По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову

Что-то большое, очень большое завязывается, что роковым образом не может ни остановиться, ни не стоить нам громадных жертв.

В последний раз я прохожу по узким улицам этого русско-китайского города, в последний раз сижу в телеграфе, где за каждое слово надо платить рубль тринадцать копеек.

Мы с H. E. отправили, как только приехали, телеграмму в И-чжоу, чтобы солдаты наши не шли по Ляодунскому полуострову, а направились на Чемульпо и оттуда пароходом в Порт-Артур. Но телеграмма уже не застала их.

Как-то они доберутся? H. E. остается ждать их и будет телеграфировать мне. Я же сейчас сажусь на пароход и еду в Чифу, Шанхай, через Японию, Америку, Европу – домой.

Домой! Хотя до дому остается еще более двадцати пяти тысяч верст. И Тихий и Атлантический океаны особенно бурные в это время года: хуже не будет того, что было.

Я уже на борту маленького пароходика, который довезет меня до Чифу.

Н. Е. и П. Н. слазят с трапа, вон они уже в лодке, и в последний раз мы машем друг другу.

Как быстро, кажется теперь, промчалось время, что мы провели вместе: пронеслось, как все проносится, как пронесется и сама жизнь, оставив след не более вечный, как тот, который бурлит теперь за нашим пароходиком.

Вот и выход в море, голые скалы, за ними скрылся город.

Прощай, Порт-Артур, увижу ли когда-нибудь тебя еще раз? Не пожалею, если не увижу. Может быть, и выработается со временем и в тебе твое «поди сюда», но пока… прощай!

1-2 ноября

Нас бросало, как ореховую скорлупу.

Приятно было одно – это то, что я убедился, что меня по-прежнему не укачивает.

А утром мы уже были в тихом рейде маленького чистенького Чифу.

Плохо мне пришлось в английской гостинице: прислуга – китайцы – окончательно отказываются понимать меня; хозяин понимает только тогда, когда я показываю соответственное слово в лексиконе. Ни по-французски, ни по-немецки не говорят здесь…

Выручил меня здесь наш русский начальник почтовой конторы.

Он с семьей живет в хорошеньком, с садиком, домике недалеко от пристани и ведет здесь образ жизни такой же, как и все европейские семьи: утром фрукты, завтрак, чай, в час второй завтрак, в пять – чай, в семь – обед. Он хорошо говорит по-английски, немецки и французски, получает мизерное, не соответствующее режиму здешней жизни содержание.

Уже одни русские туристы, вроде меня, чего стоят: два дня с радушием и гостеприимством, чисто русским, они кормят, поят и развлекают меня.

Жизнь ведут они замкнутую, ограничиваясь в своих общениях с остальными европейцами – главным образом англичанами – официальными визитами.

– Странный народ эти англичане, – жалуется хозяйка дома, – в известных отношениях они очень щепетильны, а войти, например, в гостиную в пальто и так и сидеть – это сплошь и рядом. Дамам кланяются, и очень низко, а мужчина мужчине только головой кивает, делает рукой какой-то легкий жест, как будто хочет дотронуться до шляпы.

– Держат себя заносчиво?

Муж, спокойный, флегматичный, отвечает:

– С внешней стороны, может быть, и есть что-то шокирующее, – просто манера, но по существу очень благожелательны, не любят сплетен и относятся с большим доверием. Я несколько месяцев не получал жалованья: открыли кредит… Совсем же меня не знают, мог бы так и уехать… У них правило уж такое: верить всякому человеку, но если уж обманет…

Против дома моих знакомых громадный вымпел, на котором выбрасываются шары, и количество их, правая или левая сторона вывески, извещает город о приходящих и уходящих пароходах.

А вот, наконец, и мой пароход.

Английский небольшой пароход. И с кем я еду? С лордом Чарльзом Бересфордом.

На пароходе в рубке, перед столовой, вокруг мачты расставлены ружья, ножи, сабли – все это на случай нападения морских пиратов. Есть и две маленькие пушки.

– Все это, – с добродушной гримасой объясняет мне один пассажир-француз, – теперь уже никакого значения не имеет – это старый пароход.

2-4 ноября

Лорд – очень сдержанный и вежливый, немного рыхлый старик; при нем молодой корректный секретарь. Каждое утро лорд первый раскланивается со всем нашим маленьким обществом и затем по расписанию пишет, читает, гуляет. Общество небольшое.

