Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей

К.В. Лебедев. Пожалование из рядовых сокольников в начальные по «Уряднику сокольничья пути» в присутствии царя Алексея Михайловича

Положено было в мае отправиться на войну самому государю. Прежде всего Алексей Михайлович счел нужным посетить разные русские святыни, отправил вперед себя икону Иверской Божией Матери, а 18 мая выступил в сопровождении дворовых воевод. В воротах, через которые шел государь из Москвы, устроены были возвышения, обитые красным сукном (рундуки), с которых духовенство кропило святой водой государя и проходивших с ним ратных людей[109 - Главная масса войска по-прежнему в то время состояла все еще из дворян и детей боярских, которых наследственно верстали в службу, наделяя поместным окладом и денежным жалованьем и оставляя из двух сыновей одного в семье. За ними следовали стрельцы (пешее войско), тогда получавшие, как мы сказали выше, все более и более значения. Царь Алексей Михайлович особенно отмечал их, давал им право на беспошлинные промыслы, жаловал землей, сукнами и пр. Стрельцы разделялись на приказы от 800 до 1000 человек в каждом (всего приказов было 20). Приказы находились под начальством голов, полковников, полуголов, сотников, пятидесятников и десятников. Кроме жалованья, собираемого со всего государства деньгами, им доставлялись хлебные запасы, особый побор под названием «стрелецкого хлеба». За стрельцами следовали казаки (конное войско), которым давали дворовые места и пахотные земли, свободные от всяких налогов. Они состояли под управлением атаманов, сотников и есаулов и расселены были по украинным городам казачьими слободами. Находившиеся при орудиях назывались «пушкарями». Тогда появились особые конные отделы войск под названиями «рейтаров» и «драгун», которые набирались из разных еще не служивших людей, преимущественно служилого сословия. Они разделялись на полки; иные имели поместья, а другие получали по 30 рублей в год; в мирное время они должны были иметь собственную лошадь и вооружение – карабины и пистолеты. Их подвергали правильному обучению, которым занимались иноземцы, носившие чины полковников, полуполковников, майоров и ротмистров; среди последних начали появляться русские незнатные люди. В то время был устроен новый отдел войска под названием «солдат». В 1649 году завели солдатские полки в заонежских погостах и в Старорусском уезде. Они набирались из жителей со двора по человеку, а с больших семей – и больше (в возрасте от двадцати до пятидесяти лет), и за это волости, из которых они набирались, освобождались от платежа данных и оброчных денег. Солдаты получали содержание и денежное жалованье и разделялись на полки, а полки – на роты пешие и конные; солдаты были вооружены мушкетами и шпагами и состояли под начальством иноземных офицеров, которые обучали их ратному строю. Перед началом войны в 1653 году приказали усилить солдатское войско, записывая в него разных родственников, служивших у стрельцов, казаков, посадских, а также разных захребетников, гулящих людей. Велели сделать списки всех таких людей и половину из них зачислить в солдаты. Затем обращали в солдат детей, братьев и племянников дворян и детей боярских, еще не служивших нигде. Им предоставлялось или идти в солдаты, или быть выключенными из служилого сословия. Старые солдаты отпускались на земледельческие занятия, но не исключались вовсе из службы. Это устройство стало зародышем регулярного войска в России. Сначала в нем встречался разный сброд: и татары, и немцы, и др.].

Война 1654 года шла так успешно, как ни одна из прежде бывших войн с Польшей и Литвой; однако благодушная натура Алексея Михайловича неприятно сталкивалась с обычным лукавством, свойственным московскому характеру окружавших его лиц. Сам царь сознавал это и писал Трубецкому: «С нами едут не единодушием, наипаче двоедушием как есть оболока: овогда благопотребным воздухом и благонадежным и уповательным явятся, овогда паче же зноем и яростью и ненастьем всяким злохитренным обычаем московским явятся… Мне уже Бог свидетель, каково ставится двоедушие, того отнюдь упования нет… все врознь, а сверх того сами знаете обычаи их». Но более всего смущало царя то, что пока он находился в войске, осенью распространилась по Московскому государству страшная зараза. Царица с детьми бежала из Москвы в Колязин монастырь. В Москве была огромная смертность. Болезнь уничтожила большую часть жителей во многих городах[110 - В «Истории» Соловьева, т. X, стр. 371–372, сообщается любопытное количество умерших от заразы в то время. До какой степени она свирепствовала в Москве, можно видеть из того, что в Чудове монастыре умерли 182 монаха, осталось 26; в Вознесенском – умерли 90 монахинь, осталось 38… в боярских дворах у Бориса Морозова умерли 343 человека, осталось 19; у князя Трубецкого умерли 270 человек, осталось 8… В Кузнецкой черной сотне умерли 173 человека, осталось 32; в Новгородской сотне умерли 438, осталось – 72 человека. В Калуге умерли 1836 посадских людей, осталось 777; в Кашинском уезде умерли 1839 человек, осталось 908; в Переяславле-Рязанском умерли 2583 человека, осталось 434; в Переяславле-Залесском умерли 3627 человек, осталось 939; в Туле умерли 1808 человек, осталось 760 (мужского пола); в Торжке, Звенигороде, Угличе, Суздале, Твери количество умерших было меньше оставшихся; в Костроме и Нижнем болезнь свирепствовала так же сильно.]. Люди от страха разбегались куда попало, а кто-то, пользуясь общим переполохом, пустился на воровство и грабеж. Бедствия этим не закончились. Зараза появлялась и в следующие два года; правительство приказывало устраивать на дорогах заставы с тем, чтобы не пропускать уезжавших из зараженных мест, но это мало помогало, так как всякого пропускали на веру, хотя за обман положена была в этом случае смертная казнь, равно как и за общение с зачумленными. После смерти зачумленных сжигали их платье и постели; дворы, где случалась смерть, оставляли на морозе, а через две недели велели топить можжевельником и полынью, считая, что этим разгоняется зараза.

А.П. Рябушкин. Пир царя Алексея Михайловича в Отъезжем поле

Война продолжалась успешно и в следующие годы. Польше, по-видимому, приходил конец. Вся Литва покорилась царю; Алексей Михайлович титуловался великим князем литовским; непрошеный союзник шведский король Карл Густав завоевал все коронные польские земли. Вековая распря Руси с Польшей тогда разрешалась.

Польшу можно было спасти, только перессорив ее врагов между собой и склонив одного из них к примирению с поляками. За это дело взялась Австрия, которая как католическая держава вовсе не хотела, чтобы католическая Польша оказалась добычей протестантов и схизматиков. Между царем и Швецией возникали уже недоразумения, и еще до начала войны московское правительство не могло быть довольно поведением шведского правительства по отношению к самозванцу Тимошке Анкудинову.

