Происхождение украинского сепаратизма

Происхождение украинского сепаратизма
Николай Иванович Ульянов

Николай Иванович Ульянов (1904–1985) русский эмигрант, историк, профессор Йельского университета (США). Его книга, написанная сорок лет назад, сохранила свою актуальность в настоящее время. Объясняется это тем, что в отличие от многих книг на тему русскоукраинских отношений, Ульянов трактует ее не в парадно поверхностном ключе, а глубоко и серьезно, не только не обходя острых углов, но более всего на них и сосредотачиваясь.

Н.И. Ульянов обладает удивительным даром говорить понятно и просто о самых сложных вещах, живо и остроумно – о вещах печальных.

Николай Иванович Ульянов

Происхождение украинского сепаратизма

Чем замечательна книга Ульянова

В новой и новейшей истории России и Украины можно встретить немало имен политиков и идеологов, чьи слова и дела не способствовали развитию нормальных отношений между русскими и украинцами. Имя профессора Ульянова не принадлежит к их числу Его деятельность имела иной смысл. Значительную часть своей жизни он посвятил изучению сложной истории русско-украинских отношений и в особенности тех явлений и процессов, которые мешали их естественному и гармоничному развитию. Задача, прямо скажем, не из благодарных и мало кто за нее брался.

Советские историки не баловали население глубоким анализом украинской истории, а тем более чувствительных сторон истории русско-украинских отношений. Ни одной сколько-нибудь внятной и объективной книги на эту тему за годы советской власти в нашем отечестве не появилось. Впрочем, не так уж много внятных и объективных книг об этом появилось и в других отечествах. Та, что вы сейчас держите в руках, – пожалуй, редкое в этом плане исключение. А если учесть, что серьезных работ о русско-украинских отношениях не появилось и в последующие за распадом СССР годы, когда, казалось бы, стало возможно писать что угодно и о чем угодно, то книга, в которой Н.И. Ульянов обобщил результаты своей многолетней работы, вообще оказывается единственным привлекающим внимание исследованием на эту животрепещущую тему. По уровню таким же, как «Двести лет вместе» А. И. Солженицына на тему русско-еврейских отношений.

* * *

Единственная книга не может быть без недостатков. Тем более, что написана она сорок лет назад. Нет, она не устарела. Напротив, история развивалась таким прихотливым образом, что книга только набирала обороты актуальности. Дело не в этом… Но сначала несколько слов об ее авторе.

Николай Иванович Ульянов (1904–1985) – русский эмигрант, историк, писатель, профессор Йельского университета – одного из трех самых престижных и знаменитых университетов США (два других – Принстонский и Гарвардский). Лекции по русской истории он принципиально читал на русском языке, что вообще было не очень-то принято в престижных американских университетах. «Если хотят меня слушать – пусть учат русский язык». И представьте: учили и слушали.

Те, кто знали его лично, говорят, что он был необыкновенно талантлив, проницателен, энциклопедически образован. В частном письме видного деятеля эмиграции бывшего директора Института по изучению СССР Н.А. Троицкого читаем: «Он (Ульянов) меня поразил тем, что только он один схватил и изложил коротко идею, с которой я все и написал»[1 - Письмо к Г.Э. Шульцу от 5 марта 1973 г.].

Как и многие талантливые люди, Н.И. Ульянов отличался характером нелегким и неуживчивым. Такова и его книга. Написанная на огромном историко-документальном материале, научно документированная, она вместе с тем отличается нелицеприятной резкостью формулировок, иронией, доходящей порой до сарказма, открытым, порой даже вызывающим утверждением политических пристрастий ее автора. Перед нами монументальный научный труд и политический памфлет, слитые воедино.

Можно, конечно, отвлечься от иронического тона и полемического задора книги и рассматривать ее как чисто исследовательский труд. Книга и в этом случае не утратит своей безусловной ценности. Но, на мой взгляд, личность автора, его сарказм, его остроумие, его страстность в сочетании с прекрасным языком и классической простотой стиля, придают книге особый блеск и обаяние.

У истоков национальной идеи

Что касается собственно содержания книги, я выделил бы здесь три важнейшие проблемы, тщательно рассматриваемые Н.И. Ульяновым. Это, во-первых, корни украинского сепаратизма, которые он тесно увязывает с историей запорожского казачества. Во-вторых, вопрос государственности Украины. В-третьих, проблема национального языка.

Признаюсь сразу же: если по второму и третьему вопросу я в общем солидарен с Н.И. Ульяновым, то по первому я выступаю скорее его оппонентом.

Первая проблема исследуется в этническом и социальном аспекте. Н.И. Ульянов начинает с того, что подробно анализирует те силы, которые противостояли Руси – тогда еще Киевской Руси – на ранних этапах ее истории. Это хорошо известные степные народы – половцы и печенеги. Именно они убили из засады русского Киевского князя Святослава, когда он проходил днепровские пороги. Именно они пленили Новгород-Северского князя Игоря. И именно их потомки составили, по мысли Н.И. Ульянова, костяк того военно-политического сообщества, которое со временем превратилось в запорожское казачество. Вот как говорит он об этом в своей книге:

«Запорожское казачество давно поставлено в прямую генетическую связь с хищными печенегами, половцами и татарами, бушевавшими в южных степях на протяжении чуть не всей русской истории. Осевшие в Приднепровье и известные, чаще всего, под именем Черных Клобуков, они со временем христианизировались, русифицировались и положили начало, по мнению Костомарова, южнорусскому казачеству. Эта точка зрения получила сильное подкрепление в ряде позднейших изысканий, среди которых особенным интересом отличается исследование П. Голубовского. Согласно ему, между степным кочевым миром и русской стихией не было в старину той резкой границы, какую мы себе обычно представляем. На всем пространстве от Дуная до Волги, «лес и степь» взаимно проникали друг друга, и в то время как печенеги, торки и половцы оседали в русских владениях, сами русские многочисленными островками жили в глубине торкских кочевий. Происходило сильное смешение кровей и культур. И в этой среде, по мнению Голубовского, уже в киевскую эпоху стали создаваться особые воинственные общины, в составе которых наблюдались как русские, так и кочевые инородческие элементы».

Эту концепцию Н.И. Ульянов развивает и в дальнейшем, внося в нее этносоциальные уточнения:

«Фигура запорожца не тождественна с типом коренного малороссиянина, они представляют два разных мира. Один – оседлый, земледельческий, с культурой, бытом, навыками и традициями, унаследованными от киевских времен. Другой – гулящий, нетрудовой, ведущий разбойную жизнь, выработавший совершенно иной темперамент и характер под влиянием образа жизни и смешения со степными выходцами. Казачество порождено не южнорусской культурой, а стихией враждебной, пребывавшей столетиями в состоянии войны с нею».

Здесь хочется возразить Н.И. Ульянову: а кто же, как не запорожские казаки, оградили «коренного малороссиянина» от турецкого нашествия, грозившего полным уничтожением не только «культуры, быта, навыков и традиций, унаследованных от киевских времен», но и самого украинского населения? Кто, как не запорожцы во главе с гетманом Петром Сагайдачным выступили против турок в 1614, 1615, 1616, 1620 гг., а затем в 1621 г. в битве при Хотине остановили экспансию Османской империи на север? В этом решающем для судеб украинского народа сражении участвовало 40 тысяч запорожских казаков, многие из которых полегли на поле брани, а сам Сагайдачный был смертельно ранен. Кто, как не гетман Михаил Дорошенко, командовавший в Хотинской битве полком, продолжил дело Сагайдачного и, как и он, погиб в бою со ставленниками Османов в Крыму в 1628 г.?

Украинский народ еще в былые времена сложил героические песни о боевых походах Сагайдачного и Дорошенки («А по пид горою яром долиною казаки йдут»). К сожалению, у нас эти песни известны гораздо меньше, чем, скажем, французский или немецкий героический эпос («Песнь о Роланде», «Песнь о Нибелунгах»).

