К тому времени, как Эразм Эразмович вышел в столовую умытый и причесанный, в вычищенном платье и сапогах, самовар уже кипел снова на столе.
– Здравствуйте, как почивали?.. – приветствовал он Настасью Лукьяновну.
– Благодарю вас… Прошу садиться… Вы с лимоном или со сливками?.. У нас густые, прекрасные.
– Ни с чем… – категорически объявил Строев, садясь на стул.
– Пустой… Как же это пустой… Может с вареньем, я прикажу…
– Не пью чаю.
– Так кофею?
– Не пью…
– Молока?
– В рот не беру.
– Что же вы кушаете?
– А вот, если вы вчерашний початый графинчик на стол поставить прикажете, рюмочку выпью… Отменная это у вас настойка… На чем только не расчухал…
– На тысячелистнике, но как же это с утра?
– Военная привычка.
– Вы же хотели… о деле-то.
– Не извольте беспокоиться, до вечера меня никакая настойка не сморит… После ужина только… тут же на боковую – походная привычка: где пьешь, там и спишь… хе, хе, хе…
Настасья Лукьяновна приказала подать водку и закусить.
– Черного хлеба с солью, по утрам больше ничего… Солдат.
Оля вышла и вскоре вернулась с подносом, на котором стоял графин с «настойкой на тысячелистнике», тарелка с черным хлебом и солонка с солью, и поставила все это перед Эразмом Эразмовичем.
– Дозволите-с? – обратился он к Насте, протягивая руку к графину.
– Кушайте на здоровье.
Дрожащей рукой наполнил Строев рюмку и медленно поднес ее ко рту, опрокинул ее в него, крякнул и круто посолив кусок хлеба, тоже отправил его в рот.
– Теперь и к делу… – начал он и вдруг остановился. Настасья Лукьяновна вся превратилась в слух.
– Дозвольте еще, чтобы не хромать… – совершенно неожиданно для нее, протянул он снова руку к графину.
– Пожалуйста! – нетерпеливо сказала она.
– Еще опрокидонт… – произнес Эразм Эразмович, налив другую рюмку и снова опрокидывая ее в горло… – Отменная настойка…
Он снова закусил хлебом с солью.
– Ты, девочка, выйди… – вдруг обратился он к стоявшей у притолоки двери Оле. – Молода еще все знать – скоро состаришься… Разговор будет у нас с Настасьей Лукьяновной, тебя не касающийся.
Девочка растерянно вперила свой взгляд на Настасью Лукьяновну.
– Выйди, Оля… – повторила ей последняя. Девочка, не сказав ни слова, вышла.
– Дело-то выходит у нас с вами, кралечка моя, казусное, как и приступить к нему не придумаешь.
Строев замолчал и задумался.
Настя положительно пронизывала его глазами, точно хотела прочесть в его голове таящиеся мысли.
– Оба мы, можно сказать, потерпели от одного человека – от моей жены.
Он остановился.
– От вашей жены? – переспросила, не ожидавшая такого оборота дела, молодая женщина.
– От нее самой, от прелестницы Маргариты.
– Маргариты?.. – повторила Настя.
Она вспомнила его вчерашние бессвязные речи, в которых он наряду с именем Николая Герасимовича поминал какую-то Маргаритку.
«Так это его жена!» – подумала она.
– От прелестницы Маргариты… – повторил в свою очередь Эразм Эразмович. – Прелестницей называю я ее не без основания, так как краше лицом и телом едва ли во всем подлунном мире найдется женщина. Вы вот красивы, слов нет, а она лучше.
– Лучше! – произнесла Настасья Лукьяновна.
– Не в пример лучше, но зато сердце у нее змеиное.
– Змеиное?
– Хуже-с змеи. Змея коли ужалит, ну, умрет человек, а эта на манер тарантула… ужалит, и начнет человек плясать, пляшет, пляшет, пока не дойдет до потери человеческого образа, как ваш покорнейший слуга. Хорошо-с? В зеркало на себя смотреть боюсь – вот какой. А был человеком. Лет пять-шесть тому назад служил в гвардии… в Петербурге, перед очами, так сказать. Денег вволю, на войне турок бил – на это время я в армию переходил – Георгия заслужил, на виду был у начальства, карьера. Стар, скажете. Нет, не стар, мне всего тридцать три года, а весь седой. Опыт старит, потому-то вчера я сказал вам, что в отцы гожусь. Стариком совсем стал, разбитый, расслабленный. А все она – тарантула, укусила, и пошел плясать, выплясался. Теперь вот таков, видите. Пью. В отставку из-за нее вышел. Дозвольте третью… – вдруг неожиданно прервал он свой рассказ и потянулся к графину.
– Кушайте, кушайте.
Эразм Эразмович выпил, не забыв перед тем провозгласить:
– Еще опрокидонт.
– Иду это я, золотая моя, лет шесть тому назад по Невскому проспекту, улица есть такая в Питере. Вы не бывали?
– Нет.