Этот искатель приключений, родом из Вологды, московский подьячий, вздумал повторить старую историю самозванцев; вместе со своим товарищем Конюховским убежал он из Москвы в Литву, а оттуда – в Константинополь и назвался Иваном, небывалым сыном царя Василия Шуйского. Не найдя помощи у турок, Тимошка ушел в Италию, побывал в Риме, прикидывался ревностным католиком. Но и в Италии ему не было удачи. Пошатавшись по разным землям, Анкудинов пристал к Хмельницкому, проживал сначала в Чигирине, а потом в лубенском Мгарском монастыре, пользуясь тем покровительством, какое казаки оказывали всегда бродягам. В 1651 году Тимошка из опасения, чтобы Хмельницкий его не выдал, оставил Малороссию и очутился в Стокгольме. Московское правительство узнало об этом и требовало от шведского правительства выдачи самозванца, но безуспешно. Русский посланник Головин при посредничестве русских торговых людей захватил было Конюховского, товарища Тимошки, но королева Христина приказала его выпустить. Через некоторое время другому русскому гонцу, Чилищеву, удалось поймать Конюховского в Ревеле и привезти в Москву, но Тимошку шведы укрыли; Анкудинов ушел в Голштинию, и только тамошний герцог Фридрих приказал его выдать. Его четвертовали в Москве в конце 1653 года.

Другого рода недоразумения между Москвой и Швецией, поважнее прежних, возникли при Карле Густаве, преемнике Христины. В то время, когда Алексей Михайлович считал себя полным обладателем Литвы и титуловался великим князем литовским, гетман литовский Януш Радзивилл отдался шведскому королю в подданство, а шведский король обещал возвратить ему и другим панам литовским их владения, уже занятые московскими войсками. Это сочтено было за попытку отнять у русских их достояние, приобретенное оружием, за покушение, которое могло, как тогда казалось, повториться и в будущем. Кроме того, шведский полководец Делагарди, призывая литовцев к подданству шведскому королю, отзывался неуважительно о царе. В конце 1655 года в Москву приехал императорский посланник Алегретти, человек очень ловкий, родом рагузский славянин, знавший по-русски, прибыл, по-видимому, с придуманной заранее целью произвести раздор между Россией и Швецией.

В то время, в ноябре, царь возвратился из похода. Его въезд в Москву и на этот раз послужил поводом к торжеству. Патриарх в сопровождении двух гостей, александрийского и антиохийского патриархов, с собором духовенства со множеством образов встречали царя, который шел пешком по городу в собольей шубе, с белой покрышкой без шапки, с одной стороны сопровождаемый сибирским царевичем, а с другой – боярином Ртищевым; перед ним шествовало множество юношей, которые держали в руках листы бумаги и пели. Так государь при колокольном звоне и выстрелах из пушек, отнятых у неприятеля, достиг Лобного места и приказал спросить весь мир о здоровье. Вся густая толпа народа закричала «многие лета» государю и поверглась на землю.

В эти-то дни царского торжества ловкий императорский посланник подействовал на бояр и раздражил их против Швеции. Он представлял, что шведский король уже и тем показал свое нерасположение к царю, что напал на поляков в то время, когда царь воевал с ними. Алегретти вооружал русских бояр и против Хмельницкого, намекал, что рано или поздно Хмельницкий изменит и отдастся Швеции, потому что и теперь уже находится в приязни со шведским королем. От имени своего государя Алегретти предлагал посредничество в примирении с Польшей и вместе с тем замечал, что папа, цезарь, французский и испанский короли и все государи католической веры вступятся за единоверную Польшу, если придется спасать ее существование. Представившись государю 15 декабря, Алегретти среди прочих даров поднес ему миро Святого Чудотворца Николая.

Наущения и советы Алегретти оказали действие: окольничий Хитров и думный дьяк Алмаз Иванов в переговорах с приехавшим польским послом Петром Галинским дали обязательство из уважения к просьбе императора Фердинанда прекратить войну с Польшей, назначить съезд для мирных переговоров и объявить войну Швеции, если шведский король будет нарушать мирный договор. Шведский посол Густав Бельке с товарищами с конца 1655 по 1656 год жил в Москве безвыездно, стараясь устранить недоразумения; но бояре со своей стороны придирались к нему всеми способами с явным намерением довести дело до войны, упрекали короля за принятие литовских городов, доставшихся царю, за сношения с казаками будто с целью отвлечь их от царя и привлечь в подданство Швеции и пр. В мае 1656 года в Москве стали умышленно стеснять шведское посольство и держать как в плену; наконец 17 числа объявили, что мирное докончание нарушено со шведской стороны. Царя Алексея Михайловича более всего расположило к войне со Швецией то, что и патриарх Никон был за эту войну из вражды к протестантству.

Бояре XVII столетия (по А. Олеарию)

Владимирская церковь в Москве

Война со Швецией началась удачно в Ливонии; русские взяли Динабург и переименовали его в Борисоглебов; взяли Кокенгаузен и переименовали его в Царевичев-Димитриев; взяли, наконец, Дерпт, но не могли взять Риги, потерпели поражение и после двухмесячной осады, при которой находился сам царь, удалились из Ливонии. Между тем в Вильне еще с июня начались переговоры с Польшей. Московские политики думали, что теперь путем переговоров можно с Польшей сделать все, что угодно; от царского имени велено было разослать по Литве грамоту о собрании сеймиков, на которых при рассуждении о делах иметь в виду, что царь не уступит Великого княжества Литовского, и стараться непременно, чтобы после Яна Казимира избран был польским королем московский государь или его сын. С такими требованиями явились на виленский съезд московские послы – князь Никита Иванович Одоевский с товарищами. Цезарский посланник Алегретти был на этом съезде в качестве посредника и оказался совершенно на стороне Польши; он отклонял поляков от избрания царя. Поляки со своей стороны стали смелее, когда увидели, что их враги поссорились между собой. Наконец в октябре виленская комиссия постановила договор, по которому поляки обещали добровольно избрать Алексея Михайловича на польский престол, а царь обещал возвратить земли, отлученные от Речи Посполитой, кроме тех, что прежде принадлежали московским государям. Ничто не могло быть неразумнее этого договора: Московское государство разом лишало себя того, что уже было в его руках. Поляки никогда искренно не думали избирать московского государя на свой престол: московский государь и шведский король перестали быть им страшны в той мере, как прежде; вдобавок виленский договор произвел разлад между Москвой и Малороссией. Сам Хмельницкий, хотя не отпал совершенно от царя, но был так сильно огорчен и раздражен, что от огорчения умер. В Малороссии распространилось недоверие к московскому правительству. Виленский договор не мог иметь силы: прежде чем он был утвержден сеймом, поляки умышленно тянули окончание этого дела, пока наконец в сентябре 1659 года преемник Хмельницкого Выговский заключил договор с Польшей в ущерб Москве. Надеясь теперь снова прибрать казаков к рукам, поляки перестали уже манить московского царя лестными обещаниями. Комиссары с обеих сторон снова съехались в Вильне, толковали о мире, но соглашались мириться с Москвой не иначе, как только на основании Поляновского договора, и в то же время польские войска предприняли неприятельские действия против русских.

