ротным остались неясные впечатления. Видно было, что офицер суровый, даже очень суровый и немногословный. Видно было, что военную форму любит и носить её умеет. Константинов поймал на себе цепкий взгляд и без слов понял, какие у него изъяны и недостатки во внешнем виде. Не всегда ведь надо говорить, гораздо действеннее указать на недостатки без слов, одним только взглядом. Он ещё не знал этого, но, быть может, именно в те минуты под суровым взглядом командира роты сделал первый шаг к познанию командирского мастерства. Ведь командирское мастерство не может быть преподано на лекции или даже практическом занятии. Оно состоит из множества самых разнообразных элементов, которые просто невозможно включить в предметы обучения. Это мастерство познаётся именно с помощью военного образования, получившего название базового, образования, которое возможно только при сочетании воинского общежития, то есть жизни курсантов в казарме, какой бы ныне усовершенствованной она ни была, познаётся в процессе жизни и учебы, где всё под контролем командиров. Познаётся это мастерство и через самих командиров, которые, особенно в Московском ВОКУ являются примером для подражания.

Учёба на «домашнем коште», которая когда-то практиковалась в России и была запрещена ещё Екатериной Великой, а в советское время вылилась в институт «двухгодичников» не может воспитать настоящего командира, за исключением редчайших случаев.

Именно в воинском коллективе человек по-настоящему утверждается, проявляет свой характер, свою волю, учится строить свои взаимоотношения с товарищами. Хлипким не место в коллективе, а уж коли не место в коллективе, то уж тем более не место на командных должностях в войсках.

Служба в амии, учёба в военных училищах – это как экзамены на звание мужчины. Кто не прошёл казарму, кто не утвердился в коллективе среди равных себе товарищей, кто не испытал тягот и лишений армейской службы, может ли называться мужчиной? Ответ на этот вопрос так по существу и не смогли дать ни педагоги, ни психологи, ни философы. Они оказались не в состоянии решить его, возможно, потому что сами, порой, не носили погон, не знали строя и пытались что-то исказить, опровергнуть, подтянуть под себя. Ответ на этот вопрос можно попытаться найти в романе, но опять же лишь с помощью читателей, особенно с помощью своих однокашников и с помощью тех, чья молодость согласно поговорке, прошла в шинели, а юность перетянута ремнём.

Что видели Николай Константинов и его друзья до того, как переступили порог высшего военного училища, будь то Московское ВОКУ или любое другое, конечно, в первую очередь командное училище? Конечно, они видели больше, чем их сверстники, ведь в суворовских военных училищах юноша проходит становление и завоёвывает своё место в воинском коллективе без помощи пап, мам, бабушек и дедушек. Причём, любой юноша, из какой бы он семьи ни был. Пусть даже у него отец крупный военачальник, он в коллективе представлен самим собой, а не отцовскими погонами. Это командиры могут поступать так, как подсказывают обстоятельства, а товарищам обстоятельства такие ничего указать не в состоянии. Поэтому в Сталинские времена дети и внуки государственных и военных деятелей оканчивали военные училища, а внук Сталина Евгений Яковлевич Джугашвили – Калининское СВУ, а затем военное училище и завершил службу в звании полковника. Калининское СВУ окончил и внук легендарного Чапаева.

В более поздние времена дети, внуки, племянники советской «элиты» тоже не гнушались армейского стоя, и только дурман демократии поменял положение дел, да и то не на все сто процентов.

Суворовское военное училище – великая школа, замечательная школа, закалка на всю жизнь. Всё самое лучшее, что есть в традициях русского воинства, мальчишки в чёрных шинелях с алыми погонами на плечах впитывают в том возрасте, в котором человек ещё не испорчен дурацкой пропагандой СМИ, когда он открыт добру, открыт восприятию мужества, стойкости, достоинства и чести.

Но переступая порог военного училища, да ещё старейшего и прославленного училища страны, Николай Константинов ещё не представлял, что даже та суровая школа, которая ими пройдена, только самое начало, и что главное у них впереди.

Глава четвёртая

Здравствуй, второй взвод!

Нехитрое курсантское имущество перекочевало в кладовую роты – попросту в каптёрку, – и курсанты отправились по своим взводам. Опять тот же коридор. Небольшой холл, поворот направо и по правую руку первая дверь – первый взвод. Двое вошли туда, вторая дверь – второй взвод, в который был назначен переведённый из четвёртой роты один Николай Константинов.

Стучать не стал – ведь это же классная комната, то есть своя, которая должна стать родной на долгие три года.

Открыл дверь с вопросом:

– Разрешите войти?

Прямо перед собой увидел старшего лейтенанта, который сидел полуоборотом к двери, положив ногу на ногу, и что-то читал в большой амбарной книге, лежавшей перед ним. Оглядев вошедшего, он сказал:

– Заходите курсант, заходите. Пополнение?

– Так точно. Курсант Константинов прибыл в ваше распоряжение.

– Калининское СВУ?

– Так точно, Калининское, – подтвердил Константинов, хотя, видимо, и вопрос и ответ были излишними, поскольку командир второго взвода старший лейтенант Минин Виктор Александрович конечно же знал, кто прислан в его взвод на пополнение.

– Ну, так садитесь, курсант Константинов, вот ваше место, – и указал на третий стол в центральном ряду, за которым пока сидел один человек – суворовец-калининец Лебедев.

Лебедев был из «семилеток», то есть из тех, кто проучился в суворовском семь лет, поступив в училище после четвёртого класса в пятый класс. Ну а «трёхлетками» звались те, кто поступил после восьмого в девятый класс. Вместе с первой в истории училищ ротой «трёхлеток» покинула калининское СВУ и последняя рота «семилеток», правда, как оказалось, не последняя в истории. Кто знал тогда, как будет развиваться суворовское образование в будущем!?

Николай прошёл к столу, но не успел ещё сесть, как услышал: