Дипломатический труп

– Сейчас припомню… Сейчас… – капитан провел по лицу руками, напряженно морща лоб. – Так! Если память не изменяет, то рассказал мой тезка, охранник Николай Мельниченко. Давайте-ка позвоню ему, и если он свободен, то прямо сейчас и подойдет.

Вошедший в кабинет охранник – крупный, плотный, с коротким ежиком рыжеватых волос, подтвердил, что он и в самом деле видел подполковника Горбылина в компании с неким «гринго». Случилось так, что в свой выходной Николай Мельниченко повез сыновей в знаменитый парк Чапультепек.

– Там много детских аттракционов, там памятники всякие, антропологический и еще какие-то музеи, – грубоватым баском повествовал охранник. – Мы там часа четыре мотались. Здорово там, конечно… Ну, думаю, надо бы и самому подкрепиться, и хлопцев моих покормить. Зашли в харчевню одну, типа кафе, чтобы перекусить, заказал по порции тако, мороженого, сока… Ну, чтобы слишком долго не рассиживаться. У нас планов было много. Сидим, едим… Глянул я на дверь, а в нее входит Павлин… Э-э-э… Подполковник Горбылин, и с ним какой-то тип европейской наружности. Я как глянул, сразу понял – америкос. Вот, не знаю почему – просто в голове будто щелкнуло: америкос.

– Павлин – это прозвище Горбылина? – усмехнувшись, уточнил Гуров.

– Ну, да-а-а… – сконфузившись, протянул Мельниченко. – Он все время из себя не знай чего ставил. Вот его наши ребята так и прозвали.

– А он вас там заметил?

– Сразу-то нет. Им по коктейлю принесли, и они чего-то там по-английски меж собой вполголоса чирикали. Словно обсуждали какие-то там темные дела. Да он вообще стопудовый торгаш по своей натуре. Чего он в военные подался? Ему только в торговле и было место. Весь такой скользкий, оборотистый, кругом – шасть-шасть. Все что-то где-то выгадывает… Вот! Минут десять они эдак вот сидели, и тут он – глядь в мою сторону! А я сделал вид, что его не узнаю и не замечаю. А краем глаза незаметно в его сторону секу – что дальше-то делать будет? Вижу, он тишком америкосу что-то типа «гоу, гоу», тот сразу скис и скукожился. Поднялись они из-за стола, и – ходу!

– Описать этого американца вы могли бы? – спросил Гуров, внутренне жалея о том, что в здешних условиях фоторобот никак не составить.

– Ну, вопросов нет! – в знак согласия охранник кивнул. – Знаете, он очень похож на Джорджа Буша-младшего – прямо как его брат родной. Только сам по себе покрупнее и ростом повыше.

Поблагодарив своих собеседников и попросив Зеленякина сделать копию личного дела Горбылина, Лев направился в другой конец коридора, где были кабинеты советников. Конкретно ему был нужен третий секретарь посольства, с которым, по словам Турманова, у Горбылина вроде бы были приятельские отношения.

Глава 3

Третий секретарь, назвавшийся Буряком Константином Петровичем, оказался худощавым, подвижным и не по-дипломатически эмоциональным человеком ниже среднего роста и с фигурой подростка.

Узнав о причинах визита представителя угрозыска, Буряк предложил гостю сесть в кресло, тогда как сам вышел из-за стола и стал ходить по кабинету взад-вперед. Затем, остановившись, изрек:

– Да, все мы пленники своей судьбы, даже самые успешные…

– Я так понимаю, ваше упоминание о «самых успешных» следует отнести на счет господина Горбылина? – с некоторым недоумением поинтересовался Лев, и добавил: – Но уход из жизни в далеко не преклонные годы я бы не назвал признаком успешности.

Снисходительно улыбнувшись, Буряк категоричным тоном ответил:

– Иная жизнь, длящаяся даже до сотни лет, но тусклая и невыразительная, куда менее успешна, нежели пусть и короткая, но яркая и ослепительная, как след метеора. Пушкин, Лермонтов, Байрон… В календарном плане они жили мало, но в плане памяти исторической они, по сути, бессмертны!

Это звучало настолько пафосно, что Гуров чуть не улыбнулся. Лев уже понял, что Константин – типичный «комплексант», страшно переживающий из-за своего роста. По всей видимости, в Горбылине он видел себя самого, каким бы он мечтал выглядеть. Несомненно, Буряк ему завидовал, им восхищался и в какой-то степени даже боготворил. Хотя, не исключено, в глубине души одновременно и ненавидел. Обычное свойство всех тех, кто имеет психологические «язвы» неудовлетворенности самим собой и окружающим миром.

– Хм-м… – Лев пожал плечами. – Может быть, вы и правы, но я могу назвать немало людей, которые жили и ярко, и долго. Примеры? Ломоносов, Менделеев, Леонардо да Винчи… А сколько великих актеров, музыкантов, поэтов жили долго и счастливо?

Судя по реакции Буряка, суждение его гостя, можно сказать, нокаутировало тезис в величии «короткой, но яркой» жизни. Он с озадаченной миной снова заходил по кабинету, а Гуров как бы невзначай поинтересовался:

– На ваш взгляд, Горбылин был своего рода эталоном мужчины?

Удивленно взглянув на гостя, Константин остановился и задумался.

– В известной степени – да, – с некоторым даже вызовом подтвердил он. – А вы считаете иначе? Хотя… Разумеется, при ваших физических характеристиках вы на это имеете право. Я не берусь спорить на эту тему, но-о… Лично для себя – считаю именно так.

– Вообще-то, как я понял, большинство работников посольства так не думают. – Лев чуть поморщился и, не соглашаясь, качнул головой. – И не вполне уважительное прозвище у Горбылина появилось не случайно. Вы были хорошими друзьями?