В литовских областях эта война началась неудачно для поляков. Князь Юрий Долгорукий победил и взял литовского гетмана Гонсевского. Затем и в Малороссии дела пошли не «на корысть полякам». Выговскому хотя и удалось было при помощи крымцев разбить московское войско под Конотопом, но народ малорусский не разделял планов Выговского и его соумышленников, прогнал Выговского и избрал нового гетмана Юрия Хмельницкого на условиях повиновения московскому государю. Это произошло в 1659 году, но с 1660 года начались несчастья для Московского государства с двух сторон. В Литве московский военачальник князь Иван Хованский 18 июня был разбит наголову, потерял весь обоз и множество пленных. Литовские города, находившиеся уже в руках московских воевод, один за другим сдавались королю. Сам Ян Казимир осадил Вильну; тамошний царский воевода князь Данило Мышецкий решил лучше погибнуть, чем сдаться, но был выдан своими и казнен королем за жестокости, как повествуют поляки. Еще хуже шли дела в Малороссии: в октябре боярин Василий Борисович Шереметев был разбит, взят в плен поляками и изменнически отдан татарам. Современники поляки заявляли, что если бы тогда в польском войске была дисциплина и если бы поляки вообще действовали дружно, то не только отняли бы все завоеванное русскими, но покорили бы саму Москву.

Нелепая война со Швецией приостановилась еще в 1657 году. Сам Карл Густав через своих послов, задержанных в Москве перед объявлением войны, предлагал Алексею Михайловичу мир и соглашался титуловать его великим князем литовским, волынским и подольским. Московское правительство приостановило военные действия против шведов, но не вступало в переговоры с ними до весны 1658 года; наконец оно назначило для этой цели боярина князя Ивана Прозоровского и думного дворянина Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина. Последний был официально товарищем Прозоровского, но пользовался особым доверием государя. Царь поручал ему лично вести все дело и сообщаться с ним секретно через приказ Тайных дел. Русские послы больше двух лет тянули дело. Они то спорили со шведскими послами о месте переговоров, то ссорились между собой. Нащокина не терпели ни его главный товарищ Прозоровский, ни воевода Хованский, которому надлежало с войском охранять посольский съезд; шведы также не любили Нащокина, потому что не надеялись на его уступчивость и считали его приверженцем поляков. Между тем шведский король Карл Густав умер, а его преемник король Карл XI в мае 1660 года поспешил заключить в Оливе мир с Польшей, по которому Польша уступила Швеции Ливонию. Понятно, что после того шведы стали неуступчивее, а военные дела Москвы с Польшей пошли как нельзя хуже для первой. Нащокин по царской милости уже не занимал второстепенного места в посольстве, а получил звания великого посла и начального воеводы. Он, однако, уклонился от дела, которое не могло быть окончено с пользой для государства, и боярин князь Иван Прозоровский, назначенный вновь главным послом, заключил в июне 1661 года вечный мир в Кардиссе (между Дерптом и Ревелем), по которому уступил Швеции взятые Московским государством города в Ливонии; затем отношения между Москвой и Швецией возвратились к условиям Столбовского мира.

Война со Швецией не принесла никакой выгоды, а напротив, сбила Московское государство с того пути, по которому оно так удачно пошло было в деле векового спора за русские земли, захваченные Польшей.

Затруднения московского правительства не ограничивались одними военными неудачами. Внутри государства господствовало расстройство и истощение. Война требовала беспрестанного пополнения ратных сил; служилых людей то и дело собирали и отправляли на войну; они разбегались; сельские жители разных ведомств постоянно поставляли даточных людей, поэтому край лишался рабочих рук; народ был отягощен налогами и повинностями; поселяне должны были возить для продовольствия ратным людям толокно, сухари, масло; торговых и промышленных людей обложили десятой деньгой, а в 1662 году на них наложили пятую деньгу. Налоги эти производились таким образом: в посадах воеводы собирали сходку, которая избирала из своей среды окладчиков; эти окладчики окладывали прежде самих себя, потом всех посадских по их промыслам сообразно сказкам, подаваемым самими окладываемыми лицами; причем происходили нескончаемые споры и доносы друг на друга. Тяжела была эта пятая деньга, но финансовая проделка, к которой прибегло правительство, думая поправить денежные дела, произвела окончательное расстройство. Правительство, желая накопить как можно больше серебра для военных издержек, приказало всеми силами собирать в казну ходячие серебряные деньги и выпустить вместо них медные копейки, денежки, грошовики и полтинники. Чтобы привлечь к себе все серебро, велено было собирать недоимки прошлых лет, а равно десятую и потом пятую деньгу не иначе, как серебряными деньгами, ратным же людям платить медью. Вместе с тем правительство издало распоряжение, чтобы никто не смел поднимать цены на товары и чтобы медные деньги ходили по той же цене, как и серебряные. Но это оказалось невозможным. Стали на медные деньги скупать серебряные и прятать их; этим подняли цену серебра, а затем поднялись цены и на все товары. Служилые люди, получая жалованье медью, должны были покупать себе продовольствие по дорогой цене. Кроме того, легкость производства медной монеты тотчас искусила многих: головы и целовальники из торговых людей, которым был поручен надзор за производством денег, привозили на денежный двор свою собственную медь и изготавливали из нее деньги; помимо того денежные мастера, служившие на денежном дворе (всякие серебряники, оловянщики, медники), делали тайно деньги у себя в погребах и выпускали в народ; таким образом медных денег оказалось больше, чем было нужно. В одной Москве выпустили поддельной монеты на 620 000 рублей. Медные деньги были пущены в ход в 1658 году и к 1 марта 1660 года дошли до того, что на рубль серебряных денег нужно было прибавить десять алтын; к концу того же года прибавочная цена дошла до 26 алтын 4 деньги; в марте 1661 года за рубль серебряных денег давали два рубля медью, а летом 1662 года повысилась ценность серебряного рубля до 8 рублей медных. Правительство казнило нескольких делателей медной монеты: им отсекали руки и прибивали к стене денежного двора, заливали растопленным оловом горло. Но тут распространился слух, что царский тесть Милославский и любимец Матюшкин брали взятки с преступников и выпускали их на волю. По Москве стали ходить подметные письма; их прибивали к воротам и стенам.