И еще: именно Сагайдачный, вопреки бешеному противодействию поляков, добился в 1620 г. восстановления на Украине православной иерархии, ликвидированной впоследствии Брестской унией. И тогда же, предвосхитив политику Богдана Хмельницкого, отправил в Москву посланцев с предложением реестрового запорожского войска служить России.

Все эти факты, несомненно, хорошо известные Н.И. Ульянову, остались вне его книги, а на первый план выплыли другие факты – пусть тоже имевшие место, относящиеся к быту и нравам Запорожской Сечи, – бандитизм, разгульный образ жизни, убийства гетманов и т. д. В определенные периоды так оно и было, но это характерно не только для запорожского казачества, но и для всех военно-политических сообществ на Западе и Востоке на раннем этапе их развития. Викинги или саксы в X–XI веках жили таким же организованным разбоем, как и запорожцы в XV–XVI веках, и этот образ жизни повсеместно порождал жестокость и разгул. Документы и художественные произведения раннего Средневековья дают на этот счет богатый материал.

«Тут он замахнулся кошелем, в котором было серебро, и ударил конунга по носу так, что у того вывалилось два зуба, а сам он свалился в беспамятстве», – это вполне обыденный эпизод из жизни прославленного викинга Фритьофа.

А вот как разогревают себя воинственной песней, отправляясь на очередной разбой, немецкие рыцари из Шенкенбаха:

«Ну, как себе на пищу доходы соберу?» – вопрошает рыцарь-запевала. И рыцари хором предлагают выход – совершить налет на франконских купцов:

Франконцы с их сумою —
Вот это дичь по мне.
В глухом бору вдвойне.

Затем хор прославляет свою разбойную удаль:

Как только дичь завидим,
Так не устанем гнать,
Со всех сторон нахлынем,
Мы – рыцарская рать.

Что же касается случаев убийства казаками своих гетманов, то даже в цивилизованном Риме в эпоху его заката римские легионы, превратившиеся в разнузданные банды, нередко убивали избранных ими же императоров…

Так или иначе, но по мере того, как запорожское казачество превращалось в мощную военно-политическую силу, оно всё больше распространяло свое влияние и свою власть на огромную территорию по обеим сторонам Днепра, населенную, главным образом, украинскими крестьянами. Большая часть крестьян, в конце концов, попала в крепостную зависимость от казачьей верхушки, так называемой «старшины» (см. главу «Захват Малороссии казаками»). И примерно в то же время в среде казачьей верхушки зародился сепаратизм как стремление оградить свои интересы от притязаний более сильных соседей – Польского и Московского государства.

От сепаратизма к самостийничеству

«Но независимой державой Украйне быть давно пора…» – такие слова вкладывает Пушкин в уста гетмана Ивана Мазепы. Удивительно, но исторические факты, которые приводит Ульянов, говорят о другом. Ни гетман, ни казачья верхушка, во многом изменившаяся со времен Сагайдачного и Хмельницкого, не стремились к национальному суверенитету Украины. Их цели были гораздо более земными: защитить свои интересы – интересы казачьей старшины – как высшего привилегированного сословия Украины. Не суть важно при этом кому формально, а точнее номинально, принадлежала Украина. Но вот если аппетиты номинальных властителей Украины становились слишком велики и их экономические притязания угрожали благополучию верхушки казачества, сразу же возникало стремление обособиться от верховной власти.

В этом собственно и состояла суть сепаратизма: не независимое государство, а лавирование между сильными соседями с тем, чтобы вовремя перейти в более выгодное подданство – из польского в московское, из московского, если надо, в турецкое[2 - Ульянов приводит любопытную деталь: оказывается, обсуждая на Переяславской Раде 1654 года вопрос о вхождении в подданство московскому царю, Богдан Хмельницкий и запорожское казачество втайне уже были данниками турецкого султана.]. Или шведское. Все эти процессы – то есть подлинную сущность сепаратизма – Ульянов раскрывает с исключительной последовательностью и доказательностью. Стоило бы процитировать здесь несколько страниц из его исследования, ибо емкость мысли ученого настолько высока, что пересказывать соответствующие фрагменты практически невозможно. Позволю себе лишь одну по необходимости пространную цитату, которая является, пожалуй, ключевой для понимания рассматриваемого вопроса:

