Генералиссимус Суворов

– Как не хотеть, благодетель, ваше превосходительство! – Марья Петровна повалилась в ноги Василию Ивановичу.

– Вставай, вставай, кажи горницы… – встал из-за стола Василий Иванович и в сопровождении Марьи Петровны и сына, уже допившего свой сбитень, начал обозревать маленький одноэтажный домик отца Иллариона.

Он состоял из четырех комнат и прихожей, кухня отделялась широкими сенями. В эти сени вела одна дверь из прихожей, а другая из угольной комнаты, занимаемой спальней. Последняя была наглухо заколочена. Выбор Василия Ивановича остановился на этой задней комнате, он приказал открыть дверь в сени и заколотить ведущую в другие горницы.

– Вот и будет особняк, ни ты им мешать не будешь, ни они тебе, – обратился он к сыну.

Тот отвечал покорным наклонением головы.

Все его мысли были о том близком уже теперь дне, когда он наконец станет настоящим солдатом.

– Так вы все и сделайте… Сегодня да завтра, за два дня исподволь… Нынешнюю ночь уж мы переночуем в большой горнице, – сказал Василий Иванович Марье Петровне.

– Слушаю, ваше превосходительство, все будет сделано в точности.

Четверо ребятишек, два мальчика и две девочки, всюду по пятам следовали за матерью, держась за ее юбку. Довольный покорностью хозяйки-матери, Василий Иванович раздал им по грошу.

– Нате вам, пострелята, на сласти…

– Поцелуйте ручку у дедушки, – сказала Марья Петровна. Дети отвечали дружным ревом.

– Не надо, не надо… – замахал рукой старик Суворов и снова возвратился, в сопровождении Марьи Петровны и сына, в большую горницу.

– Еще горяч… – тронул он рукой дорожный чайник со сбитнем и налил себе стакан. – С кибиткой-то управились? – бросил он Марье Петровне.

– Работнице я велела помочь… Управится…

– Работницу держишь? – подозрительно спросил он.

– Такая же, как и я, бездомная сирота, из-за хлеба, – потупилась попадья.

XII. На новоселье

С уборкой комнаты поспешили. Уже на другой день Александр Суворов с присущей ему аккуратностью расставлял на приделанные к одной из стенок комнаты полки своих единственных друзей – книги.

Отец уехал посещать петербургских сослуживцев и знакомых.

Комната молодого солдата вышла очень уютной. Стены были начисто вытерты – они были бревенчатые, без обой, пол чисто вымыт. Простой деревянный стол, три табурета и деревянная постель с тюфяком из соломы, кожаной подушкой и вязаным одеялом, привезенным с собою из деревни, составляли все ее убранство.

Пока в Петербурге гостил Василий Иванович, постель предназначалась для него, сын же должен был спать на полу, на сделанном сеннике, под дорожным тулупчиком. Сенник был сбит так, что к изголовью несколько возвышался.

Василий Иванович вернулся в радужном настроении духа.

– Уж ты и на новоселье? – удивился он, входя в отворенную дверь комнаты сына.

– Точно так, батюшка, устраиваюсь, – отвечал тот.

Старик разоблачился от верхнего платья и присел к столу.

– А я тебе радость привез, Саша, – сказал он после некоторого молчания.

Александр Васильевич в то время вынимал из сундука несколько книг, чтобы поставить их на полку.

– Какую? – спросил он, обернувшись и держа книги в руках.

– Можно освободиться тебе от строевой службы…

Мальчик даже выронил книги, которые и полетели на пол.

– Что вы, батюшка!

– Не наверное, а обещали… Случай такой вышел, приятель один, бывший сослуживец, властный теперь человек… Поведал я ему свое горе, что опоздал записать тебя в службу и что вот теперь тебе придется испытать настоящую солдатскую лямку…

– Настоящую, настоящую, то-то и хорошо… – прервал отца Александр Васильевич.

– Помолчи, твоя речь впереди будет, – остановил его Василий Иванович.

Мальчик замолчал и стоял уже весь бледный, и на глазах его дрожали слезы.

– Этому горю помочь можно – это приятель-то мой мне говорит. Он как по письменной части… Это про тебя-то… Дока, у меня он во всем дока – похвастался я… Тогда его можно будет пустить по письменной части… в канцелярию полка, до офицерского чина. Слышь, парень?

Мальчик не отвечал и стоял, как бы приросший к месту.

– И долго, говорю я ему, ваше высокопревосходительство, придется в нижних чинах быть? Нет, говорит, долго не задержим… Услужим для приятеля… Вот как! Слышишь, парень?

Александр Васильевич молчал, но слезы ручьями текли по его бледным щекам.

– Да ты никак ревешь? – вдруг воскликнул Василий Иванович, только что заметивший впечатление, произведенное на сына его речью. – С радости, что ли?

– Батюшка… Я хочу быть солдатом… Ведь вы же знаете… – повалился сын в ноги сидевшему на табурете отцу.

Василий Иванович встал и поднял его.

– Встань, встань, какой же ты солдат, коли ревешь, как баба.

– Я хочу быть солдатом, – продолжая всхлипывать, говорил мальчик.

– Ну и будешь солдатом… Мундир, амуниция, все такое. Только легче… Писать-то ты мастак…

– Какой я, батюшка, мастак, – сквозь слезы ответил Александр Васильевич, – коли я пишу точно курица бродит… Разве так писаря пишут…

– Обвыкнешь… Все же это легче, чем в строю… В строю ой тяжела солдатская служба… Слышь, парень, так тяжела, что месяца не выживешь.

– Выживу, Бог милостив, только простите, батюшка, я в строй, а в писаря я не хочу.

– Что-о-о?! – вытаращил на него глаза Василий Иванович.

Слезы вдруг высохли на глазах мальчика, и в них загорелся огонь бесповоротной решимости.