Скит Никона в Воскресенском Ново-Иерусалимском монастыре

25 июля, когда царь был в селе Коломенском, в Москве на Лобном месте собралось тысяч пять народу. Стали читать во всеуслышание подметные письма. Толпа закричала: «Идти к царю требовать, чтобы царь выдал виновных бояр на убиение!» Бывшие в Москве бояре поспешно дали знать Алексею Михайловичу. Одна часть народа бросилась грабить в Москве дома ненавистных для них людей, другая, еще большей толпой, двинулась в село Коломенское, но без всякого оружия. Царь был у обедни. Когда к нему пришла весть о московской смуте, он приказал Милославскому и Матюшкину спрятаться у царицы, а сам остался до конца богослужения. Выходя из церкви, он встретил толпу, которая бежала к нему с криком и требовала выдачи тестя и любимца. Царь ласково стал уговаривать москвичей и обещал учинить сыск. «А чему нам верить?» – кричали мятежники и хватали царя за пуговицы. Царь обещался им Богом и дал им на своем слове руку. Тогда один из толпы ударил с царем по рукам, и все спокойно вернулись обратно в Москву. Немедленно царь отправил в столицу князя Ивана Андреевича Хованского, велел уговаривать народ и обещал приехать в тот же день в Москву для розыска. В это время москвичи ограбили дом гостя Шорина, тогда собиравшего со всего Московского государства пятую деньгу на жалованье ратным людям и поэтому опротивевшего народу. Гостя не было тогда в Москве; мятежники схватили его пятнадцатилетнего сына, который оделся было в крестьянское платье и хотел убежать. Приехал Хованский, стал уговаривать толпу.

Москвичи закричали: «Ты, Хованский, человек добрый, нам до тебя дела нет! Пусть царь выдаст изменников своих бояр». Хованский отправился назад к царю, а вслед за ним толпа, подхватив молодого Шорина, бросилась из города в Коломенское. Мятежники страхом принудили молодого Шорина говорить на своего отца, будто он уехал в Польшу с боярскими письмами. Федор Федорович Куракин с боярами, которым была поручена Москва, выпустив из города эту толпу, приказали запереть Москву со всех сторон, послали стрельцов останавливать грабеж и наловили до 200 человек грабителей, а потом отправили в Коломенское до трех тысяч стрельцов и солдат для охраны царя.

Толпа, вышедшая из Москвы с Шориным, встретилась с той толпой, которая возвращалась от царя, и уговорила последнюю снова идти к царю. Мятежники ворвались на царский двор; царица с детьми сидела запершись и была в большом страхе. Царь в это время садился на лошадь, собираясь ехать в Москву. Нахлынувшая в царский двор толпа поставила перед царем Шорина, и несчастный мальчик из страха начал наговаривать на своего отца и на бояр. Царь в угоду народу приказал взять его под стражу и сказал, что тотчас едет в Москву для сыску. Мятежники сердито закричали: «Если нам добром не отдашь бояр, то мы сами их возьмем по своему обычаю!» Но в это время царь, увидев, что к нему на помощь идут стрельцы из Москвы, закричал окружавшим его придворным и стрельцам: «Ловите и бейте этих бунтовщиков!» У москвичей не было в руках никакого оружия. Они все разбежались. Человек до ста в поспешном бегстве утонуло в Москве-реке; много было перебито. Московские жители всяких чинов, как служилые, так и торговые, не приставшие к этому мятежу, отправили к царю челобитную, чтобы воров переловить и казнить. Царь в тот же день приказал повесить до 150 человек близ села Коломенского; других подвергли пытке, а потом отсекали им руки и ноги. Менее виновных били кнутом и клеймили раскаленным железом буквой «б» (то есть бунтовщик). Последних сослали на вечное житье с семьями в Сибирь, Астрахань и Терк (город, уже не существующий на реке Терек). На другой день прибыл царь в Москву и приказал по всей Москве на воротах повесить тех воров, которые грабили дома. По розыску оказалось, что толпа мятежников состояла из мелких торгашей, боярских холопов, разного рода гулящих людей и отчасти служилых, именно рейтар. В числе виновных пострадали и невинные. Медные деньги продолжали еще быть в обращении целый год, пока наконец дошло до того, что за рубль серебряный давали 15 рублей медных. Тогда правительство уничтожило медные деньги и опять были пущены в ход серебряные.

Понятно, что при таких настроениях, охватывавших все стороны общественной жизни, желанием правительства было помириться с Польшей во что бы то ни стало. Первая попытка к этому была сделана еще в марте 1662 года; но польские сенаторы надменно отвечали, что мира не может быть иначе, как на основании Поляновского договора. Тяжело было на это решиться – потерять плоды многолетних усилий, отдать снова в рабство Польше Малороссию и потерпеть крайнее унижение. Но и противной стороне не во всем была удача. В 1664 году король Ян Казимир попытался отвоевать Малороссию левого берега Днепра и не успел, потерпев поражение под Глуховым. В Малороссии происходили междоусобия и неурядицы, но полякам все-таки было мало на нее надежды. Московские ратные люди, правда, успели своими насилиями и бесчинством поселить раздражение против великороссов, а безрассудное поведение московского правительства заставляло все более и более терять к нему доверие, но тем не менее малороссийский народ считал польское владычество самым ужасным для себя бедствием и отвращался от него с ожесточением. Поляки не в силах были сладить с казаками одни, и если бы московское правительство уступило всю Малороссию Польше, то последней удержать ее за собой не было бы возможности. Это обстоятельство заставляло поляков, несмотря на упоение своими успехами, быть податливее на московские предложения. Королевский посланник Венцлавский договорился в Москве с Ординым-Нащокиным устроить съезд послов. С московской стороны были назначены князь Никита Иванович Одоевский, князья боярин Юрий и окольничий Дмитрий Алексеевич Долгорукие; к ним приданы были думные дворяне, в числе которых состояли Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин и дьяк Алмаз Иванов. С польской стороны были комиссары коронный канцлер Пражмовский и гетман Потоцкий.

С.И. Васильковский. Богдан Хмельницкий

Душой этого важного начинавшегося дела являлся Ордин-Нащокин. Этот человек еще прежде был расположен к Польше, он отчасти проникся польским духом, с увлечением смотрел на превосходство Запада и с презрением отзывался о московских обычаях. Был у него сын Воин. Отец поручил его воспитание польским пленникам, и плодом такого воспитания было то, что молодой Ордин-Нащокин, получив от царя поручение к отцу с важными бумагами и деньгами, ушел в Польшу, а оттуда во Францию. Поступок был ужасный по духу того времени: отец мог ожидать для себя жестокой опалы, но Алексей Михайлович сам написал ему дружеское письмо, всячески утешал в постигшем его горе и даже к самому преступнику, сыну его, относился снисходительно: «Он человек молодой, – писал царь, – хощет создание Владычне и руку его видеть на сем свете, яко же и птица летает семо и овамо и, полетав довольно, паки к гнезду своему прилетит. Так и сын ваш воспомянет гнездо свое телесное, наипаче же душевное привязание ко св. купели, и к вам скоро возвратится». Афанасий Нащокин был столь же привязан к Польше, сколь предубежден против Швеции. Он считал шведов естественными, закоренелыми врагами Руси и, напротив, союз с Польшей – самым спасительным делом. Явно находясь под влиянием поляков, он повторял царю то, что много раз высказывали поляки: Московское государство в союзе с Польшей может стать страшным для басурман. Нащокин не терпел казаков и советовал прямо возвратить Малороссию Польше. На первый раз благочестивый царь возмутился мыслью об отдаче Польше казаков и, отправляя посольство из Москвы, только в крайнем случае соглашался сделать Днепр границей между Польшей и Московским государством.