«Москва, как известно, не горела особенным желанием присоединить к себе Украину. Она отказала в этом Киевскому митрополиту Иову Борецкому, отправившему в 1625 г. посольство в Москву, не спешила отвечать согласием и на слезные челобитья Хмельницкого, просившего неоднократно о подданстве. Это важно иметь в виду, когда читаешь жалобы самостий-нических историков на «лихих соседей», не позволивших, будто бы, учредиться независимой Украине в 1648–1654 гг. Ни один из этих соседей – Москва, Крым, Турция – не имели на нее видов и никаких препятствий ее независимости не собирались чинить. Что же касается Польши, то после одержанных над нею блестящих побед, ей можно было продиктовать любые условия. Не в соседях было дело, а в самой Украине. Там, попросту, не существовало в те дни идеи «незалежности», а была лишь идея перехода из одного подданства в другое. Но жила она в простом народе – темном, неграмотном, непричастном ни к государственной, ни к общественной жизни, не имевшем никакого опыта политической организации. Представленный крестьянством, городскими жителями – ремесленниками и мелкими торговцами, он составлял самую многочисленную часть населения, но вследствие темноты и неопытности, роль его в событиях тех дней заключалась только в ярости, с которой он жег панские замки и дрался на полях сражений. Все руководство сосредотачивалось в руках казачьей аристократии. А эта не думала ни о независимости, ни об отделении от Польши. Ее усилия направлялись, как раз, на то, чтобы удержать Украину под Польшей, а крестьян под панами, любой ценой. Себе самой она мечтала получить панство, какового некоторые добились уже в 1649 г., после Зборовского мира».

Существенно отметить, что сам Ульянов, раскрывая и, разумеется, осуждая узко эгоистическую сущность сепаратизма, отнюдь не был противником независимого украинского государства. Он с сожалением говорит о том, что в годы, когда в ряде восточноевропейских стран складывалась государственность, внутренние распри и анархия, господствовавшие в Запорожской Сечи, помешали этому процессу. Задавая себе вопрос, почему Украина не сделалась в то время самостоятельным государством, Ульянов пишет:

«Не здесь ли таится разгадка того, почему Украина не сделалась, в свое время, самостоятельным государством? Могли ли его создать люди, воспитанные в антигосударственных традициях? Захватившие Малороссию «казаченки» превратили ее как бы в огромное Запорожье, подчинив весь край своей дикой системе управления. Отсюда частые перевороты, свержения гетманов, интриги, подкопы, борьба друг с другом многочисленных группировок, измены, предательства и невероятный политический хаос, царивший всю вторую половину XVII века».

Можно указать еще на несколько мест из книги Ульянова, из которых ясно, что ее автор считал совершенно естественным развитие Украины в самостоятельное, независимое государство. Однако, как видим, ни в XV, ни в XVI, ни в XVII столетиях ни Украинского государства, ни даже самой идеи суверенной Украины не возникало.

Возникла эта идея много десятилетий спустя, уже после того, как Украина вошла в состав Российского государства.

После того, как произошло активнейшее взаимопроникновение и смешение русского и украинского этноса.

После того, как единое политическое, экономическое и культурное развитие привело к процветанию и русских, и украинцев.

Возникла в годы, когда Российская империя вступила в полосу предреволюционных потрясений.

Возникла как одна из маргинальных революционных идеологий, представляющих по сути не что иное как, причесанный под национально-освободительную идею, старый гетманский сепаратизм.

Возникла как отвлеченная умозрительная идея, сложившаяся в узком кругу интеллигенции и не имевшая ни поддержки, ни отклика в народе.

Эту-то идеологию и развенчивает Николай Иванович Ульянов, показывая, что она не имеет ни действительных исторических корней, ни политических оснований: