Когда каблуки были отрублены, Карташев, правда, чувствовал себя в каких-то широчайших башмаках, но зато не испытывал больше ни боли, ни неудобства.
Затем он рассчитал рабочих, оставив только Тимофея и Копейку, и с Ереминым, подводой и инструментами отправил их в гостиницу.
– Мне, право, совестно, – покончив, обратился Карташев опять к Сикорскому.
– Да, идите, идите!
– Вы понимаете, благодаря этой дыре, – он показал на одну половину своих штанов, – я могу показываться только боком.
– Ну и отлично.
Они вошли в маленькую калитку и очутились в густом саду, дорожкой прошли к террасе дома и взошли на террасу.
Посреди террасы стоял стол, покрытый белоснежной скатертью. На ней стоял вычищенный, сверкавший медью, кипевший самовар. Посуда, масленка с маслом и льдом, стаканы и чашки – все было безукоризненной чистоты. Так же светло и чисто одет был Сикорский, его зять, начинавший полнеть блондин, его сестра, молодая, похожая на брата, несмотря на надменное выражение, все-таки с симпатичным, привлекательным лицом.
– Ну вот, знакомьтесь, – бросил пренебрежительно Сикорский.
– Петр Матвеевич Петров, – поздоровался блондин. – Прошу любить и жаловать.
– Тебя полюбишь, – сказал Сикорский.
– Молчи, – ответил Петр Матвеевич.
Карташев боком пробрался к сестре Сикорского и пожал так протянутую из-за самовара руку, точно протягивавшая не совсем была уверена, что надо это сделать.
– Ты попроси его повернуться, – предложил ей брат.
Петров уже видел дефект Карташева и раскатисто смеялся, его жена улыбалась и казалась еще симпатичнее.
– Не обращайте на них внимания, – заговорила она красивым музыкальным голосом, – и садитесь. Чаю хотите?
Карташев поспешно сел на стул, вдвинул его как можно глубже под стол и, пригнувшись, ответил:
– С большим удовольствием.
– Петя, – обратился Сикорский к зятю, – надо тебе было видеть этого господина месяц тому назад, каким франтиком он выступил отсюда.
Он обратился к Карташеву:
– Идите сюда к зеркалу. Посмотрите на себя. Волосы одни чего стоят, сзади уже в косичку завивать можно: в дьячки хоть сейчас идите…
Но Карташев только головой покачал.
– К зеркалу не могу идти.
Он молча показал на свой разорванный бок, и все опять смеялись.
Карташеву дали чай, любимые его сливки, такие же холодные, как и масло, любимые бублики, и он, теперь всегда голодный, пил и ел с завидным аппетитом.
– Вы знаете, – заметил ему Петр Матвеевич, – как здесь на юге немцы-колонисты нанимают рабочих? Прежде всего садят с собой за стол есть. Ест хорошо – берут, нет – прогоняют. Вас бы взяли. Покажите руки.
Карташев показал.
– И руки хороши: мозоли есть.
– Это, вероятно, еще от кочегарства.
– Вот попались бы вы к этому господину, – показал Карташеву Сикорский на зятя, – этот бы и вас замучил на работе.
– Тебя же не замучил, – ответил Петр Матвеевич.
– Только и спасла вот она, – ткнул Сикорский в сестру. – Вижу, что забьет, я и подсунул ему сестру. Ну, и пропал… Теперь и половины от него уже не осталось. Толстеть стал.
– Ну, ври больше, – ответил Петр Матвеевич и встал, взяв лежавший тут же корнетик.
Жена его тоже поднялась и спросила:
– К ужину придешь?
– Да, приду.
Они с мужем ушли, а Карташев сказал Сикорскому:
– Я не знал, что у вас есть сестра.
– Целых две, – они у дяди жили раньше.
– А Петр Матвеевич тоже инженер?
– У него нет диплома инженера, но уже лет десять начальник дистанции. Я у него и начал свою практику. Очень дельный человек. Точный, как часы. Его дистанция первая от Бендер. Кстати, хотите быть моим помощником: моя третья отсюда дистанция?
– С удовольствием, конечно.
– Мы так и порешили с Пахомовым. Жалованье вам назначено по двести рублей в месяц, подъемные шестьсот, на обзаведенье лошадьми триста. Идите завтра и получайте, да ко всему еще за два месяца уже прослуженных.
– Один месяц.
– Штаты утверждены с мая. А деньги вы отдайте на сохранение сестре.
– Отлично, а то я их в конце концов потеряю.
Карташев вынул портфель, пересчитал, оставил у себя пятьсот, а тысячу рублей вынул и положил на стол.
Когда сестра Сикорского возвратилась на террасу, брат сказал:
– Марися, возьми у него эти деньги и спрячь, чтобы не растерял. Завтра еще тебе столько даст. Да зачем вы столько оставили себе?
– Так, на всякий случай.