Начались съезды уполномоченных; они то прерывались, то опять возобновлялись. Московские послы предлагали то одно, то другое; польские стояли на одном, чтобы не уступать ни пяди земли. Заключили только перемирие до июня 1665 года. После его истечения переговоры были отложены до мая 1666 года и начались в то время в деревне Андрусове над рекой Городней. На этот раз Нащокин был уже главным послом. Его сын Воин возвратился из-за границы, и по просьбе отца царь простил его: так любил царь Афанасия Нащокина. Оказалось, что заключить так называемый вечный мир, как сначала предполагали, было слишком трудно. Мешали этому главным образом казаки, потому что не хотели ни за что идти под власть Польши, не прекращали военных действий против поляков и после заключения мира вскоре втянули бы в войну обе державы. Притом же Московскому государству после недавних успехов было слишком тяжело отрекаться на вечные времена от прав на русские земли. Царь решительно был против этого.

В конце переговоров усиленно спорили за Киев; Нащокин убеждал царя уступить и Киев. Он смотрел на него не более, как на порубежный город, указывал, что в данное время в Московском государстве уменьшились доходы, нечем давать жалованье ратным людям; денег мало; турки и татары угрожают овладеть Малороссией, а на верность казаков нельзя полагаться. Когда наконец на исходе 1666 года Нащокин известил, что если не будет заключено перемирие, то польские войска войдут в Смоленский уезд, царь согласился на уступки. В то время заднепровский казацкий гетман Дорошенко, напрасно хлопотавший перед царем, чтобы не допустить русских до примирения с Польшей, призвал татар и начал ожесточенную борьбу с поляками. Татары разорили польские области и увели до 100 000 пленных. Это событие было признано польскими комиссарами за главное препятствие к вечному миру. Они боялись, что если будет заключен вечный мир, то это озлобит турок и татар. 12 января 1667 года заключили перемирие на 13 лет, до июня 1680 года. Днепр назначен был границей между русскими и польскими владениями; Киев оставлен за Россией только на два года, а на удовлетворение шляхте, разоренной казаками, царь обещал миллион злотых. Когда потом в Москве утверждалось это перемирие, Нащокин и польские послы пришли обоюдно к сознанию необходимости обоим государям, русскому и польскому, общими силами усмирить казаков. Нащокин ненавидел их потому, что считал их беспокойными мятежниками. Такой взгляд совпадал с теми понятиями, какие человек этот составил себе о государственных порядках. Он с презрением отзывался о голландцах, называл их мужиками и, услышав, что французский и датский короли соединялись с голландцами против Англии, называл их безрассудными именно за то, что вступают в союз с республиканцами. «Надобно бы, – говорил он, – соединиться всем европейским государям, чтобы уничтожить все республики, которые есть не что иное, как матери ересей и бунтов».

Андрусовский мир считался в свое время успехом. Действительно, Россия приобрела то, чем владела до Смутного времени, и даже несколько больше; но эти приобретения были слишком ничтожны по сравнению с потерей нравственного значения государства. Достигнув цели стремления многих веков, овладев почти добровольно теми древними областями, где начиналась и развивалась русская жизнь, потерять все это – было большой утратой и унижением. Андрусовский договор носил в себе зародыш тяжелых бедствий, кровопролитий и народных страданий на будущие времена. Несчастная Малороссия испытала прежде всего его пагубное влияние. Эта страна, выбившаяся с такими усилиями из-под чуждой власти, соединившаяся добровольно с другой половиной Руси и, несмотря на жестокую борьбу с поляками, стоившую ей много крови, еще довольно населенная и в некоторых местностях цветущая, ни за что не желала возвращаться под власть поляков и потерпела такое опустошение, что через несколько лет ее плодоносные поля, начиная от Днепра до Днестра, представлялись совершенно безлюдной пустыней, где только развалины людских поселений да человеческие кости указывали, что она была обитаемой. Сама Польша только временно и внешне выигрывала, а не на самом деле, как показали события. Все это, однако, было последствием не столько самого Андрусовского договора, сколько тех прежних ошибок, которые привели к необходимости заключить Андрусовский договор. В истории, как в жизни, раз сделанный промах влечет за собой ряд других, а испорченное за несколько месяцев и годов исправляется целыми веками. Богдан Хмельницкий предвидел это, сходя в могилу, когда московская политика не хотела слушать его советов.

И.Е. Репин. Запорожцы пишут письмо турецкому султану

Война отразилась многими изменениями во внутреннем порядке. Это время было замечательно, между прочим, тем, что тогда умножилось количество вотчин и земля более и более становилась наследственной частной собственностью. Обычная царская награда служилым людям за их воинские заслуги состояла в обращении их поместной земли в вотчинную; впрочем, это делалось так, что в награду переходила в вотчину только часть поместной земли[111 - Боярам по 500, окольничим по 300, думным боярам по 250, думным дьякам по 200, а прочим – со 100 четей по 20 четей, а в дву потому ж.].

Скудость средств для ведения войны заставила прибегать к усиленным и ненавистным путям их приобретения. В 1663 году возобновлены были снова винные откупы. Горячие напитки продавались в государстве двумя способами: на веру и с откупа. Дело винной продажи чаще всего соединялось с таможенным делом, и там, где продажа вина и таможенные сборы были «на веру», – то и другое поверялось назначаемым от правительства таможенным и кружечным головам и выборным целовальникам при них. Должности эти были до крайности затруднительны и разорительны для тех, на кого возлагались, потому что головы и целовальники, находя таможню и кружечный двор в расстройстве, должны были заводить на свой счет всякого рода материал. Правительство требовало, чтобы как можно больше доставлялось доходов, и в случае недобора приходилось им доплачивать в казну и из собственного состояния. Для увеличения доходов от вина правительство приказывало смешивать плохое вино с хорошим, «лишь бы казне было прибыльнее», и стараться, чтобы к концу года был выпит весь наличный запас вина. Кроме того, таможенным головам и целовальникам запрещалась всякая другая торговля во время исполнения своей должности. Неудивительно, что эти блюстители царской выгоды пополняли свои убытки всевозможными злоупотреблениями. Таможенные и кружечные сборы отдавались на откуп в приказах «с наддачей», то есть тому, кто больше дает, иногда – компании торговых людей, а иногда – целому посаду. Кружечные дворы были собственно в посадах, а в селах и деревнях учреждались временные «торжки», куда таможенные головы посылали особых целовальников для торговли. В 1666 году начали появляться и в селах постоянные кабаки. Они утаивали в свою пользу все, что получали сверх оклада, занимались тайно торговлей, вопреки запрещению пропускали беспошлинно одних торговых людей по свойству, по дружбе, а больше всего – за посулы, другим же торговцам причиняли ущерб и разорения своими придирками. Особым предлогом к придиркам и задержкам служило подозрение в торговле заповедными товарами, как, например, табаком. За намерение торговать табаком и даже за следы существования этого зелья бралась в то время огромная пеня.

