Под взглядом пристальным чудовищ

на набережной стоя, машем вслед
беззвучно проходящим динозаврам.

Распутываем облачную вязь,
слегка на парапет облокотясь,
устав уже завидовать пернатым,
освоившим полеты поперек.
И разделенный мир в себе упрек
скрывает, словно расщепленный атом.

Чуть в стороне они стоят вдвоем,
всегда под самым ярким фонарем.
Один предался невеселым думам,
сосредоточен, словно в день шестой,
тяжел, но обращаться с пустотой
обучен, как не снилось стеклодувам.

Не путаясь в вопросах старшинства,
он делит все на слоги и слова,
все прочее заведомо отторгнув.
И над любым из нас наверняка
занесена сейчас его рука,
готовая запечатлеть автограф.

Другой не ищет явного нигде.
Он щурится от бликов на воде,
скрывающих движение в глубинах.
Он словно муж, который окружен
гаремом из одних любимых жен,
но утешенья ждет от нелюбимых.

От темного подспудного труда
ему не полегчает никогда —
но никогда не станет одиноко.
И динозавры за его спиной
ложатся, обращаясь в перегной
и в жижу, бесполезную до срока.

И мы по эту сторону от сна
все смотрим через реку допоздна,
туда, где лампы гасят боязливо.
А между нами серебрится явь,
так просто постигаемая вплавь,
когда б не мчалась в сторону залива.


«Дорога шла неровными отрогами…»

Дорога шла неровными отрогами,
как будто малодушными предлогами.
И вдруг – наверх, где все твое осеннее
трепещет, как под дымом образа.
А впереди виднеется расщелина,
и из нее на нас глядит, ощерена,
такая тьма, что, заходя под сень ее,
спешишь закрыть для верности глаза.

Спешишь забыть, что здесь оставить нечего,
что жизнь идет в обход и – опрометчиво.
Что если она все-таки закончится,
то непременно шалостью пустой.
А память, неумолчная над бездною,
постыдное сыскав или любезное,
коснется их едва – и тут же корчится
и прячется горящей берестой.

Но тяжелеют сумки переметные,
оживших снова обгоняют мертвые,
на фоне неба счетным зубом режется,
какая ни окажется, зима.
И оступаясь на чумных проталинах,
блуждая в поселениях оставленных,
смятенная душа с нахальством беженца
вселяется в бесхозные дома.

«Цепляется взгляд за последние тени…»

Цепляется взгляд за последние тени,
За память проживших не так и не с теми,
за ревность, за жалость, за все, что прижалось
к моей онемевшей душе.
Пропавший корабль пролетает, беззвучен,
над контуром темным лесов и излучин,
над жизнью запойной, над выцветшей поймой —
и вновь исчезает в ковше.

Утраченный миг, пустота на радарах,
день запуска на фотографиях старых.
Неведомой нотой, как вечной зевотой,
небесная давится медь.
И мечется дух, неразрывен и плотен,
от черных тетрадей до черных полотен,
по страшной орбите – от слова «терпите»
до слов «невозможно терпеть».

«То ли солнце в преддверии тьмы…»

То ли солнце в преддверии тьмы
Зависает над краем:
Наши тени все больше, а мы —