Буряк уж собирался сказать «да», но отчего-то вдруг передумал.

– Скорее, мы были хорошими товарищами, – пояснил Константин. – Он был очень интересным собеседником, много ездил, много знал… Очень легко сходился с людьми.

Гуров, чему-то улыбнувшись, положил ногу на ногу и, покачивая носком туфли, негромко спросил:

– Вы не обидитесь, если я откровенно выскажу одно личное суждение? Вот слушаю вас, и мне почему-то подумалось, что в жизни вам не очень везло на друзей. Возьмем этого же Горбылина. Если вы его и считали своим, пусть даже и хорошим товарищем, то был ли он таковым на самом деле? Кстати, у вас есть его фото?

– Да, есть… – несколько растерявшийся советник кивнул и, подойдя к столу, достал из какого-то журнала цветное фото.

Взяв снимок, Лев увидел на нем своего собеседника, стоящего рядом с эдаким гибридом Жерара Филиппа с Марчелло Мастроянни на фоне какого-то архитектурного великолепия. За их спиной простиралась площадь со статуями и красивыми зданиями на заднем плане. Взглянув на лица мужчин, запечатленных на снимке, Гуров безошибочно определил их настроения. Буряк выражал кисловато-конфузливую внутреннюю зажатость и напряженность. Горбылин же, можно сказать, упивался своим великолепием.

– А где вы фотографировались? – положив снимок на стол, поинтересовался он.

– На площади Сокало, главной площади Мехико. Она считается самой красивой в городе. Это, можно сказать, здешний аналог нашей Красной площади. Видите ли, сам Мехико возведен на месте столицы ацтеков Теночтитлана, разрушенного Кортесом, а на месте площади когда-то были руины главного храма индейцев. Теперь там другой храм – Успения Пресвятой Богородицы, старейший и крупнейший в Латинской Америке. Там же находится Национальный Дворец, штаб-квартира мексиканского правительства. И там же, рядом с площадью, Дворец Изящных Искусств…

Повествуя о достопримечательностях Мехико, Буряк словно преобразился. О городе он рассказывал почти с упоением, воодушевленно жестикулируя руками.

– Этот Дворец Искусств – что-то наподобие музея? – спросил Лев, с интересом слушая своего собеседника.

– Отчасти, – впервые за все время разговора советник улыбнулся. – Это и художественный музей, и место проведения самых разных зрелищных мероприятий и всевозможных форумов… Я там бывал, советую и вам побывать обязательно. Поверьте – это незабываемо!

– Но вам, я вижу, тоже не чуждо художественное творчество? – Гуров указал взглядом на выглядывающий из-под вороха бумаг лист принтерной бумаги с карандашным наброском.

– А, это… – смущенный Буряк, поморщившись, отмахнулся. – Да… Так, от нечего делать. Какое тут художественное творчество? Чепуха всякая…

– Можно взглянуть? – попросил Лев и, взяв рисунок, на котором карандашом весьма талантливо был изображен какой-то католический храм, удивленно отметил: – Ну, какая же это чепуха? Отличная графика! В вас пропадает одаренный художник.

Судя по всему, такая оценка для советника была полной неожиданностью.

– Вы это серьезно? – осторожно спросил он.

– Да уж куда серьезнее! – рассмеялся Гуров. – Мне такого никогда не нарисовать. Вы этот рисунок сделали по памяти? Отличная работа. Как я могу догадаться, это храм на площади Сокало?

– Да… – кивнул тот, как бы и веря, и не веря услышанному. – Честно говоря, такую оценку слышу впервые.

– Вот как? – пожав плечами, Лев еще раз взглянул на рисунок. – А Горбылину вы свои работы не показывали?

В ответ Буряк лишь горько усмехнулся. Шумно вздохнув, он признался:

– Пока-а-а-зывал… Он посмотрел и сказал: «Костя, не позорься!»

– Он сказал именно так?! – Гуров хмыкнул, мысленно отметив, что подобное типично для завистливой бездарности. Впрочем, иного тут о Горбылине и не скажешь. – Кстати, хотел бы задать вопрос не по теме нашей встречи… Заранее прошу извинить, если он вдруг покажется неуместным. Скажите, Константин, я так понимаю, семьи у вас нет? И, скорее всего, тоже, по той же причине, что кто-то когда-то сказал вам нечто обидное и глупое? Верно?

Советник с унылым видом несколько мгновений молчал, после чего неохотно мотнул головой и, вздыхая и конфузясь, рассказал, что рост и отнюдь не голливудская внешность для него всю жизнь были меткой заведомого неудачника. А тут еще и фамилия досталась какая-то дурацкая – Буряк…

В школе Костя учился чуть ли не лучше всех в классе, но тем не менее всегда ощущал себя вечно вторым. Девчонки на него внимания не обращали. Да он и не пытался установить с кем-то из них отношения. Правда, в десятом Буряк однажды набрался храбрости и в день рождения своей одноклассницы Алены, которая ему очень нравилась, купил цветы и пришел к ней домой, чтобы поздравить и обратить на себя хоть какое-то внимание. То, что было потом, он всегда вспоминал с горечью и болью в душе. Именинница, выйдя на его звонок, даже и не подумав взять цветы, презрительно процедила:

– Чего приперся, огрызок?! Катись вон давай и больше тут не появляйся.

При этом от Алены попахивало вином, а из-за приоткрытой двери доносился звон посуды и галдеж большой компании. Когда он, швырнув через плечо букет, начал спускаться вниз, из-за двери до него донесся взрыв хохота – как видно, там вовсю обсуждался его визит.