Встань и иди

– Товарищ капитан, – тон у командующего был недовольный, – что же это у вас за управление такое: карты нет, где находитесь, не знаете. Еще влезете на свою голову. Передайте комбату мой приказ: возвращайтесь в батальон и ждите комиссию. У вас потому и потери, что командование никудышное.

– Есть! – упавшим голосом ответил Григорий, осознавая, что стал причиной очередных неприятностей. На душе вдруг стало пусто и гадко.

Как Боков и предполагал, комбат сидел на БРДМ, бросив шлемофон на сиденье, и грохот двигателя заглушал рацию.

Колонна вернулась в Сурубай к полудню. Кишлак догорал. Изредка, то тут, то там бухали танковые пушки, раздирали горячий воздух пулеметные очереди. Солдаты расстреливали домашний скот, вьючных животных. Григорий возмутился – в нем вдруг проснулась заложенная в генах крестьянская рачительность. «Чем добру пропадать, так пусть лучше скот пойдет на кормежку солдатам». Два «Урала» съехали в вымоину. С десяток мулов, ишаков и овец загнали в кузов. Изрядно повозились с бурым быком. Костеря на чем свет бедное животное, солдаты все же затолкали его в кузов.

Основная колонна давно ушла в Джелалабад, а Боков медленно ехал в обозе, где волоком тащили «разутую» БМП. В пути бык вдруг сиганул через борт грузовика и задал стрекача. Но на голом плато укрыться ему было негде. «Урал» быстро нагнал животное, солдат набросил на его шею веревку для связывания пленных. Бык утихомирился, стоял, понурив лобастую голову с белой звездочкой посередине, тяжело поводя впалыми от бескормицы боками. Как его теперь заволочь в кузов – не представлял никто. Но расставаться с живым трофеем было жалко. Его обвязали веревками и с трудом втащили в кузов…

В батальоне их ждала комиссия – тринадцать полковников из штаба округа и армии. Зубов сразу сообразил, что дело пахнет жареным, заскочил на БРДМ с телохранителями и Рексом, крикнул на ходу:

– Боков, я поехал за развединформацией, а ты доложишь комиссии. Виноват в этой заварухе, сам и отдувайся.

У комбата было немало веских оснований для того, чтобы держаться подальше от проверяющих. Несмотря на его кипучую деятельность, дела в батальоне шли неважно. Взводы и роты день и ночь метались за призрачными тенями американских советников, которые вроде бы ходили вместе с мятежными отрядами. В этих метаниях подрывалась техника, гибли люди. Выходы практически не готовились.

Зубов раньше был политработником, прекрасным спортсменом и добился должности комбата тем, что умело организовывал показные занятия по рукопашному бою для начальства и заезжих журналистов. Тактику он не знал и не любил. Был уверен, что вполне достаточно его героического примера, чтобы подчиненные тоже действовали героически. А в последние дни у него возникло подозрение, что причина всех неудач – предательство офицеров штаба армии. Говорил об этом подчиненным без тени сомнения и требовал от Бокова, чтобы тот давал в штаб заведомо ложную информацию о месте предстоящих боевых действий подразделений батальона. А тот вполне отчетливо представлял последствия неудачи: комбат снова открестится, как это случилось со злополучным походом за дэшэка, а он будет крайним. Отвечать за сумасбродство Зубова Григорий не хотел, и он напечатал кипу бланков документов. Как только комбат собирался в очередной поход, подсовывал их ему на подпись.

Вот эти-то документы и листали проверяющие. В поисках недостатков они вывернули батальон буквально наизнанку. Начальник разведки армии полковник Стеклов выговаривал Григорию:

– Почему вы не учите командиров организации взаимодействия? Занятия с командирами взводов и рот не проводятся. Зарубите себе на носу: начальник штаба – это работа не с бумагами, а с людьми.

– Я полностью с вами согласен, – ответил Григорий. – Но с людьми мне мешает работать одно обстоятельство: одиннадцатого июня командующий армией издал приказ о снятии меня с должности. А комбат прямо сказал, чтобы я к личному составу и близко не подходил, поскольку любой может послать меня на три буквы и будет прав. Такой вот приговор! Мне в конце концов тоже надоело находиться в подвешенном состоянии: вроде бы сняли с должности, а вроде бы и нет. Роль батальонного дурика, который за все отвечает, но ни с кого не имеет права потребовать, меня абсолютно не устраивает. Единственное, о чем я хочу вас попросить, – ускорьте мой перевод.

– Не торопитесь, товарищ капитан. Я говорил с людьми и думаю, что зря вам хвоста накрутили. С приказом нелепость получилась. Вас на должность назначил командующий округом, а снимает командующий армией. Это явное превышение полномочий, и прокуратура этот приказ аннулирует. Так что есть большая вероятность, что вы останетесь в батальоне.

– Спасибо, товарищ полковник, – вырвалось у Григория.

Из комиссии командующего больше всех задал работы кадровик. И фамилия у него была ему под стать – Крутов. Полковник помахал перед носом Григория книгой учета личного состава, которую тот к стыду своему ни разу не удосужился проверить, и с неприязнью спросил:

– Сколько человек в вашем батальоне?

– Шестьсот.

– Вот и в ней должно числиться столько же. А у вас десять тысяч. Целая дивизия. За семь лет ни одного человека из списков не вычеркнули. Немедленно устраните это безобразие!

Григорий тут же принялся за работу и благодаря книге обнаружил, что служить ему довелось в том самом «мусульманском» батальоне, который штурмовал дворец Амина.