Стараясь ухватиться за любую меру увеличения казенного дохода, правительство осталось глухо к убеждениям посланника английского короля Карла II графа Карлейля, который от имени своего государя просил о возобновлении привилегий английской компании и расточал множество доводов в подтверждение мысли, что беспошлинная торговля принесет обогащение и московской казне, и народу; Карлейль уехал ни с чем: англичане были уравнены с прочими иноземцами. В этом случае правительство делало угодное московским гостям и вообще крупным торговцам, которые и прежде не терпели привилегий, даваемых иноземцам, тогда как, напротив, мелким торговцам эти привилегии были выгодны, потому что давали возможность непосредственно торговать с иноземцами и тем освобождали их от зависимости, в которой иначе они находились бы у русских крупных торговцев. Правительство, нуждаясь в деньгах, в то время до того мирволило интересам крупных торговцев, доставлявших ему деньги, что во Пскове согласилось было даже на возобновление выборного самоуправления, устроенного ради выгод крупных торговцев. С 1665 года по ходатайству бывшего тогда во Пскове воеводой Афанасия Ордина-Нащокина (который по своей любви к иноземщине склонен был к порядкам, смахивавшим на магдебургское право) правительство положило учредить выборное начальство из пятнадцати человек, из которых пять управляли бы по году; вместе с этим вводились свободная продажа питей с платежом в казну оброка и беспошлинная торговля с иноземцами на два двухнедельных срока в год. Хотя мера эта, как говорилось, предпринималась с целью оградить маломочных людей от сильных, но такая цель не только не могла быть достигнута, а была противоположна смыслу устава, по которому правление сосредотачивалось в руках этих сильных людей, маломочным же людям не дозволялось вступать в прямые сношения с иноземцами: им оставлялось только право служить комиссионерами у русских крупных торговцев для скупки русских товаров, которые будут переходить в руки иноземцев не иначе, как от крупных торговцев. Вскоре место Нащокина во Пскове занял его враг Хованский; маломочные люди подали последнему челобитную, доказывая, что новое правление, выдуманное при Нащокине, будет выгодно только для лучших людей и не принесет пользы казне. Все затеи псковских лучших людей, покровительствуемых Нащокиным, уничтожили; продажу вина велели производить с откупа; все управление осталось опять в руках воевод и дьяков со всеми вопиющими злоупотреблениями, свойственными тогда этого рода управлению в России.

В.Г. Шварц. Вешний поезд царицы на богомолье при царе Алексее Михайловиче

Скудость казны побуждала правительство к стеснению торговли. В 1666 году существовавшую рублевую пошлину заменили двойной (по 20 денег с рубля), но в 1667 году издан был новый торговый устав, по которому возобновили прежнюю десятую пошлину с разными видоизменениями[112 - Так, русские и иноземцы в Архангельске платили с весомых товаров 10 денег, а с невесомых и с монеты – 8 денег. За продажу соли везде брали 20 денег. Сахар и вино подлежали особой повышенной пошлине. Иноземцы, торговавшие внутри России, платили 12 денег и кроме того проезжих пошлин 20 денег. Иноземцы под страхом отобрания товаров не смели торговать с иноземцами русскими товарами и, приезжая в русский город, могли вести торговлю только с купцами этого города.]. Тогда по челобитью торговых людей были установлены в Москве и в порубежных городах особые головы и целовальники по торговым делам, не зависевшие от таможенных голов. Понятно, торговля стеснялась тем, что купцы, разъезжая с товарами, много раз подвергались задержанию, осмотру и разным платежам. Правительство старалось как можно больше привлечь в казну золотой и серебряной монеты и приказывало собирать с иноземных купцов пошлину золотыми, считая каждый золотой за рубль, и ефимками (серебряные монеты), считая ефимок за полтину, а потом приказывало прикладывать к ефимкам штемпели и выпускало их в обращение как рубль. С иноземцев, покупавших русские товары за чистые деньги, не брали вовсе пошлин. Для накопления в казенное достояние всякого вида драгоценных металлов запрещалось людям низкого состояния покупать золотые вещи под благовидным предлогом – чтобы не дать им промотаться.

Правительство обращало тогда внимание на торговлю с Персией главным образом потому, что через эту страну можно было получать из Индии драгоценные камни, жемчуг, золото и разные редкости, так называемые узорочные товары; но торговля эта для русских купцов была очень затруднительной, так как на пути они подвергались грабежам, особенно в Шемахе и Тарках. В 1667 году армянин Григорий Усиков, член армянской компании в Персии, при посредничестве Ордина-Нащокина заключил договор, по которому компании с платежом пошлин в размере пяти денег с рубля предоставили право торговать в Астрахани, Москве, Архангельске и ездить за границу. Договор этот был важен потому, что повлек за собой сооружение первого русского корабля для плавания по Каспийскому морю[113 - Русские намеревались прежде завести флот на Балтийском море, в Курляндской земле, для торговых целей; но курляндцы отклонили русских от этого намерения.]. Постройка его производилась в селе Дедилове Яковом Полуектовым с большими препятствиями: Полуектов с трудом мог найти рабочих, жаловался на их неумелость, а они жаловались на то, что он их бьет и морит голодом.

Малороссийский крестьянин

Корабль, однако, был изготовлен, назван «Орлом» и спущен в 1669 году на Оку, а потом на Волгу. В одно время с «Орлом» построили яхту, два шенска и бот. Сооружение «Орла» обошлось в 2021 рубль, а капитаном его назначили голландца Давида Бутлера. Все матросы на нем были иноземцами. Этим не ограничились: хотели изготовить еще суда с целью плавания по морю. Но Стенька Разин сжег первый русский корабль.

Планы армянской компании после того пошатнулись. Между тем гости и торговые люди, у которых правительство просило совета, были против дозволения армянам торговать с иностранцами. Армянам разрешили только продавать шелк в казну. Русским не позволяли ездить в Персию, а персиянам дозволили торговать только в одной Астрахани.

Одновременно с собиранием в казну серебряной и золотой монеты правительство старалось об отыскании в своем государстве всяких руд, особенно серебряной. В 1659 году приказано было в Сибири кликать через биричей, чтобы каждый, кто ведает где-нибудь по рекам золотую, серебряную и медную руды и «слюдные горы», приходил бы в съезжую избу и доносил о том воеводе. По этим «кликам» было несколько заявлений, которые, однако, не привели к важным последствиям. Сибирским удальцам, отправлявшимся для отыскания новых земель, давался наказ высматривать: нет ли где серебряной и золотой руд. Правительство также надеялось найти их на северо-востоке европейской части России – в Пустозерском уезде. Тамошние жители обязаны были искать руду, и это стало для них до крайности затруднительно, потому что им приходилось бороться с большими препятствиями, а добиться чего-либо они не могли, потому что являлись неискусными и несведущими в этом деле[114 - Сам царь Алексей Михайлович очень любил золотые и серебряные вещи и часто проводил время в рассматривании работ серебряников и ювелиров. Обычай наших предков украшать образа окладами развил серебряное мастерство в разных видах, но в то время царь повелел лучших из мастеров выбирать в Приказ золотого и серебряного дела на вечную службу и вообще старался скупать в казну такого рода работы. За неимением своих драгоценных металлов золото и драгоценные камни привозили в Россию из-за границы, между прочим, с Востока – греки, персияне и армяне.].

