Генералиссимус Суворов

– Верить не хочу, Авраам Петрович, чтобы вы по дружбе вашей к Василию Ивановичу желали гибели его сыну… Не перечить его хотенью! Да мало ли что дитя иное хочет… Иной вот на крышу норовит влезть, так, по-вашему, и пускать… Пошутили вы со старым другом, а он, видно, всерьез принял…

– Ваш муж, сударыня, не так выразился, – отвечал генерал Ганнибал, – не говорил я не перечить хотению ребенка, ни в жизнь такой нелепости не скажу…

– Я это знала; видишь, ты сам напутал, Василий Иванович, – по женской привычке прервала, обращаясь к мужу, речь генерала Авдотья Федосеевна.

– Ты сначала его дослушай, – заметил тот.

– А говорил я действительно вашему супругу, что грех большой на душе его будет, если он воспрепятствует сыну своему следовать его внутреннему призванью, быть военным. Что лишит он этим верного слуги своего отечества, что, по-моему, ваш Саша предназначен для высокого удела великого полководца, который в будущем покроет неувядаемыми лаврами как себя и свою фамилию, так и Россию. Я говорил с ним и вынес убеждение, что он не только не хочет, но по натуре своей не может ничем быть иным, как солдатом.

– Вот видишь, матушка! – вставил Василий Иванович, видя, что его друг замолчал.

– Солдатом… Саша – солдатом… Такой хилый да болезненный, да он недели не вынесет в солдатской службе! – всплеснула руками Авдотья Федосьевна.

– Поверьте, сударыня, что ваш сын для мальчика его лет отличается более чем крепким здоровьем, что, приучая себя сам к сырости и холоду, дождю и снегу, он, как кажется, ни разу не был болен серьезно.

– Бог милостив, ваше превосходительство, даже не хварывал, слава Создателю…

– Вот видите!

– Но все же он былиночка.

– Сухие да тонкие самые выносливые люди.

– Кабы вашими устами да мед пить.

– И будете, да не мед, а такую сладость вкусите, коли послушаетесь, что помянете добрым словом меня, старика. Ваш муж тоже был против, но, как кажется, убедился моими речами… На совет он вас позвал… Значит, от вас теперь зависит счастье вашего сына, его слава вместе со славой отечества… Будьте матерью, любящей свое отечество… В древности были матери, которые, провожая сына на войну и подавая ему щит, говорили: «С ним или на нем», то есть возвращайся победителем или мертвым… От вас требуют не этого, вас просят лишь не мешать счастью сына, предоставить ему идти дорогой, которую ему, младенцу, указал сам Бог…

– Ох, боязно, ваше превосходительство, не вынесет…

– Канцелярской духоты действительно не вынесет и захиреет хуже, – заметил генерал Ганнибал. – И если вести его по гражданской службе, то надо сейчас везти его в Петербург или Москву, чтобы в несколько лет подготовить, он сам-то ведь занимается только военными науками, в солдаты еще года два-три подождать можно… Пусть себе учится да живет при вас и отце…

– Это, дружище, ты говоришь правду, я сам подумывал к осени отвезти его в Питер, там у меня есть грамотей на примете, приказная строка такая, что лучше и не надо.

– К осени… Уж и везти… – упавшим голосом произнесла Авдотья Федосьевна.

Василий Иванович и Авраам Петрович значительно переглянулись друг с другом. Авдотья Федосьевна несколько минут сидела в глубокой задумчивости.

– Что же, Василий Иванович, – начала она после некоторого молчания, – если это, может, и впрямь, как говорит его превосходительство, произволение Божие, пусть идет в военную службу…

– Добро, матушка, добро, я-то уж решил так, за тобой было дело… Меня старый приятель до слез пронял…

– Так пусть будет так, – сказала Авдотья Федосьевна.

– Аминь!.. – произнес генерал Ганнибал.

Василий Иванович встал, раза два прошелся по кабинету и захлопал в ладоши.

– Позовите сюда Сашу.

Через несколько минут мальчик, весь бледный и трепещущий, появился на пороге кабинета. Его чуткое детское сердце угадывало, что здесь сейчас решится его судьба. Он обвел своими умными глазами отца и мать и остановил взгляд на Аврааме Петровиче. В этом взгляде смешивались и страх, и надежда.

Василий Иванович придал своему взгляду строгое выражение и сказал:

– Иди сюда.

Ребенок приблизился.

– Ты у меня один сын, – заговорил снова Василий Иванович, – на тебе я основал все свои надежды и к поддержке моего рода и честного имени…

Голос старика дрогнул.

– И не ошибетесь, папенька! – просто отвечал ребенок.

Василий Иванович переглянулся с Ганнибалом. Последний улыбнулся и одобрительно кивнул головой.

– Я не раз говорил тебе обо всех трудностях и опасностях военной службы… Повторяю тебе еще раз, что ты едва ли вынесешь ее при твоем сложении и здоровье… Но ты не слушаешь отца и упорствуешь…

– Папенька… – начал было Саша, но Василий Иванович прервал его:

– Твоя речь впереди. Послушай сначала, что я скажу тебе. При моем состоянии и при помощи моих друзей и приятелей я мог бы доставить тебе видное место в статской службе, где бы ты мог скоро отличиться…

– Я нигде не стану служить, кроме военной… – сквозь слезы отвечал ребенок.

В тоне его голоса слышались одни решительные ноты.

– Ты не понимаешь дела. Несмотря на твои молодые годы, ты очень много потеряешь в военной службе. Если бы я назначал тебя к этой службе, то записал бы в полк при самом рождении, это я мог бы сделать легко, тогда шестнадцати лет, явившись на службу, ты был бы уже офицером гвардии и мог бы выйти в армию капитаном или секунд-майором… Теперь же тебе, знай это, придется начинать с солдата.

– Да иначе я бы и не согласился начинать службу! – отвечал Саша.

– Не говори глупостей… Солдатская служба – тяжелая служба.

– Что делать! Но я должен начать с солдата, так как хочу быть фельдмаршалом…

Этот ответ так поразил Василия Ивановича, что он отступил на шаг. Авдотья Федосьевна усиленно заморгала глазами, на которых появились слезы. Были ли это слезы радости или печали – неизвестно.

– Молодец! – воскликнул генерал Ганнибал. – Молодец, Саша. Покойный благодетель наш Петр Великий говаривал всегда: «Плох тот солдат, который не хочет быть генералом».

– Да понимаешь ты, мальчик, что ты говоришь? – спросил пришедший в себя Василий Иванович.

– Очень хорошо понимаю, папенька… Первый в свете государь Петр Великий начал службу с простого солдата… Не хотите меня видеть фельдмаршалом, зароете в могилу простым писцом.

Это было произнесено таким пророческим тоном, что даже Василий Иванович несколько раз учащенно моргнул глазами, сбрасывая с них навязчивые слезы. Авдотья Федосьевна заплакала.

– Благослови, Василий Иванович, – сказал дрожащим от волнения голосом Авраам Петрович.

– Господи, научи меня, как поступить мне? Что сделать мне, что сделать? – возвел очи к небу Василий Иванович.

– Благослови, папенька, и вы, маменька! – тоном, полным мольбы, произнес Александр.