На заработках. Роман из жизни чернорабочих женщин

– Зиму-то тутотка в Питере жила?

– В Питере. Я уж с прошлого лета из деревни: тверские мы. Вдова я, милая. Все жила в деревне, муж по летам на барках ходил, а я дома хозяйством занималась, а вот как муж два года тому назад около вешнего Николы утонул с барки – все хозяйство у нас по деревне прахом пошло. Сдала я свою девочку невестке… Девочка у меня по шестому году… Сдала я девочку невестке, а сама – в Питер на заработки… Да, плохо, очень плохо… А ведь вот придется в конце мая или деньги на паспорт в деревню посылать, или здесь отсрочку брать. А денег-то, люди говорят, надо три рубля да на больничное рубль. Откуда четыре рубля взять?

Вместо ответа Акулина только покачала головой. Через минуту она спросила бабу:

– Ну а как наймы на огород?

– Да тоже плохо. Сегодня вот я с утра здесь сижу, ни один хозяин не приходил и не спрашивал. Рано ведь еще на огород-то. Огород так, к примеру, около Николина дня.

– Спаси, Господи, и помилуй! – ужаснулась Акулина и прибавила: – А мы ведь вот с этой девушкой на огород трафим.

– Коли ежели на город трафите, то надо самим по огородам походить, да поспрашать. Ноне все сами ходят. Хозяева-огородники до Николина дня сюда редко заглядывают.

– Да уж ходили мы, умница, по огородам-то, но все неудачно.

– Работы нет? Ну вот… А здесь еще неудачнее сидеть будете. Здесь теперь место вот какое: здесь место стряпушье, кому ежели в стряпки или по поломойной части, а насчет огорода это после Пасхи.

– Ариша, слышишь? – окликнула Акулина девушку, которая сидела, грустно опустя голову и задумавшись.

– Слышу, слышу, Акулинушка… – отвечала та и прибавила, обращаясь к бабе в платке: – Да нам, милушка, покуда хоть бы и по поломойной части работки найти. Нам только бы живу быть.

– По поломойной части работа наклевывается. Теперь время передпраздничное. Все по квартирам чистятся и полы и окна моют. Даве утречком приходили, рядили. С пяток женщин ушло на работу поденно, а я не могу, не могу я, милая, по полу ползать, потому у меня ноги застужены. Еще один пол понатужиться и вымыть – туда-сюда, а так чтобы целый день с утра до вечера, согнувшись, по полам мочалкой елозить – этого не могу.

– Ну а как ряда за поломойничанье была?

– Да кто за полтину, кто за сорок копеек ушел.

– Это то есть, стало быть, харчи уж свои?

– Само собой, свои. Разве хозяева чайком попоят.

– Что ж, Ариша, пойдем поломойничать… – опять отнеслась Акулина к Арине.

– Куда хочешь, Акулинушка. Я во всякую работу готова.

– Ну, вот и пойдем. Что ж, полтину серебра в день заработать – это хорошо. Двугривенный на харчи, пятачок на ночлег, пятачок даже на чай можно, а двугривенный все-таки на руках останется.

– Так-то оно так, милая, но ведь на один день поломойничанье-то. Сегодня наймут, а завтра опять без работы останешься и должна приходить сюда, – заметила баба.

– А завтра опять наймут, на другое место наймут.

– Не так-то это легко, ангелка, делается. По два да по три дня без найма сидят. А ты также разочти, что вот Пасха будет, праздники начнутся, так и совсем здесь наймов не будет.

– Да, да, да…

Акулина вздохнула и снова покрутила головой.

– Нейдут что-то нанимать-то. Никто не идет, – прибавила она, помолчав.

– Кому же идти-то об эту пору? Об эту пору никогда наемщиков не бывает. Вот уж разве что к вечеру, чтобы с утра заказать поденщице на работу прийти. Каждый хозяин тоже рассчитывает, чтобы поденщица у него целый день отработала.

Акулина и Арина сидели под навесом уже больше часа, а наемщики все еще не являлись. Баба с головой закутанной байковым платком, соскучившись сидеть, подняла ноги на лавку, легла свернувшись калачиком и, закрыв глаза, стала похрапывать.

XVII

День клонился к вечеру, а нанимать рабочих, ожидающих заработка, никто не приходил. Только носильщика наняли за двадцать копеек отнести куда-то большую корзину с посудой из лавки Никольского рынка. Под навесом распространилось уныние. Это уныние особенно было заметно среди женщин. Некоторые, впрочем, бодрились и утешали себя, что наймы происходят главным образом утром.