Медь добывалась близ Соликамска и доставлялась в казну по два и по три рубля за пуд, а продавалась из казны на месте добывания частным лицам по четыре рубля с полтиной, но ввиду ее малого количества не приносила большого дохода. В конце царствования Алексея Михайловича нашли медную руду около Олонца и на реках, впадающих в Мезень[115 - Правительство давало на обработку этой руды привилегии нидерландцу Иовису и Петру Марселису с условием выписать мастеров из Дании.]. Обработка железа производилась на юге от Москвы, близ Тулы и Каширы. Один из самых больших заводов принадлежал Петру Марселису: его работы производились на протяжении 30 верст между Серпуховым и Тулой. Другой завод, на реке Протве, за 90 верст от Москвы по Калужской дороге, находился в заведовании Акемы. Заводчики имели свои привилегии и приписные села. На заводах изготовляли полосовое, листовое и прутовое железо, якоря, гвозди, мельничные снаряды, двери, ставни, ступы, ядра. У Марселиса делались и пушки. Величайшее затруднение этих заводчиков состояло в том, что трудно было достать мастеровых, и вообще работники обходились очень дорого[116 - Надзиратель за работами получал 300 рублей в год, мастер – с пуда алтын, простой рабочий – две копейки с пуда, а кочегар – деньгу. Дрова обходились по 14 копеек за квадратную сажень.].

Крестьяне во времена войн Алексея Михайловича находились в утесненном положении, так как владельцы, вынужденные терпеть издержки по поводу военной службы, старались доставлять себе через их работу больше доходов. Тогда крестьяне еще более потеряли в своих правах и уравнивались с холопами. Прежде запрещено было брать крестьян во двор, но теперь вошли в обычай и такие случаи. Когда помещик уклонялся от службы и не могли его отыскать, то брали его крестьян и держали в тюрьме. Когда давалась вотчина, то вотчинник ничем не был связан по отношению к крестьянам: не было постановлено никаких твердых правил, ограничивающих произвол владельцев; напротив того, крестьянам вменялось в долг делать все, что прикажет помещик, и платить все, чем он их изоброчит[117 - Крестьяне, бывшие на издельной работе, по-прежнему разделялись на выти, полагая обычно в выти по две десятины в каждом поле. Эту господскую землю они должны были обработать, убрать хлеб, связать в снопы, собрать в копны, которые назывались «сотницами» и записывались приказчиками в «ужинные» книги. В других местах вместо господской работы брали в пользу господина выдельный хлеб – пятый, шестой или четвертый сноп. Кроме того владелец облагал крестьян многими мелкими поборами. Иные обрабатывали у помещиков землю на условиях половины, четверти и т. п. Такие условия заключались обычно с нетяглыми гулящими людьми. До какой степени было скудно население, видно из того, что в 44 деревнях и 23 починках на северо-востоке России насчитывалось сто крестьянских дворов и 106 крестьян. Это, однако, не было повсеместным правилом. Например, в Хлыновском уезде – 53 деревни и 44 починка, дворов 133, людей 714 или 103 деревни, 209 дворов, 1055 крестьян.]. В боярских вотчинах еще существовали в то время выборные старосты и целовальники по давнему обычаю, но над ними выше стоял приказчик, назначенный от владельца. Находясь в полном повиновении у хозяина, крестьяне должны были иногда исполнять по его повелению и беззаконные дела; так, вотчинные и помещичьи крестьяне по приказанию господина нападали на крестьян другого владельца, с которым их господин был в ссоре.

Эти явления совпадали с произволом, господствовавшим во всем и повсюду. Сильнейший давил слабейшего; низший исполнял беззаконные приказания высшего. Служилые люди по повелению воевод делали всевозможные насилия посадским и крестьянам.

Неудивительно, что при такой неурядице разбои были постоянным явлением. В 1655 году правительство, будучи не в силах справиться со множеством воров и разбойников, решилось объявить им всем прощение, если они принесут покаяние и перестанут совершать преступления. Эта кроткая мера, естественно, не могла привести к желаемому успеху, так как не прекращались причины, побуждавшие к побегам и разбоям. Через два года, в 1657 году, грабежи, убийства, поджоги усилились до такой степени, что правительство разослало сыщиков из дворян ловить разбойников, которые были большей частью из беглых крестьян и прежде всего обращали свои злодеяния на господ. Сыщики, гонявшиеся за беглыми с отрядами стрельцов, пушкарей и собранных волостных людей, были одновременно и судьями, казнили смертью обвиненных и тут же пользовались своей властью для обирательства народа. Не говоря уже о том, что они отягощали жителей доставкой себе лошадей, сторожей, пищи, питья, сыщики, подобно воеводам, нередко научали ябедников или пойманных ими преступников клеветать то на того, то на другого в участии в разбоях или в пристанодержательстве разбойников, чтобы потом притянуть оклеветанных к делу и обирать их. Само собой разумеется, от такого обращения только усиливалось бродяжничество, которое правительство хотело искоренить. Военные обстоятельства тысяча шестьсот шестидесятых годов прибавляли к числу беглых людей множество ратных, ушедших со службы. Поимка беглых и борьба с разбойниками усиливались с каждым годом; правительство то и дело посылало то в один, то в другой край сыщиков ловить посадских, черносошных, вотчинных крестьян, служилых людей, наказывать их и отправлять на места жительства, а разбойников вешать. За всяким таким сыском следовали новые беспорядки. Разбойничьи шайки становились все многолюднее и смелее; народ делался все недовольнее, и таким образом подготавливалась почва для страшного бунта Стеньки Разина, нанесшего такое потрясение в конце царствования Алексея Михайловича.

Задунайский запорожец

Это событие, возмутившее государство, стоило много крови; произведено было много бесчеловечных казней. Правительство, силу которого составляли бояре, воеводы, дьяки служилые и приказные люди, вышло с победой из борьбы с черным народом, потерявшим терпение. Но оно не воспользовалось этим уроком для народной пользы. Только служилые и приказные люди получили свои выгоды и награды за службу во время мятежа. Управление по-прежнему оставалось в руках воевод и приказных людей: они могли брать посулы и поминки, делать всякого рода насилия и ускользать от наказания. Соблюдалась более всего форма, особенно когда дело касалось имени государя[118 - Дьяк мог безнаказанно грабить и утеснять «сирот государевых», как назывались на деловом языке все неслужилые люди, однако за малейшую ошибку или описку в государевом титуле приказному человеку еще строже прежнего грозили батоги или по крайней мере выговор вроде следующего: «Ты, дьячишко, страдник, страдничий сын и плутишко, ты не смотришь, что к нам, великому государю, в отписке писано непристойно; знатно пьешь и бражничаешь, и довелся ты жестокого наказания».]. Страх за царскую безопасность или честь стал еще более предметом озабоченности, и в это же время последовало запрещение ездить в Кремль мимо царского дворца. Ужасное «государево слово и дело» получало больше силы после каждого народного волнения.