Глава 5. ДРУЗЬЯ—СОПЕРНИКИ

В штабную комнату заглянул дежурный по батальону, сказал Бокову:

– Товарищ капитан, вас к телефону ЗАС.

– Кто?

– Майор Быстров, из разведотдела армии.

При упоминании этой фамилии Бокова словно током ударило. Именно Сергей Быстров, красавец курсант, с которым сдружился в училище, а затем служили вместе в Забайкалье, стал причиной крушения его семейного счастья, разрыва с женой. Заныла еще свежая сердечная рана. Но, сдерживая эмоции, сказал:

– Капитан Боков слушает.

– Сейчас я вылетаю к вам, – предупредил Быстров, – отправь машину на аэродром.

– Сделаем, – сухо ответил Григорий и аккуратно положил трубку.

Ему до мельчайших подробностей вспомнилось недавнее прошлое. Он с семьей жил в офицерской гостинице, перестроенной на скорую руку из солдатской казармы. Тонкими перегородками ее разделили на комнаты, двери которых выходили в узкий, длинный, тускло освещенный коридор. Умывальник оставили общий, а туалет разгородили на две половины и посчитали, что офицерский быт устроен. Бесквартирные лейтенанты, привычные к казарменной жизни, радовались и этой крыше над головой. Они дневали и ночевали на службе, а жены были предоставлены сами себе. Некоторые со скуки погуливали, и это быстро становилось известно всем, кроме мужей. Григорий посмеивался над неудачниками, считал, что семейные неприятности случаются у людей неправильных, падких на чужое. Себя же таковым не считал. Но однажды он проснулся среди ночи и понял, что в постели один. Подумал, может, Надя на минутку вышла и быстро вернется. Но время шло, а она не появлялась. Зато возникло чувство тревоги. Тело начала бить нервная дрожь. «Ну, куда же она могла запропаститься?» Торопливо оделся, путаясь в штанинах, вышел в коридор, заглянул на всякий случай в умывальную комнату, в туалет – никого. «Где может быть жена в четыре часа ночи? Что делать? Ходить, стучаться по комнатам и спрашивать: нет ли у вас случайно моей Нади? Глупо и унизительно». Он встал за дверь умывальной комнаты так, чтобы просматривался весь коридор, и наблюдал, откуда же она появится?

Случилось то, чего он меньше всего ожидал. Надя вышла из холостяцкой Быстрова, запахивая на ходу полы коротенького халатика, и прошмыгнула в свою комнату. «Вот так друг-соперник! – внутри у Григория все кипело. – Вот так верная жена! – Значит, решила с двумя мужиками спать?».

Он медленно вошел в комнату, включил свет, чужим от волнения голосом спросил:

– Где ты была?

– В туалете, – начала было Надя, но тут же осеклась. Она поняла, что муж искал ее, видел, откуда она вышла.

Григорий с негодованием посмотрел в ее бесстыжие глаза, хлестко ударил по пухлой щеке с ямочкой, которую так любил целовать, и на розовой коже сразу заалели следы пощечины. В ярости он еще несколько раз ударил, выкрикивая: «За мою загубленную первую любовь! За поруганную честь семьи! За сына, которого ты лишаешь отца!»

Надежда молча сносила побои. Соображая, как укротить разбушевавшегося мужа, крикнула первое, что пришло на ум:

– Меня Сергей просил разбудить!

Как ни странно, ложь подействовала. Занесенная для очередного удара рука безвольно опустилась, и уже без злости Григорий спросил:

– Почему тебя? Что, больше его будить некому?

– Он же наш друг! Как ты мог подумать такое! – перешла в атаку Надя.

Григорию очень хотелось поверить в это спасительное вранье. Если согласиться с ним, то не придется разводиться с женой, которую любил. Развод – это пятно на биографии офицера спецназа и коммуниста. Ему стало стыдно за свою несдержанность, и он примирительно спросил:

– Так что же ты молчала?

– Так ты сразу руки распустил!

– Прости.

Чтобы загладить свою вину, он начал целовать ее в щеки, которые только что с ненавистью хлестал. Постель примирила их окончательно.

Но как ни старался Григорий выбросить увиденное из памяти, ничего не получалось. Закрывая глаза, он вновь видел Надежду, выбегающую из комнаты Быстрова, торопливо запахивающую на ходу халат. В одночасье исчезла радость безмятежной любви. Душа заболела подозрением в неверности. Только в служебной круговерти, в общении с подчиненными приходило успокоение, затихала душевная боль. Так все и тянулось. Наступили майские праздники. Стояло чудесное утро. Яркое солнце согрело землю, и она парила. После долгой зимы со свирепыми забайкальскими ветрами и метелями уже не верилось, что снова наступит весна. Григорий стоял на крыльце гостиницы, наслаждаясь солнечным теплом, полной грудью вдыхал пахнущий прелыми листьями и разогретой землей воздух. Из блаженного полузабытья его вывел звонкий женский голос:

– Привет, землячок! С праздником! – ласково улыбнулась ему соседка по общежитию Людмила Козырь. Она тоже была родом из станицы Крымской. Ее муж, прапорщик, погиб нелепой смертью: его задавил обледеневший прицеп, в который жильцы сбрасывали мусор. Пытаясь подцепить его к машине, не смог удержать на скользком склоне и угодил под колеса.

– И тебя – с Первомаем! – ответил Григорий приветливо.

На ее веснушчатом лице вдруг заиграла вызывающая улыбка:

– Смотрю я на тебя, Гришка, и удивляюсь. Всем хорош мужик, да жену себе выбрал никудышную.

– Чем же тебе моя Надя не сподобилась? – настороженно спросил он.