– Судите сами, милые, кто ж пойдет на вечер глядя народ нанимать. Утром это дело делается, – говорила женщина городского типа, одетая чуть не в рубище, с грязным подолом ситцевого платья и с синяком под глазом.

– Ну, не скажи. Задастся день, так и утром ничего не наклюнется, – откликнулась баба с головой окутанной байковым платком. – Вот я с шести часов утра здесь сижу, а только четырех женщин в поломойки взяли. Плотников утром нанимали – это точно, а насчет женщин просто умаление. Приходила еще жидовка прислугу за три рубля в месяц нанимать, но кто же к жидовке пойдет, да к тому же и за три рубля! Конечно, это перед праздником, оттого оно так и выходит, но все-таки…

Кой-кто из ожидающих найма стал ужинать, покупая себе хлеб и астраханскую селедку, или треску, или пару соленых огурцов. Все это продавалось тут же под навесом с лотков, поставленных на разноски, и с ларьков. На некоторых ларьках задымились корчаги щей, вареный картофель, горшки каши, но горячую еду, как более дорогую, ели не ожидающие найма, разумеется, очень стесненные в денежных средствах, а заходившие под навес прохожие. Акулина и Арина, приценившись к щам и узнав, что они стоят по пяти копеек чашка, купили себе только на три копейки картофелю и стали его есть с оставшимся у них еще от обеда хлебом. Оставшегося хлеба было, впрочем, мало, и пришлось прикупить еще на три копейки. Повсюду слышались разговоры о ночлеге.

– Еще милость Божья, что у меня угол есть и за него до послезавтрого вперед заплачено, а то была бы просто беда, – продолжала баба с головой укутанной платком.

– Тоже, должно быть, издержалися, милая? – поинтересовалась Акулина.

– Да ведь, почитай, неделю без работы живу, так как же… Останусь на Пасху без места, так уж не знаю, что и делать. Есть у меня, кроме этого платка, еще один платок на квартире, этот платок можно и побоку, но за него больше полтинника никто не даст, потому платок – дыра на дыре. Разве что уж на подушку придется жить, потому, рассуждаю я так, что можно и без подушки спать, а платье под голову.

– Наймешься еще к Пасхе-то. Полно тужить, тетенька, – успокаивала ее Арина.

– Ну, не скажи. По вчерашнему и по сегодняшнему найму просто колодой заколодило. Идти в контору и там записаться на наем – сейчас деньги потребуют за записку. А где их взять? Беда, чистая беда.

– Акулинушка, где же нам сегодня переночевать-то, ежели не наймемся на места? – спрашивала свою землячку Арина.

– Да уж теперь какие наймы! – отвечала та. – Действительно, надо о ночлеге подумать. Милушка, а где же здесь, к примеру, постоялый двор, коли ежели переночевать нам? – отнеслась она к бабе с головой окутанной платком.

– Да переночевать-то можно и у нас в углах, коли ежели у вас паспорты в порядке.

– В порядке, в порядке, милая.

– Ну так хозяйка пустит. Пойдемте со мной. По пятачку она пустит.

– По пятачку с каждой?

– Ну да.

– Фу, как дорого!

– Как дорого? Да ты, умница, должно быть, цен питерских не знаешь. В ночлежном доме и то берут по пяти копеек с носа.

– В ночлежном доме за пять копеек с угощением, – откликнулась женщина с синяком. – Там вечером кружка чаю с куском сахару и с куском хлеба полагается.

– Так ведь в ночлежный-то дом, где с угощением, не всегда и попадешь, коли попозднее придешь. Там, милая, спозаранку места караулят – и всегда все места заняты, особливо на женской половине, – отвечала баба с головой окутанной платком. – Женское отделение маленькое – ну и умаление всегда. Я по зиме раза три туда совалась – и все полно да полно. Придешь – и поворотишь оглобли назад. Пять копеек за ночлег и в таких домах берут, где вовсе без всякого угощения.

– Врешь. Есть и за три копейки. Вот я три дня подряд ночевала за три копейки, да и сегодня туда пойду.

– Голубушка, нельзя ли с тобой нам идти? Проводи нас, – обратилась Акулина к женщине с подбитым глазом.