Сцена и жизнь

Бабочкин тоже сел.

– Я вас помирю. Не надо совсем «Каширскую старину». Другое что-нибудь выберем. Не ссорьтесь только. По моему мнению, «Гамлета» надо поставить.

– Ты только все для себя хлопочешь, чтобы тебе поорать где было! – усмехнулся Курский.

– Я, брат, артист старой школы, люблю пьесы, где не только поиграть, а создать роль надо, а вы, нынешние, – не артисты, а ремесленники, – возразил ему Михаил Васильевич.

– Гамлет, конечно, и сбор даст. Я Офелию буду играть – согласилась Щепетович.

– Ну, а я играть в этой пьесе не буду, – вскочил Сергей Сергеевич.

– Так ведь тогда некому играть будет, так как и вчера у дяди, – наивно заметила оторопевшая Marie. – Как же быть? Вы, господа, пожалуйста, сладьтесь между собой.

– Ставьте для меня «Расточителя», – уселся снова Курский, – тогда я стану играть, а иначе брошу вас и уеду в провинцию. Вот и все тут. Посмотрим, как вы без меня обойдетесь.

– Нельзя же все только для вас одного ставить, а нам вам подыгрывать. Мы тоже не будем, – отвечала ему Лариса Алексеевна.

– И я не буду. Я прежде всегда была первая, для меня всегда пьесы ставились, – вскочила Анфиса Львовна, затем села повернувшись спиной к столу.

– Вы, Анфиса Львовна, играйте или не играйте – это как угодно, а задом к столу и ко всем садиться невежливо, – басом заметил ей Бабочкин.

– Как вы смеете мне делать замечания! Вы невежа! Я всегда умела себя держать и в большом мужском обществе, и все меня находили деликатной и великолепной. А вы меня учить – не оборачиваясь, сказала Дудкина.

– Да как же, когда вы нам спину показываете. Разве это вежливо?

– А что вы мне прикажете, лицом к вам перевертываться? – повернулась она на стуле. – Скажите, какие претензии!

– Лицом, не лицом, но все же. Так как же, господа, с пьесой? Надо что-нибудь ставить. Вот разве подождать Надежду Александровну – она приедет, так ее спросим.

– Почему это мы должны спрашиваться у госпожи Крюковской, – обиделась Лариса Алексеевна. – Скажите, пожалуйста, какое начальство. Я желаю сама решать.

– Да она мне сказала, что если мы составим комитет, то она ходить не будет, а тем более вмешиваться в дела. Говорит, что это одна кукольная комедия, – выпалила Дудкина.

– Как вы смеете позволять себе передавать нам, – сцепилась с ней снова Лариса Алексеевна, – что госпожа Крюковская нас куклами считает. Это дерзость.

– Ничуть не дерзость, – заметил Бабочкин, – потому что по-старому лучше было.

– Ты, Бабочкин, все за свои старые, отжившие порядки стоишь! – съязвил Сергей Сергеевич.

– Потому покойнее было – меньше неурядицы.

– Зачем же ты с нами в комитете заседаешь? Сиди себе дома да точи веретена, если нравится, а нам не мешай.

– Как не мешай? Вы мной будете командовать да распоряжаться, а я дома сиди и молчи. Шалите! Прежде я начальству подчинялся, а своему брату подчиняться не хочу.

– Господа, господа, перестаньте, надо пьесу выбрать! – послышались голоса.

– Поставьте «Как поживешь, так и прослывешь» – я много раз Маргариту играла, – сказала Анфиса Львовна.

– Да что вы, Анфиса Львовна! Маргарита в чахотке умирает, а какая же вы чахоточная? – запротестовал Курский.

– Вы мне ходу не даете. Это все только интриги одни, боитесь, что меня вызывать больше, чем вас будут, – сквозь слезы произнесла она.

– Как интрига! Разве вы смеете товарищей в таких вещах обвинять, – напустился на нее Сергей Сергеевич. – Кто виноват, что вы состарились и растолстели, да видно и из ума выжили.

Щепетович громко расхохоталась.

– Меня оскорбляют, на что это похоже? Какие позволяют себе говорить даме пошлости! Вы на моих крестинах не были, чтобы мои года считать, а до моей полноты вам дела нет, – со злобными рыданиями кричала Анфиса Львовна.

Лариса Алексеевна продолжала неудержимо хохотать.

Дудкина с презрением уставилась на нее.

– Конечно, я дама видная, не селедка какая-нибудь, как другие, – подчеркнула она.

Щепетович так быстро вскочила со стула, что задела Курского по лицу.

– Это вы на мой счет? Я, по-вашему, похожа на селедку? Если я селедка, так вы кочан капусты!

– Я, я кочан! – взвизгнула Дудкина.

– А вы что толкаетесь и не извиняетесь, разве это прилично. Не умеете держать себя в обществе! – старался перекричать последнюю Сергей Сергеевич, обращаясь к Щепетович.

– Да что это наконец, господа! – вступился Бабочкин.

– И всегда скажу, что вы и на женщину-то не похожи! – не унималась Анфиса Львовна.

– Ну, конечно, вы только одна женщина… – вышел из себя Михаил Васильевич.

– Вы с какой стати вмешиваетесь? Она вам с какого бока припека? – напустилась на него Дудкина.

– Пожалуйста, Бабочкин, отделайте эту госпожу хорошенько, вступитесь за меня, а то она зазналась слишком! – подзадоривала его Щепетович.

– За вас никому не следует вступаться, когда вы сами делаете невежества и не извиняетесь! – продолжал наступать на нее Курский.

В это время в залу, никем не замеченный, проскользнул Вывих.

– Я знаю, почему вы ко мне придираетесь… Не удалось… – язвительно заметила Курскому Лариса Алексеевна.

– Что не удалось? Что вы этим хотите сказать? Говорите, говорите… – вспылил Сергей Сергеевич.

– А то, что вы за мной ухаживали…

– Вот что открывается. Какие пошлости про себя сообщают! – всплеснула руками Дудкина.

– Как вы смели про меня это сказать? Я человек женатый, на всякую не брошусь! – крикнул Курский. – Разве в пьяном виде, так кто же виноват, что вы с нами напиваетесь…

– Хорош комитет! – фыркнул на всю залу Вывих.