Польский король Ян Казимир отказался от престола еще в 1668 году. В Польше образовалась партия, желавшая избрания сына Алексея Михайловича – царевича Алексея Алексеевича. Нащокин, имевший по-прежнему большое влияние на государя, отговорил его посылать в Польшу послов для этой цели, представив, что русский государь потратит понапрасну много денег, а избрание не состоится. На польский престол избрали Михаила Корибута Вишневецкого. Малороссия никак не могла успокоиться; гетман Дорошенко всеми силами сопротивлялся Андрусовскому договору 1667 года, делившему Малороссию на две половины между Россией и Польшей: Киев не мог быть отдан Россией в установленное время Польше. Это повлекло новые переговоры в 1670 году. После нескольких предварительных съездов Нащокин подтвердил Андрусовский договор в Мигновичах. Вопрос о сдаче Киева Польше оставили нерешенным. В конце 1671 года договор этот был подтвержден польскими послами в Москве: здесь уже главную роль играл боярин Артамон Сергеевич Матвеев: Нащокин сошел со сцены[119 - После Андрусовского договора Нащокин приобрел значительное влияние. Царь дал ему небывалый еще титул «Царственные большие печати и государственных великих посольских дел оберегателя». Самолюбивый до чрезвычайности, желчный и неуживчивый, Нащокин постоянно выставлял себя перед царем единственно умным и способным человеком в государстве, бранил и унижал бояр и дьяков, восстанавливал царя против них и был всеми ненавидим. Он явно добивался, чтобы царь во всем слушал его одного, и постоянно играл роль сироты, гонимого и обижаемого врагами, а между тем управлял по своему усмотрению. Но такое могущество при всеобщем раздражении против него других близких к царю людей не могло быть продолжительным. Царь сблизился с Матвеевым. Нащокин в 1671 году потерял место начальника Посольского приказа, на которое назначен был Матвеев. Причины, вызвавшие эту перемену, неизвестны, но без сомнения удаление Нащокина показывает, что он потерял доверие царя. Нащокин не смирился со своим падением и постригся в Кривецком монастыре близ Пскова под именем Антоний.]. Русский государь обещал оказывать помощь полякам против турок, и гетман Дорошенко, не желая оставаться под властью Польши, готовился поднять силы турок и татар за Малороссию. Московское правительство заключило мирный договор и с Крымом: крымский хан обещал отпустить всех пленников, но бедный Шереметев был задержан и оставался в плену до уплаты большого выкупа в 30 000 червонцев. Надеясь, видимо, на мир с Крымом, правительство обратило внимание на заселение южной части государства, и в 1672 году состоялось замечательное постановление о раздаче духовным лицам и служилым людям «диких полей» в украинных областях. Но примирение с Крымом, дававшее надежду на спокойствие украинных земель, было непродолжительным. Смуты в Малороссии вскоре привели Россию к военным действиям против турок и татар, когда Дорошенко призвал тех и других для противодействия разделу Малороссии, учиненному Польшей и Россией.

Совместные действия против турок и Дорошенко сдружили московское правительство с Польшей. В Варшаве стал жить постоянный русский посланник – резидент. Из Польши прислали в Москву такого же резидента. В конце 1673 года скончался польский король Михаил, и в Польше опять образовалась партия, состоявшая преимущественно из литовских панов (гетмана Паца, Огинского, Бростовского и др.), которая желала избрать на польский престол сына Алексея Михайловича – царевича Федора со следующими условиями: принять католичество, вступить в брак со вдовой покойного Михаила, возвратить Польше все завоеванные земли и давать деньги Польше на войну против турок. Ближние царские бояре Матвеев и Юрий Долгорукий отвечали на это, что царь сам желает быть избранным в польские короли, но от принятия католичества отказывается. Такой ответ уничтожал планы соединения польской короны с московской, и 8 мая 1674 года польский сейм выбрал в короли коронного гетмана Яна Собеского. Московское государство, связанное по договору обещанием войны против турок, продолжало и при этом короле оставаться в дружеских отношениях с Польшей.

А.Л. Ордин-Нащокин

Царь Алексей Михайлович, как мы уже не раз говорили, любивший всякий блеск, парадность, дорожил как своей славой, так и славой своего государства в чужих землях. Прием иноземных послов был для него большим праздником; любил он рассылать и своих послов в иноземные государства. В его царствование мы встречаем несколько посольств, отправлявшихся без особой нужды и потому не имевших важных последствий. Так, еще в 1656 году стольник Чемоданов, отправленный в Венецию с целью попытаться занять денег, после многих приключений на море, испытанных на пути от Архангельска до Италии, прибыл случайно в Ливорно и вместо Венеции попал во Флоренцию. Тосканский герцог Фердинанд Медичи так замечательно принял московское посольство, что Алексей Михайлович послал туда одно за другим еще два посольства (Лихачева и Желябужского). В 1667 году послан был в Испанию, а в следующем году – во Францию стольник Петр Потемкин. Московский царь искал дружбы и союза с государями этих стран. Со своей стороны в Испании и Франции московскому посланнику сделали мирные предложения, которые он не мог принять, не имея наказа. Таким образом из этих посольств ровно ничего не вышло, кроме разве того, что царь Алексей Михайлович из рассказов посланников узнавал о порядках и обычаях далеких иноземных государств и само Русское царство становилось известнее на Западе.

Таким же бесплодным стало и посольство к папе майора Менезиуса в 1674 году, отправленного для переговоров по поводу войны с турками. Папа Климент X ни за что не хотел давать Алексею Михайловичу царский титул, не зная, что собственно этот титул означает по смыслу западной дипломатии. С Персией Алексей Михайлович был постоянно в мирных и частых сношениях, хотя грузинские дела, набеги казаков па персидские берега и задержки русских купцов на пути в Персию вызывали между двумя дворами некоторые недоразумения. В 1675 году царь направил посольство в отдаленную Индию искать дружбы одного из тамошних государей. В тот же год переводчик Посольского приказа Николай Спафарий, родом из Валахии, возглавил посольство в Китай. Русские в Сибири, двигаясь к востоку, дошли наконец до пределов Китайской империи. Возникли столкновения по поводу власти над берегами Амура, что повело к враждебным действиям с обеих сторон. Для прекращения этих столкновений царь Алексей Михайлович и отправил посольство в Китай в надежде заключить договор. Спафарий с большим трудом при посредничестве иезуитов добился представления богдыхану, но выехал из Пекина ни с чем, даже без грамоты, и привез в Москву такое мнение о китайцах, «что в целом свете нет таких плутов, как китайцы».