но море сжирает реку.
где сосны опасно раскачиваются, где на высоких ногах по кромке леса
гуляет кошка,
где даже сейчас и даже отсюда слышно, как Метревели подает в сетку.
и где отец навсегда пьет пиво на станции.
моя мама растворяется в голосах,
в неумирающих интонациях, в шутках наших гостей,
в застольных сценках, в безупречных песнях про во субботу и про красных кавалеристов.
когда я представляю, что наша маленькая квартира, где раньше были мы все,
стала единственным миром, целой вселенной, в которой моя мама бьется о стены,
в которой она плачет и падает,
и помнит наизусть только мое имя и номер моего телефона,
в которой орет телевизор – он учит ненавидеть и убивать близких;
когда я представляю все это,
я больше не хочу путешествовать и играть, ужинать с вином и гулять по своему городу.
я хочу застыть, отключиться от теплого дня.
я хочу остановить мгновение, чтобы оно не стало еще хуже.
и ведь не было ни одного хорошего года за эти тридцать лет.
ни одного солнечного, тучного, урожайного, радостного года.
в этом слякотном, подлом, мерзком климате не бывает хорошего времени, никогда.
моя мама истончается, тратится, забывается, как сон.
во сне сделать ничего нельзя, а утром забудутся последние, дорогие подробности моей мамы.
моя мама теряет нейронные связи,
солнечный ветер сдувает с ее кожи фотоны,
кванты ее энергии улетают в черные дыры,
за горизонт событий;
теперь для нее почти не осталось даже прошлого.
свет моей мамы превращается в солнечные лучи.
когда я встаю ясным днем у окна,
этот свет, эти лучи протыкают гортань,
пригвождают меня, как крушинницу или мягкотелку к полу моей просторной квартиры
на другом конце москвы.
Пусто
Пустоту без ответа,
Луч остывшего света
Перепрятало лето
В храм.
Кто тебе помогает,
Кто тебя понимает,
Кто тебя обнимает
Там