Молодой, почти юноша, англичанин, в полосатом, цвета удава, длинном пальто с меховым воротником, да француз и я. Француз – фабрикант и поставщик вин, житель Шанхая.

За обедом и завтраком к нашему обществу прибавляется старый, с фигурой морского волка, капитан. Он очень почтителен с лордом, как почтителен и юноша. Юноша любезен и с нами, но, к сожалению, между нами непреодолимая преграда: он знает только свой английский язык, а мы не знаем его. Хотя я постепенно занимаюсь этим языком, то сидя на палубе с словарем и книгой, то в каюте, занимаясь переводами с русского на английский. Я уже почти свободно читаю газеты, но говорить или понимать, что мне говорят, совершенно не могу, – очевидно, для произношения недостаточно одного словаря.

Француз не в духе: он зачем-то ездил в Порт-Артур и ругает формализм русских и французов.

– К стыду нашему, здесь, на Востоке, единственные люди дела – англичане. В Шанхае мы, французы, предпочитаем обращаться к английскому, а не к своему консулу.

Для лорда мы останавливались у Вейхавея, но так далеко, что, кроме скал, ничего не видали. Оттуда к нам подъехал паровой катер. Остановились у немцев в Киу-Чау. Сначала говорили, что лорд высадится здесь на берег, за ним приехал было и катер, но обиделся ли он невниманием, – за ним приехали без офицера, – или по какой-нибудь другой причине, но, словом, крикнув что-то катеру, мы тронулись сейчас же дальше.

Впечатление от Киу-Чау еще меньше, чем от Порт-Артура.

Почти пустынный, без всякой жизни, отлогий берег, несколько немецких военных судов – вот и все.

Отсюда нас начало качать, и чем дальше, тем больше. Оказалось, что мы попали в крыло тайфуна. Ветер был в лицо и такой сильный, что трудно было стоять. Здесь море уже окрашено желтым, как разбавленная глина, цветом Желтой реки.

Так как наш пароход маленький, то мы остановились не на взморье, где останавливаются океанские пароходы, а вошли в реку и, пройдя по ней двадцать миль, остановились у пристани, в самом Шанхае.

5-8 ноября

Оригинальный и в своем роде единственный уголок мира – Шанхай. Это большой красивый город. В нем живет тысяч тридцать европейцев и тысяч пятьсот китайцев.

Китайский город отделен от европейского и тянется на громадном расстоянии. Не довольствуясь сушей, он захватил и воду, и на реке против китайского города вы видите массу плавучих, наскоро сколоченных домиков.

Оригинальность и исключительность европейского Шанхая в том, что он не принадлежит никакому государству. Здесь нет и не может быть поэтому никаких политических преступлений. Надо убить или украсть, чтобы суд консулов мог судить вас.

В этом громадном торговом пункте есть русская икра, английские вещи, французские вина, американская мука, польская клепка, но русского, поляка, американца, француза, как мы привыкли понимать эти слова в их политическом значении, нет.

Конечно, где же в другом месте и появиться этой первой звездочке далекого будущего, как не здесь, на Востоке, в Китае, пережившем уже в сущности свою государственность. В этом смысле – lux ex oriente[11 - свет с востока (лат.).].

В торговом отношении здесь господствуют, конечно, англичане.

Мы меньше других. Мы отказались добровольно, тридцать лет тому назад, от предложенного нам китайцами, наряду с англичанами и французами, места. Теперь это место стоит миллионов сорок рублей.

Я остановился в «H?tel des Colonies», хорошем отеле, где говорят не только по-английски, но и по-французски.

В ожидании парохода я пробыл в Шанхае пять дней. Меня навещал мой спутник-француз; я познакомился с нашим, очень любезным и внимательным консулом, благодаря которому, между прочим, и директору наших тюрем, генералу Саломону, видел китайские тюрьмы. Но главным моим спутником и здесь был любезный и образованный начальник нашей почтовой конторы. С ним мы перебывали везде и в городе и за городом, посещали театры – европейский и китайский, покупали вещи, наводили справки относительно моего дальнейшего путешествия, знакомились со всем окружавшим нас.

Мы почти не разлучались с ним эти пять дней. Наш день распределялся так: до завтрака он работал в своей конторе, а я занимался английским языком. Кто-нибудь из нас заходил за другим, и мы отправлялись завтракать то в мою, то в его английскую гостиницу.